— Прохиндеи анафемские! Рыбы ему налови! Чего выдумал! Чтобы, аки на ослице валаамской, ездить на мне? Лови сам, коли рыба нужна.
— Ты чего? — остановился Лука.
— А того! Что он мне приказывает? Я, может, тут такой же хозяин, как и он. Кабы не я, не видать бы им такого богачества. Ведь это я их по здешним местам водил, руду показывал.
— Ну и что из того? Не велика заслуга. Не ты, так другой показал бы.
— Как так? — опешил Сорока.
— Охотники найдутся. А ты, поп, рази ведун по руде-то?
— Сказываю, я показал.
— Так надо было сначала порядиться, потом показывать. А так что с них возьмешь?
— Рядились мы.
— И руку прикладывали?
— То-то, нет.
— Ну так ищи ветра в поле. Промашку, отче, дал.
Плотинный ушел. А Сорока, снедаемый тягостными мыслями, долго сидел на плотине. «Как быть? Идти напролом — дров наломать можно, сила на их стороне. А провести таких, как Баташевы, — большим хитрецом надо быть. Сами кого хошь вокруг перста обведут».
Долго сидел Сорока на берегу пруда. Петухи третий раз прокричали, когда он поднялся с камня, на котором сидел.
Сыновья Сороки, зная его натуру, отсутствием отца не беспокоились. Нередко и раньше пропадал он, бродя по лесам.
Воспользовавшись тем, что отца нет, Тимоха предложил брату съездить на «промысел». Тот отказался.
— Трусишь?
— Не трушу, а так…
— Ну и пес с тобой. Один отправлюсь, авось разживусь чем-нибудь.
Вернулся он только к рассвету. Ожидавший его возвращения Кирюха молча следил, как Тимофей, привязав лодку, взял из нее какой-то длинный сверток и, тяжело ступая по камням, стал подниматься в гору.
— Чего несешь?
— Возьми заступ, схоронить надо.
В принесенном Тимохой из лодки брезенте лежали ружья.
— Пошто они тебе?
— Пригодятся.
— Боле ничего не было?
— Железо везли. Должно, в Муром.
— Тихо обошлось?
— Спали все.
Забросав свежую землю над ямой сосновыми иглицами, Тимоха сделал на ближней сосне зарубку на память и ушел спать. Прибредший откуда-то к обеду Сорока подозрительно поглядел на спящего и хмуро спросил:
— Ездили?
— Тимоха.
— Ну?
— Пустое дело.
— Баловство это бросать надо. Людно стало кругом.
— Чего же делать-то? Как медведь, лапу сосать?
— Пильню близ нас скоро поставят. Присматривать за ней мне с вами.
Медленно поскрипывает тюрбина — водоналивное колесо о трех саженях в поперечнике. Тяжело дышат большие мехи, нагнетая воздух в низенькие пузатые домны. Беспрерывно снуют по деревянному помосту люди с плетенными из ивы коробами за спиной. Накормить домну не так-то просто: без конца валят руду в ее прожорливое горло, а ей все мало.
Построив завод, Баташевы сразу же получили большой заказ на катаное и штыковое железо. Выполнять его принялись со всем рвением, и Андрей Родионович часто наезжал на Выксунь. Особенно внимательно следил он за тем, как идет подготовка к литью пушек — делу исключительно важному, имевшему особое значение для поднятия престижа баташевских заводов. Наладят литье — большие заказы от казны пойдут: с Урала возить пушки далеко и невыгодно. Вот тогда и можно будет потягаться с уральскими заводчиками.
Для проточки стволы приходилось пока возить на Унжу, но Андрей мирился с этим, втайне лелея мечту о постройке на Выксуни, в случае удачи, еще одного завода, где можно было бы выполнять эту работу.
В отсутствие Андрея Родионовича делами на Выксуни заправлял Яков Капитоныч, прозванный работными за свою поговорку Мотрей. Курносый, с оплывшим от жира бабьим лицом, Мотря важно ходил по заводу в сопровождении рабски угождавших ему рунтов, как звали здесь на немецкий лад вооруженных караульных.
Сын мелкого тульского канцеляриста Яков Горелов долго не мог поймать жар-птицу за хвост. Проскрипеть всю жизнь, как отец, в конторе ему не хотелось. Думал-гадал, как выйти в люди. Пытал разные способы, но ничего не выходило.
Увидел как-то Яшка дочь приказчика Сынтульского господ Демидовых завода. Узнал, что единственная наследница. Рябая вековуха не маков цвет, да ведь где найдешь такую, чтоб и собой пригожа и богата была? Ради денег женился на нелюбимой, а та и рада была до беспамятства. Только недолго радовалась. Не успел отец ее помереть, как и она вслед за ним на погост отправилась: довел ее Яков до этого смертным боем.
Когда Баташевы задумали ставить завод на Унже, Горелов, ставший к тому времени уже приказчиком Сынтульского завода и звавшийся Яковом Капитонычем, смекнул, что с новоявленными заводчиками он может быстрее подняться в гору, и, не долго думая, перешел к ним в услужение. Втершись в доверие к Андрею Родионовичу, он скоро стал смотрителем Унженского завода, а затем перебрался на Выксунь.
Большой, рубленный «в лапу» дом его стоял неподалеку от завода на берегу пруда. Пять комнат в том доме, а ни в одной голосов человечьих не слышно. Вдовел Мотря восьмой год, и, хоть был еще в силе, похоже было, что жениться не Собирался. Тиранил заводских молодух, заставляя по субботам приходить к нему мыть полы.
Большую часть своего времени Яков Капитоныч проводил на заводе.
Беда была, если смотритель заметит, что кто-либо из рабочих ленится. Подойдет и как будто с участием спросит: «Ты что, мил человек, иль заболел? Мотри у меня!» А рунты уж тащат провинившегося на «козу».
С пуском завода Ваську Рощина поставили к наковальне на крицы. Тяжел труд молотового кричного мастера: не один раз нужно нагреть добела чугунную чушку, сотни ударов обрушить на нее, пока получишь вязкое, годное для изделий железо. Не всякому под силу такая работа. Иной, не выдержав до конца упряжки, валится прямо у горна. Васька, словно шутя, играет чугунными болванками — и неприметен вроде парень с виду, а силенка есть. Подручный то и дело оттаскивает в сторону готовые крицы, выкладывая их «колодцем».
Подручным у Васьки его дружок, Митька Коршунов. В Туле еще ему дали его в помощники. Не полюбил вначале молодой кричный мастер Митьку: байки сказывает, смеется, а и сам не знает почему. Потом подружились — водой не разольешь. И жить Рощин к своему подручному перешел. Коршунова старуха взялась и его обихаживать.
Днем и ночью неумолчный гул стоит на молотовых фабриках. Багровые языки пламени жадно лижут лежащие в горнах чугунные чушки. В неверном свете огней быстро снуют у наковален полуголые люди. Брызгами летят искры из-под тяжелых молотов. «Урок» на день дается большой, надо успеть его выполнить, не то попадет от управителя.
Придя в один из дней на работу, Рощин послал, как всегда, Митьку за «сырыми» чушками, а сам стал разжигать горн. Накануне было воскресенье. Отдохнувшие люди весело переговаривались меж собой, только сосед Васьки Котровский, недавно переведенный сюда с рудников, безучастно сидел на угольном куле.
— Иль неможется?
— Простыл, видать. Лихоманка забирает, никак не согреюсь.
— Ништо, за работой разогреешься.
Привезя последнюю тачку, Митька перехватил из рук Рощина потяг и стал качать мехи. Захолодевший уголь разгорался медленно. Васька поворошил в горне щипцами, посыпал угля посуше. Наконец пламя стало сильным и ярким. Заложив в огонь пару чушек, Рощин подошел к соседу.
— Простыл, говоришь? Липового бы цвету настоять. Иль чарочку. Как рукой сняло бы.
— Эх, парень, у меня семья. Не до чарочки. Не свалиться бы вот.
— Ничего, оклемаешься.
В дальнем углу звонко запела наковальня. Пора было начинать. Рощин вернулся к своему горну, поглядел, готовы ли чушки, и, ухватив одну из них длинными щипцами, ловко перекинул на наковальню.
— Бей!
Митька размахнулся пудовой кувалдой, с силой ударил по болванке.
За работой незаметно прошло полсмены. Рядом с горном Рощина лежало уже больше десятка готовых криц. Сосед не выработал и половины.
— Плохо идет дело-то? — участливо спросил Васька, присаживаясь с куском хлеба к тяжело дышавшему мастеровому. — На-ка, пожуй!
— Не идет, парень, еда. Не в коня, видать, корм… Боюсь, попадет мне ноне от Мотри.
— Что же теперь, помирать, что ли?
— Да уж лучше бы. Один конец.
Зябко поеживаясь, он поднялся и, тяжело передвигая ноги, пошел к горну. Снова принялся за работу и Васька.
Упряжка подходила к концу, когда на фабрике, как всегда, появился смотритель. Обходя горны, он тщательно пересчитывал готовые крицы, которые тут же отвозились под надзором рунтов на склад. Очередь дошла до Котровского.
— Да ты, мотри-ка, больше всех наробил? — с издевкой промолвил смотритель.
— Захворал я, Яков Капитоныч!
— Захвора-ал! Ах ты, батюшки!
— Прости Христа ради, в другой раз вдвое больше сделаю. Постараюсь.
— Ты меня другим разом не корми. Доколь урока не выполнишь, с завода не уйдешь. Поди, и половины нет?
