Ознакомительная версия.
— Ну и что все это значит?
— Это просто деревенские олухи, вот и все. Никого, кроме земляков со своего несчастного Бриноса, они в жизни не видели. — И от злости и обиды девушка безудержно и горько разрыдалась.
Памфилий дал ей выплакаться, а потом поинтересовался, куда она шла.
— Никуда. Просто вышла прогуляться, а они преследовали меня от самого города. У меня нет никакого дела. Мне некуда идти… Я ничего им не сделала. Просто вышла погулять, а они стали обзываться. Все никак не хотели отстать. Я тоже начала обзывать их по-всякому. Тогда они принялись швырять в меня чем попало.
— Мне казалось, я всех знаю на острове, — задумчиво проговорил Памфилий, — но тебя вижу впервые. Ты давно на Бриносе?
— Почти год, — ответила она и добавила невнятно: — Только я почти не выхожу из дома… и вообще…
— Не выходишь из дома?
— Ну да. — Девушка потеребила платье и грустно посмотрела на море.
— Тебе стоило бы познакомиться с кем-нибудь из местных, вместе бы и гуляли.
Она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо:
— Я никого здесь не знаю. Я… я все время сижу дома. Мне не разрешают выходить на улицу, разве что вечером, когда я гуляю… ну, с Мизией. — Девушку продолжало трясти от рыданий, но она уже приводила себя в порядок: приглаживала волосы, поправляла платье. — Не понимаю, зачем им понадобилось швыряться камнями…
Памфилий молча и печально смотрел на нее. Наконец он встряхнулся и проговорил:
— Видишь тот большой валун? Почему бы тебе не присесть?
Девушка последовала за ним, все еще приглаживая волосы и вытирая глаза и щеки.
— У меня есть сестра примерно твоего возраста, — продолжал Памфилий. — Ты могла бы завязать знакомство с ней. Гуляли бы вдвоем, вот и перестала бы быть у нас чужой. Ее зовут Арго. Уверен, вы понравитесь друг дружке. Сестра сейчас шьет матери большую накидку и рада будет твоей помощи. И она бы, в свою очередь, могла помочь тебе. Ты умеешь шить?
— Да.
— Вот и прекрасно, — улыбнулся Памфилий.
И в эту минуту Глицерия поняла, что полюбила его — навсегда.
— Я, должно быть, знаком с твоим отцом? — вновь заговорил Памфилий.
— У меня нет отца. — Девушка робко посмотрела на него. — Я сестра женщины с Андроса.
— Ах, вот оно что, — протянул пораженный Памфилий. — Я хорошо знаю твою сестру.
— Да, — кивнула Глицерия. Ее ясные повлажневшие глаза обежали морскую рябь, скользящих в небе птиц. — Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что я здесь. Целыми днями я либо сижу на чердаке, либо работаю во дворе. Только вечерами мне разрешают погулять с Мизией. Даже сейчас мне следовало быть дома, я просто нарушила обещание никуда не выходить. Она ушла на рынок, а я… Мне хотелось увидеть, как выглядят остров и море днем. И еще я хотела высмотреть вдали Андрос, мою родину. Но мальчишки погнались за мной, принялись швыряться камнями, и теперь мне уж никогда не выбраться на волю.
Тут она разрыдалась еще сильнее, Памфилий же только и повторял: «Н-да» и «Вот оно что». Наконец он спросил девушку, как ее зовут.
— Глицерия. Хризия давно ушла из дома. Я осталась жить там с братом, но он умер, и я осталась одна. Отправиться мне было некуда, и однажды она вернулась и взяла меня с собой. Вот и все.
— А больше братьев и сестер у тебя нет?
— Нет.
— А кто такая Мизия?
Она не гречанка. Родом из Александрии. Хризия подобрала ее. Все эти люди в доме… она просто подобрала их кого где. Она постоянно кого-нибудь подбирает. Мизия была рабыней в ткацком хозяйстве. Бывает, она рассказывает мне о тех временах.
Памфилий по-прежнему пристально смотрел на девушку. Она тоже, отведя свой неуловимый, ни на мгновение не застывающий на месте взгляд от моря, нацелилась на него своими огромными жадными глазами, ярко выделяющимися на бледном лице. Даже столь продолжительный взгляд уже не смущал ни его, ни ее.
— Хочешь, я попрошу Хризию позволить тебе гулять по острову днем? — предложил Памфилий.
Если ей этого не хочется, не надо переубеждать ее. Хризия знает, что правильно, что неправильно. — Девушка отвернулась и негромко, с печалью в голосе проговорила: — Но что будет со мной? Неужели я навсегда останусь взаперти? Мне уже пятнадцать. В мире полно чудес, много замечательных людей, вдруг я ничего этого не увижу? Я знаю, не следовало мне нарушать обещание, но годами жить, ни с кем не знакомясь, и только слышать, как люди изо дня в день проходят мимо дома, и смотреть им вслед… Ты считаешь, я неправильно поступила?
— Нет.
— Я никого не знаю. Никого не знаю.
— Ну… ну, ты познакомишься с моей сестрой. А это будет только начало, — сказал Памфилий, задумчиво и восхищенно прикасаясь к кончикам ее пальцев.
— Да.
— Все всегда начинается заново. Я твой друг. И сестра моя станет тебе подругой. А вскоре у тебя появится много-много друзей. Вот увидишь.
— Но что со мною будет через пять лет? И через десять? — прорыдала девушка, дико озираясь вокруг. — Не знаю. Я боюсь. Я несчастна. Все в мире счастливы, кроме меня.
Сплетенье рук как первый знак любви, которому уже не повториться в своей простоте, кажется взаимодействием двух воль, союзом, направленным против непонятного мира. Его ладонь соскользнула с волос девушки на плечо, она повернулась к нему, слегка приоткрыв губы, не сводя смущенного взгляда, и вдруг обняла его за шею. Срываясь с ее губ, в уши ему хлынул поток почти невразумительной речи:
— Да. Да. Да. Я не могу оставаться здесь вечно. Мне не следует никого знать. Мне не следует никого видеть.
— Она разрешит тебе видеть меня, — сказал он.
— Нет, — возразила Глицерия. — Но я сама приду. Я не должна просить у нее разрешения. Все равно не позволит. Она всегда знает, как лучше. А мальчишки пусть швыряются камнями. Если ты рядом, мне все равно. Как… как тебя зовут?
— Мое имя — Памфилий, Глицерия.
— А можно мне… можно тебя так называть?
Нет, не при этом свидании, и не при следующем, но на третий раз Природа перевела на свой язык то ласковое рукопожатие, которое поначалу было знаком союза воль, сострадания и восхищения.
Все эти события происходили ранней весной. А как-то поздним летом, в полдень, Хризия незаметно выскользнула из дома и поднялась на возвышающийся прямо за ним холм. Ей вдруг безумно захотелось побыть одной и подумать. Она смотрела на сверкающую поверхность моря. Ветер в тот день дул несильный, и, подгоняемые им, на берег одна за другой набегали волны, замирая с протяжным шепотом в песке либо несмело поднимаясь пенным шлейфом на скалы. Вдали резвилась, играя в свои бесконечные игры, большая стая дельфинов. Кое-где на водной глади образовывались удивительные бледно-голубые лужайки и дорожки. А где-то совсем далеко угадывались лиловые очертания ее любимого Андроса, от которого она глаз отвести не могла.
Убедившись, что никого вокруг нет, никто за ней не следует, Хризия немного побродила на вершине холма, а затем направилась вниз по противоположному склону, в сторону своих любимых убежищ — скального выступа, нависающего над морем, и расположенной рядом с ним, скрытой от глаз пещеры. Уже почти дойдя до места, она ускорила шаг, почти побежала, и на бегу ласково шептала: «Мы вот-вот будем там, смотри, мы уже совсем рядом». Наконец, перебравшись через гряду валунов, вышла на сухую горячую песчаную косу, амфитеатром спускающуюся к морю, начала было расплетать волосы, но тут же резко остановила себя.
«Нет-нет. Надо подумать. Хорошо бы здесь вздремнуть. Но сначала надо подумать. Я скоро вернусь», — бормотала она на ходу, обращаясь к амфитеатру.
Хризия возвратилась к валунам и присела, упершись подбородком в ладони и устремив взгляд в сторону горизонта. Она застыла в ожидании мыслей.
Прежде всего следовало бы подумать о своем новом недуге. Несколько раз она просыпалась от мучительного трепыхания в левой стороне груди. Оно не унималось, становилось все сильнее, и в конце концов начинало казаться, что в сердце ей вгоняют острый кол. После этого весь день не оставляло ощущение, будто в этом месте давит какая-то тяжесть. «Наверное… скорее всего в следующий раз я от этого умру, — сказала она себе, и при этой мысли на нее накатило предчувствие. — Да, наверное, я умру от этого, — весело повторила она и с интересом принялась наблюдать за раками, копошащимися в лужице у ее ног. Она сорвала несколько травинок и повела ими прямо перед глазами-бусинами этих возмущенных существ. — Ничто, ничто не может заставить меня бросить свою паству. Но если я умру, они снова окажутся во власти обстоятельств, как и я. Глицерия, что будет с тобой? Апраксия, Мизия?.. Бывают времена, когда нам кажется, что все кончено. Но проходит пять лет, и мы спим и едим совсем в другом месте (шутка: разве сердце может столько выдержать?)».
— Ну что же, — произнесла она, обращаясь к боли, трепетавшей где-то внутри ее, — только приходи скорее. — Она наклонилась и снова стала дразнить раков. — Я прожила тридцать пять лет. Это много.
Ознакомительная версия.
