Отец Никифор острым взглядом окинул фигуру молодого князя.
Лев Кириллович сразу подошел к Ирине.
– Здравствуйте, княгиня, я давно здесь, но не смел нарушить вашей благочестивой беседы, – сказал он с иронией, целуя ее руку.
– Однако нарушили, – стараясь под улыбкой скрыть свое недовольство, ответила княгиня.
Напраксина представила Бахтеева остальным дамам и, обратившись к отцу Никифору, сказала:
– Вот, батюшка, герой прошлой войны и будущей. Он едет на войну.
Бахтеев едва склонил голову, стоя молча и пристально смотря на лицо этого странного пророка.
Отец Никифор тоже несколько мгновений смотрел на него и потом, вдруг улыбнувшись, ласково сказал:
– Здравствуй, здравствуй, миленький. Так на войну? С Богом! Иди, иди, вернешься здоров… День наступает – день сей Господа Вседержителя, день отмщения врагам, и пожрет их меч Господень и насытится и упьется кровью их, яко жертва Богу в земли полунощной….
Последние слова отец Никифор произнес с диким воодушевлением.
Бахтеев невольно вздрогнул. В смотревших на него ярких пронзительных глазах, в тоне голоса, властном и глубоком, чувствовалась какая‑то непонятная сила.
Пристальный блестящий взгляд производил странное впечатление, непонятно притягивая к себе и словно парализуя волю.
Но это впечатление было только мгновенно, потому что, прежде чем понять его, князь Бахтеев уже почувствовал раздражение против этого человека в поддевке, с такой уверенностью говорящего и смотрящего.
– Благодарю вас, господин пророк, – насмешливо сказал он, – за ваше любезное предсказание. Но не могу согласиться с вами, что настает день отмщения врагам. Этот день был и прошел. Мы достаточно отомстили. Пришла, быть может, очередь для других мстить за свои обиды – пусть мстят. И я полагаю, что его величество император не во имя мести поднял снова пламя войны…
Глаза отца Никифора на мгновение сверкнули словно угрозой и погасли. Он встал. На его губах играла ласковая улыбка. Он слегка поднял руку, словно для благословения.
Княгиня Ирина с нескрываемым негодованием смотрела на молодого князя, Напраксина почти с ужасом, так же, как и остальные дамы. Насмешливый тон Льва Кирилловича, его обращение» господин пророк», – все это являлось в их глазах неслыханной дерзостью.
– Я не пророк, миленький, – начал кротко отец Никифор, – где уж мне, недостойному…
– Извините, – перебил его князь, – я не знал, как величать вас.
– А Никифор Фомич, – ответил он. – Так вот, миленький. Не следует гнушаться моими словами… Я не пророк, миленький, – повторил он, – одно скажу тебе, и попомни слово мое. Воплотил Господь силу свою в образе Александра, и сокрушит он антихриста. И падет антихрист, и от гласа падения его потрясошася вся бывшая под сению его древеса, и сведошася во ад язвении от меча, и живущий под покровом его… Помни это и не сетуй на Божие веление.
Князь Бахтеев был изумлен.
Неужели, думал он, этот хитрый мужичонок прочел в его душе мучившие его сомнения?
– Во всяком случае благодарю вас за ваше предсказание, – сухо сказал князь и с легким поклоном отошел в сторону.
Его сейчас же подхватил под руку Новиков.
– А, каков пророк? – начал он. – Они, – он кивнул головой в сторону дам, – все сошли с ума.
– Я ничего не понимаю, – угрюмо ответил князь, – я так отстал от всего. Скажи, ради Бога, кто этот проходимец, откуда он появился и как попал в этот круг? Я ничего не понимаю. А между тем в нем есть что‑то, – задумчиво закончил он.
– Да, – ответил Новиков, – это правда, в нем что‑то есть. Откуда он взялся?.. От князя Голицына, Александра Николаевича, голубчик. Говорят, он предсказал в свое время смерть покойного императора, что и написал Кутайсову. Потом о нем забыли. Сам понимаешь, Кутайсов не мог сознаться, что по своей небрежности не распечатал присланного ему десятого марта письма, отправляясь к своей метреске Шевалье. Но это брешут; по моему мнению, этот слух пустил сам отец Никифор через светских дур. У меня тетка ханжа, фрейлина вдовствующей императрицы, так вот она и снабдила меня всеми этими сведениями. Этот самый Никифор выплыл через святошу князя Голицына. Он поразил его знанием Священного писания, изучением которого так занимается теперь Голицын. Нелегко было бедняге повернуть от Вольтера к Священному писанию… А тут этот Никифор. У Голицына полон дом юродивых. Ну, и облюбовал его. А этот проходимец так ловко подобрал тексты из каких‑то пророков, что словно выходит – Священное писание только и пророчествует о величии нашего императора и России и об антихристе с запада – Наполеоне. Оно, конечно, занятно. А святоша наш весь этот подбор поднес государю императору. Дескать, посланец ты Божий… Говорят, что на императора сии выдержки произвели впечатление и будто он даже допустил к себе этого проходимца… И знаешь, – серьезно добавил Новиков, – когда моя тетушка ханжа душила меня этими пророчествами, ей – богу, я сам в ажиотаж пришел.
Князь Бахтеев передернул плечами.
– А о какой же новой вере говорила мне Напраксина? – спросил он.
– Вот тут‑то и зарыта собака, – задумчиво ответил Новиков. – Что гнуснее всего, что он старается улавливать молодых и красивых и особенно богатых… Есть какие‑то тайные собрания… Что там делают – один аллах знает… Но что‑то гнусное… Не помню слова, как они называют свои собрания, но только, – с негодованием добавил он, – я знаю, сколько женщин бросают свои очаги и сходят с ума… Посмотри на свою тетушку, как она слушает этого пророка… Она, кажется, видит в нем нового Христа. Я же думаю, да и не я один, что проходимец этот не иначе как из хлыстов. Что‑то похоже… Теперь их опять появилось видимо – невидимо. В Москве тоже какой‑то пророк объявился. Тут, брат, прямо сумасшедшие какие‑то… У Напраксиной – сам видишь что. У Батариновой тайные собрания, где бывают и хлысты, и скопцы, и монахи, и Голицын. Какие‑то молельни открылись… пророки… пророчицы… Ничего не разберешь.
Бахтеев бледнел, слушая его. Словно бездны открывались перед его глазами.
– А этого пророка я бы повесил, – закончил Новиков, кинув в сторону Никифора.
– Я бы тоже, – глухо отозвался Бахтеев.
– Ну, однако я ухожу, довольно с меня, – сказал Новиков. – Не пройдем ли мы вместе куда‑нибудь пообедать? Потолкуем, ведь я не сказал тебе еще самого главного: я еду в действующую армию. И при этом прошу перевода из гвардии в армию. Там ближе к делу…
– Вот как! – радостно воскликнул Бахтеев, – значит, вместе… Идем же, потолкуем на свободе.
Они незаметно вышли. Только Бахтееву показалось, что княгиня Ирина проводила его долгим враждебным взглядом.
Князь Никита Арсеньевич сидел в своем кабинете и слушал доклад своего управляющего. Невысокого роста, пожилой, круглый, как шар, с почти голой головой, управляющий стоял перед князем с выражением почти ужаса на своем толстом красном потном лице.
Звали его Семеном Семеновичем Буровым, и был он коллежским регистратором по синодской канцелярии. Но служба его была совершенно фиктивная. И службу и чин получил он благодаря могущественной протекции князя Никиты. Он был сыном прежнего управляющего, очень ценимого за честность князем. Сын пошел в отца. Он был честен и предан князю. Отец его был вольноотпущенным, а сын был уже коллежским регистратором и дворянином.
Вести, привезенные им князю, были с его точки зрения ужасны, и он робел, как доложить их…
– Садись, Семен, – обратился к нему князь, – и говори. Садись, – уже властно повторил он, видя, что Буров стесняется.
Буров робко опустился на край стула…
– Ваше сиятельство, – дрожащим голосом начал он. – Нам негде брать рекрутов.
Князь забарабанил сухими пальцами по столу и, нахмурясь, молча ждал продолжения.
– Дела плохи, – продолжал Буров, отирая рукавом лицо. – Требуют, а что мы дадим?
У Бахтеева по всей России были раскинуты богатейшие имения.
– А что в новгородской? – спросил он.
– Пусто, ваше сиятельство, – ответил Буров, – из ста пятидесяти восьми дворов не уцелело и десяти. Разбежались… Остальные голодают.
– А в нижегородской?
– Разбойниками стали, ваше сиятельство, в леса побегли, – ответил Буров, – а о рязанской и московской и говорить нечего – пустыня… Все порублено, потравлено… Люди, как звери, разбежались по лесам… Разбойничают, погибают целыми семьями, гниют… Ваше сиятельство, – со стоном воскликнул Буров, сползая со стула и став на колени, – ваше сиятельство, помилуйте! Грех перед вами совершил!.. Гневайтесь, судите. Видит Бог, иначе не мог!
Тяжелые крупные слезы текли по лицу Бурова. Лицо князя дрогнуло.
– Встань, – сурово сказал он, – и говори толком.
Буров с трудом поднялся с колен.
