– Бестужев высказал по этому поводу серьезное сомнение. Здесь существовало еще одно привходящее обстоятельство. Перед женитьбой царевич имел любовницу, которую царь Петр насильно постриг в монахини.
– Иначе говоря, царевич способен на сильные чувства.
– Или на обидчивость и злопамятность. Он не делал попыток облегчить положения своей любовницы. К тому же Алексей не может не помнить истории своей матери.
– Развод?
– Если это можно назвать разводом. Царь Петр начал тяготиться женой через год после заключения брака. Царевич воспитывался у матери, совершенно забытый отцом. С отъездом в Западную Европу Петр поручил своим приближенным уговорить царицу добровольно постричься в монахини. Ее отказ ни к чему не повел. В год возвращения из Великого посольства, то есть из Англии, Петр настоял на ее пострижении под именем Елены. Соответственно сын был отобран у матери.
– Царица, помнится, сослана?
– Сравнительно недалеко, если говорить о русских масштабах. Она оказалась в монастыре Суздаля.
– В заключении?
– Нет, таких строгостей царь к ней не применял. Через некоторое время она даже отказалась от монашеской одежды и начала вести светский образ жизни, принимала, правда очень немногочисленных, гостей, разъезжала по городу и пользовалась поддержкой духовенства. Существовали ходившие в народе предсказания, что либо царь умрет и Евдокия получит единовластие, либо Петр вернет ее во дворец.
– Сын не пытался вмешиваться в судьбу матери?
– Это не в его характере. Но время от времени он навещал царицу. Впрочем, это делали и отдельные вельможи по приказанию Петра, чтобы присмотреться к ее образу жизни и окружению.
– Ах да, я помню одну из таких депеш – таким вельможей был Бестужев.
Петербург
Зимний дворец. Петр I и Г. И. Головкин
– Вот и выходит, Гаврила Иваныч, пошли все бестужевские труды прахом. Женился Алешка, а что проку-то!
– Не говори так, государь, время еще есть – поправится.
– Сколько ждать-то можно. Да что там, горбатого могила исправит.
– Нет, ты погоди, Петр Алексеевич, ты вспомни, разве сам на него последние годы не радовался. Ведь это в самый канун сражения Полтавского было, не только Алексей Петрович в Москве округ Кремля бастионы земляные возводил…
– Плохо возводил!
– Да не так уж и плохо, ты считай, работы сколько было. А он еще тебе целую статью об укреплении московской фортеции сочинил, об исправлении гарнизона.
– Откуда разума набрался. Eщe о сыске и обучении недорослей хлопотал.
– Вот-вот, разве не он в том же году полки набирал при Смоленске, в Петербург шведских полонянников отправлял.
– Ну это не велика премудрость. Что о военных действиях против донских казаков и вора Булавина доносил, потруднее было. В Вязьме тоже военные магазины осматривал.
– Видишь, государь, видишь! А в Сумы к тебе не он в 1709 году полки приводил? И «компания» его была, и с «собором» своим царевич не расставался, а дело-то делал. Так ты с судом-от не торопись, обожди маленько – один он ведь у тебя.
– То-то и плохо, что один. Ты скажи лучше, что случилось с ним? Словно подменили, как Василису-то прекрасную в монашки постригли. Слова мне единого не сказал, не просил, не пенял, а узнать нельзя. Неужто от бабы одной? Ни в жизнь не поверю.
– Как человека-то угадать, государь? Одному что была баба, что не было – один счет. А другой затаится, виду не покажет, а зло держать будет. Алексей Петрович всегда ндравным был.
– Так потому я его сразу за границу и послал. Три года ведь там пробыл, женился, с женой стал жить, да как жить – срам один. Трезвым не бывает, пьет – меры не знает, все норовит принцессу по пьяному делу порешить.
– Ты уж прости меня, государь, за смелость мою, только вспомни, каково тебе самому-то с царицей Евдокией Федоровной пришлось. Ну писем ты ей не отписывал, ну, с походу ворочаясь, в дом не заглядывал, ну сына видеть не хотел, так ведь иначе не мог. А из Великого посольства прибыл, так и полетел к Анне Ивановне в Немецкую-то слободу, о царице не спросил, даром что стояла на крыльце теремном, на глазах у всего честного народа стыдобу свою избывала. Жена нелюбимая – одно, а ведь тут царица! Что ж так сына-то строго судишь? Уговорил бы, потолковал, мол, счастье-то людское не для нас с тобой, не для тех, кто во дворце родится. Может, он и понял бы, поунялся.
– С ума ты спятил, Гаврила Иваныч! Время я для него искать буду, уговаривать. Дитятко какое нашлось, малое, неразумное. Пусть как хочет поступает, а я как воля моя расправляться с ним буду. Только чтоб он у меня принцессы пальцем не тронул! Родила б она сына, вот тогда у меня с Алексеем разговор был бы коротким. Да и нечего ему здесь со сворой своей якшаться. При первом случае отошлю обратно в Европу, пусть попроветрится. Что Бестужев-то толкует про венский двор? Неудовольствий там каких нет ли?
– Пока речи не было. Им ведь тоже мешаться не расчет. Не заметят, недослышат, и вся недолга. Между мужем и женой один Бог судья.
– Твоими бы устами да мед пить. По-домашнему судишь, Гаврила Иваныч. Сказал бы лучше – с Пруссией да Францией мы договоры заключили, вот они на все сквозь пальцы и готовы смотреть.
– Зато с Курляндией нам разговору не миновать.
– Что ж, давай толковать, канцлер.
1763–1765. Всего два года. В пересчете на жизненную канву дипломата – целых два года, и каких!
Прощение пришло не сразу. Кончина Елизаветы Петровны открывала путь к власти Петру III. Пусть недалекий, пусть неспособный уследить за хитросплетениями придворных интриг, он знал вину сосланного Бестужева-Рюмина. Не мог не знать. Любовница, которую голштинский принц мечтал возвести на русский престол вместо ненавистной жены, – Елизавета Илларионовна Воронцова – была родной сестрой канцлера и личного врага Бестужева Михайлы Воронцова.
Желание Бестужева-Рюмина видеть на престоле Екатерину, в обход принца – законного и объявленного наследника, в обход ее сына, – становилось серьезнейшей опасностью для будущего императора. Но раз Петр III императором стал, о прощении злоумышленника не могло быть и речи.
Пусть Петр III – это недолго: всего три месяца жизни в Петербурге, лето в Ораниенбауме и смерть «по пьяному случаю» среди ни на минуту не оставлявших «ненужного» царя Орловых. Петру важен Зимний дворец. Еще недостроенный – Елизавета умерла во временном жилище, так и не дождавшись вымечтанной резиденции. Еще плотно окруженный грязью лачуг и развалом времянок с Луговой стороны – будущей Дворцовой площади. Впрочем, достаточно разрешить жителям Петербурга взять отсюда все, что им вздумается, – и за один день луг будет вычищен до последней щепы. Рассказ очевидца А. Т. Болотова не дает оснований для сомнений.
Император выберет для себя комнаты второго этажа окнами на площадь и будущую Миллионную. Рядом, на антресолях, устроит Елизавету Воронцову. Во дворе в особом флигеле разместится девочка-родственница принцесса Голштейн-Бекская со своей свитой, единственная, в ком Петр видел члена своей семьи. Екатерине найдется место лишь в самом удаленном от императора уголке дворца, да и надолго ли? Меньше чем когда-нибудь раньше она уверена в завтрашнем дне. На что же надеяться ее едва не казненному доброжелателю?
Петр III не изменяет своим привычкам. Ораниенбаум и после вступления на престол единственное настоящее его владение, где он чувствует себя удобно и в безопасности. Былой меншиковский дворец Елизавета подарила племяннику в 1745 году. Только через двенадцать лет он приобретет средства для самостоятельного хозяйствования. Хозяин Ораниенбаума обречен на малые масштабы, но внутренне они вполне его устраивают. Закладывается по всем правилам фортификационной науки крепостца с громким названием Петерштадт. Строится внутри нее крохотный дворец, комендантский дом, Арсенал, Казначейство, кирха, офицерские домики для голштинцев. Русский император до конца продолжал себя чувствовать одним из них. Его не волнует прямое родство с Петром I. Русскому деду он предпочитает память шведского деда, Карла XII, и не может забыть, что ради короны русской должен был отречься от своих прав на корону шведскую, имя Карл Петр Ульрих, сын Карла Фридриха, всегда звучало для него лучше, чем Петр III Федорович, как в русских документах.
Но как раз любимые голштинцы и не оправдали безграничного царского доверия. Достаточно одного Василия Ивановича Суворова, чтобы захватить и обезопасить их всех. На словах Екатерина сохранит глубокую признательность отцу будущего великого полководца, на деле постарается избавиться от его присутствия на действительной службе. Честность генерала Суворова несовместима со многими открывшимися ему сторонами царской жизни.
С сентября 1762 до лета 1763 года императрица в Москве. Коронационные торжества должны поразить воображение не одних москвичей своей пышностью. Культ великой Екатерины – он получает здесь свое откровенное утверждение. Ведь уже через день после совершенного ею переворота Сенат приходит к решению соорудить новой монархине памятник за одно то, что самим фактом своего существования она избавила Россию от возможных бед.
