— Не без того, — согласился Врангель.
Заочно заинтересовавший Врангеля Батеньков вскоре сам пожаловал в дом Кутыгина. Он был темноволос, крепок телом, лет около тридцати. Карие глаза близоруко смотрели из-за стекол очков в изящной золотой оправе.
От хозяина дома о Батенькове предварительно удалось узнать немногое. По рождению, кажется, сибиряк, работал по дорожной части в Тобольске, где его приметил и отличил Сперанский во время проезда через Сибирь. Здесь успел по поручению Сперанского съездить в Кяхту — изучал возможности укрепления пограничного с Китаем района, а потом на Байкал — для дорожных изысканий.
Отрекомендовавшись Врангелю, Гаврила Степанович с приятной улыбкой заметил:
— Сказать по чести, Михаил Михайлович очень увлечен делами вашей экспедиции. Он намедни признался мне, что заботы об успехе вашего похода да еще о предстоящей летом отправке духовной миссии в Китай благотворно действуют на его душу. Вы, должно быть, и сами понимаете, что неблагодарная работа по очистке авгиевых конюшен способна очерствить сердце человека просвещенного, более привыкшего к делам иного рода во славу отечества.
— Я, к несчастью, — обронил в ответ Врангель, — не вполне знаком с тем, какими делами занимался ранее Михаил Михайлович.
— А это надо знать. Сперанский — реформатор по натуре и был очень близок к императору до начала войны с французами. Здесь, в Сибири, обыватели видят в нем лишь то, что на поверхности: борьбу с казнокрадством, коррупцией. Но он вынашивает замечательные по глубине планы преобразования всей системы управления в Сибири, сверху донизу, и организации местной жизни на более разумных и справедливых началах. По правде говоря, — стеснительно улыбнулся Батеньков, — Михаил Михайлович и меня, с учетом моих знаний, привлек к подготовке указов в рамках задуманной им реформы. Но, что таиться, будь на то моя воля да здоровье немножко покрепче, я бы с вами в компанию на Север напросился. Мечтал о таких походах с юности, да еще приятель мой здешний, Геденштром, своими рассказами воображение разогрел. Я даже стихами на эту тему баловался.
Батеньков отпил из стакана клюквенный морс и, встав из-за стола, с мечтательным видом прочитал нараспев:
В стране Борея вечно льдистой,
Где нет движенья веществу,
Где магнетизм владеет чистый,
Все смерти дань, как божеству,
Где солнце полгода сияет,
Но, косо падая на льдах,
Луч яркий в радужных цветах
Скользит — и тотчас замерзает...
— Очень даже хорошо! — похвалил Врангель. — Представьте, Гаврила Степанович, и в моем воображении берега Ледовитого моря рисуются примерно такими же. Кстати, что могли бы вы сказать о Геденштроме? Я нахожусь здесь всего несколько дней, но слышал о нем самое разное...
— Не хотите ли прогуляться по городу? — предложил Батеньков. — Право, на природе сейчас лучше.
Они пошли по улице по направлению к набережной Ангары. Навстречу важно шествовали нарядно одетые купчихи, укрыв плечи пестрыми платками, их обгоняли погромыхивающие экипажи. Изредка возницы покрикивали прохожим: «Посторонись!»
— Проблема Матвея Матвеевича Геденштрома, — глуховатым голосом говорил Батеньков, — в том, что его карьера здесь, в Сибири, делалась при Трескине. Трескин руководил его полярным путешествием, как вами будет руководить Сперанский. Хотя сама идея исследования островов, открытых сибирскими промышленниками, принадлежала, конечно, не Трескину, а тогдашнему государственному канцлеру Румянцеву. А после возвращения Геденштрома из экспедиции Трескин подыскал для Матвея Матвеевича подходящую, по его разумению, должность — исправника в Верхнеудинске. Место, известно, доходное, денежное. А Трескин просто так, из человеколюбия, на такие места людей не сажал. При нем облаченный властью чиновник не брать просто не мог: эта система прочно опутывала. Матвей мне сам как-то говорил, что он жил лишь на проценты, основной же капитал губернатору доставался. Так и завяз. Да еще молодая супруга Матвея Матвеевича, очаровательная женщина, с ее страстью к нарядам в немалые расходы его ввергала. Теперь вот предъявляют ему обвинения — в присвоении средств при государственных закупках хлеба, в махинациях при покупке беличьих шкурок и прочее. Горько все это! Матвей-то, поверьте мне, человек умнейший и знает Сибирь, как мало кто, с разных сторон. А уж касательно вашего путешествия ни от кого более, как от него, самые нужные рекомендации получить можете.
— Сперанский как раз советовал мне встретиться с вашей помощью с Геденштромом.
— Я знаю. И Матвей Матвеевич знает, что вы здесь. Но пока не приехал начальник другого отряда, Анжу?
— Жду его со дня на день.
— Вот тогда, сказал Матвей, пусть вместе и заходят. А то зачем, мол, талдычить поочередно. Геденштром, он, знаете, гордый. Тем более не совсем себе представляет, кто из вас в какие края направится.
— Пусть будет так, — согласился Врангель.
— И еще. Имейте в виду, что Матвей бывает капризным. Он чувствует, что во всей этой ситуации с вашей экспедицией его собственные интересы будто бы петербургским начальством ущемлены. К Петербургу у него, впрочем, особый счет. Он попал-то в эти края как ссыльный. Надеялся, что за заслуги его во имя науки простят ему юношеские его прегрешения и разрешат на родину, в Ригу, вернуться. Ан нет! Всего-то дали чин с ежегодным окладом, но чтоб Сибирь не покидать! Обидно ему. А в такой-то экспедиции он и здоровье потерял, ревматизмом мается. Вот так!
Батеньков неожиданно остановился, полез в карман, взглянул на часы:
— Заговорился с вами. Меня уже Сперанский ждет. Еще встретимся — у Матвея Матвеевича.
Матюшкин, на удивление Врангелю и Козьмину, почти сдружился со Сперанским, навещал его чуть не каждый день и, как признался коллегам, открыл под светской маской генерал-губернатора душу нежную и, кажется, одинокую. Сперанский, услышав, что мичман взял с собой в поход изданное на немецком путешествие Палласа[7], выпросил книжку для ознакомления. Живейший интерес сановника вызвали рассказы Федора о его учебе в лицее и лицейском товарище Пушкине, чье имя уже было на устах любителей словесности после появления в печати «Руслана и Людмилы».
— Михаил Михайлович, — рассказывал Федор, — в разборе «Руслана» истинным знатоком поэзии себя показал. Я ляпнул сдуру, что как, мол, приятно видеть такую просвещенность, а он пожурил меня по-отечески и сказал, что страсть к изящной словесности с юности питает и в моем примерно возрасте написал трактат об ораторском искусстве.
Наконец прибыл со своим отрядом и инструментами Петр Анжу, представился Сперанскому, а на следующий день за Врангелем и Анжу заехал Батеньков и пригласил их навестить Геденштрома.
Расположенный на другом конце города дом Геденштрома и внешне, и внутри выглядел явно богаче и наряднее дома адмиралтейского начальника Кутыгина, в котором квартировали флотские офицеры.
— Вот, Матвей Матвеевич, гостей к тебе привез! — бодро приветствовал хозяина Батеньков.
С первого взгляда на Геденштрома Врангелю бросилась в глаза некоторая противоречивость его облика. С одной стороны, лицо Матвея Матвеевича, с крупным прямым носом, светлыми, на висках седеющими, волосами, высоким лбом с большими залысинами и слегка ироническим взглядом глубоко посаженных глаз, говорило об уме, предприимчивости, сильном характере. Но одновременно в нем угадывались и бесшабашность, разгульность, авантюрный дух, свойственный завзятым карточным игрокам и дуэлянтам. Усмехается — ни дать ни взять беспринципный циник, но стоит лицу приобрести серьезное выражение — глубокие складки от переносицы выдают горечь, тоску, неосуществленные амбиции.
Геденштром пригласил гостей в кабинет, уставленный шкафами с журналами и книгами не только на русском, но и на латинском, немецком, французском языках. Еще раз уточнив, чтобы не путаться, кто из них есть кто и что каждый намерен исследовать в составе общей экспедиции, Геденштром пронизывающим и почти неприязненным взглядом уставился на Анжу и с плохо скрытым неудовольствием сказал:
— Стало быть, все-таки пойдете на Новую Сибирь и Котельный и Фаддеевский острова! Я же говорил Сперанскому, что острова сии подробно изучены и картированы мною и моим спутником — промышленником и геодезистом Пшеницыным. Весьма сомневаюсь, что вы откроете там нечто новое. Разве что попытаться пройти на собаках к северо-западу от острова Котельного и попробовать отыскать гористую землю, виденную с берега Санниковым[8] на расстоянии 70—80 верст. Та земля на моей карте обозначена как предполагаемая. Есть и другие признаки неизвестной земли — на северо-востоке от Новой Сибири. Я пробовал достичь ее на собаках, но встретил на пути непроходимые торосы...
— Торосы, — осторожно прервал его Врангель, — основное препятствие для путешествий в тех краях?
