А. Сахаров (редактор) - Александр II

Сан-Стефанский договор 19 февраля 1878 г., помимо своей прямой цели – освобождения балканских славян, принёс России блестящие результаты. Вмешательство Европы, ревниво следившей за успехами России, Берлинским трактатом значительно сузило размеры этих результатов, но всё же они остаются ещё очень значительными. Россия приобрела придунайскую часть Бессарабии и пограничные с Закавказьем турецкие области с крепостями Карсом, Ардаганом и Батумом, обращённым в порто-франко[1].

Император Александр II, свято и мужественно делавший возложенное на него судьбою дело строения и возвышения громадной монархии, возбудивший восторг истинных патриотов и удивление просвещённых людей целого мира, встретил и злых недоброжелателей. С безумием и яростью преследовавшие никому не понятные цели, организаторы-разрушители создали целый ряд покушений на жизнь государя, составлявшего гордость и славу России, покушений, так сильно мешавших его великим начинаниям, смущавших его покой и ставивших в недоумение многочисленное царство, совершенно спокойное и царю преданное. Многоразличные полицейские меры, одна за другою создававшиеся, и громадные полномочия, данные в конце царствования министру внутренних дел, графу Лорис-Меликову, к великой печали русских людей, не достигали цели. 1 марта 1881 года государь, за которого многочисленное население готово было положить жизнь, скончался мученической смертью от злодейской руки, бросившей разрывной снаряд. На страшном месте убиения великого государя в Петербурге воздвигается храм Воскресения, такие же храмы и многоразличные памятники в память царя-освободителя построились в разных местах Русской земли, и русский народ, вспоминая имя царя-освободителя, всегда осеняет себя крестным знамением.

О войне говорили как о свершившемся факте. И хотя дипломаты ещё скрещивали шпаги и скрипели перьями, а посольские коляски мчали из Стамбула в Вену и из Берлина в Санкт-Петербург, военные уже угрожающе бряцали оружием. Император Австро-Венгрии Франц-Иосиф делал смотр армии, матросы её величества британской королевы и императрицы Индии Виктории надраивали орудийные стволы и поднимали пар в котлах, а германский кайзер Вильгельм уже повернул своих бравых гренадеров лицом к Франции.

Правоверные янычары и башибузуки турецкого султана Абдул-Хамида[4] во имя аллаха вырезали славян в Боснии и Герцеговине, свирепо расправлялись с болгарами и черногорцами, обильно проливали армянскую кровь на Кавказе.

Россия требовала предоставления свободы братьям-болгарам. Русские добровольцы сражались в Черногории. В Молдавию стягивались полки, дивизии Дунайской армии. Её главнокомандующий – великий князь Николай Николаевич, брат царя Александра II, уже отъехал в Кишинёв. Другой брат, великий князь Михаил Николаевич, отправился в Кавказскую армию…

Во дворцах и салонах, гостиных Петербурга произносились высокопарные тосты. Пили неизвестно кем изобретённый пунш «Славянский» за победу над Оттоманской Портой и удачный поход на Константинополь, за освобождение единоверцев славян от пятивекового турецкого ига…

Чёрная тень войны опускалась на домишки и бараки работного люда, нависала над избами крестьян… Завершалась мобилизация российской армии.

Мартовский полдень 1877 года…

В тот день и час, когда в нелегальной рабочей библиотеке Санкт-Петербурга один из активных деятелей российской рабочей демократии Степан Халтурин[5] встретился с революционером, студентом Виктором Обнорским[6], чтобы условиться о дальнейшей пропаганде среди российских пролетариев вольнолюбивых идей, у Певческого моста на Мойке, в огромном здании Министерства иностранных дел России министр, князь Александр Михайлович Горчаков, предавался размышлениям.

Тихо в кабинете министра, только мягко постукивает маятник больших часов в футляре из красного дерева. Пол просторного кабинета укрыт скрадывающим шаги пушистым ковром. Потолки и карнизы высокие лепные. У стен строгие шкафы, полные книг. Кожаные с золотым тиснением переплёты за чистыми стёклами.

Скрестив на груди руки, Горчаков неподвижно смотрит в пришторенное окно. Пасмурное небо над Санкт-Петербургом, тяжело падает сырой снег с дождём. Дуют порывистые ветры с Балтики, раскачивают фонари, в брезентовых венцератках мокнут извозчики, торопливо снуют пешеходы. Подняв воротник шинели, на противоположной стороне улицы укрылся в подворотне жандарм.

Ненастная погода, и неспокойно на душе у российского канцлера князя Александра Михайловича Горчакова. Хитро плетёт интриги бывший прусский канцлер, ныне рейхсканцлер германский[7]. Заручившись поддержкой коварного Бисмарка, нагло ведёт себя империя Габсбургов, её территориальные аппетиты непомерны: в предстоящей войне дорого обойдётся России австро-венгерский нейтралитет. Подстрекаемый лордом Биконсфилдом, турецкий султан Абдул-Хамид настроен к России непримиримо.

Горчаков вернулся к столу, уселся в жёсткое кресло. Старческие руки с синими прожилками легли на резные подлокотники. Чисто выбритое лицо с пышными седыми бакенбардами, чуть выдавшийся вперёд подбородок и плотно сжатые губы выражали строгость, а стоячий воротник белоснежной сорочки и тёмный фрак придавали российскому канцлеру вид официальный.

Стар князь да и хворает: ноги замучили. К восьмому десятку подбираются годы, но мудрость и ясность ума не покидают его. Более шестидесяти лет служит он в Министерстве иностранных дел. Довелось быть послом в Лондоне и Риме, Берлине и Вене. Дипломатию с азов познавал, честность свою и преданность России делами выказывал. Душой князь Горчаков не кривил и перед министром иностранных дел графом Нессельроде не угодничал. Не гнулся даже перед всесильным начальником Третьего отделения Бенкендорфом, потому и был долгое время в немилости, прослыв в официальных кругах либералом.

Однако сам канцлер таковым себя не считал. За то и история его справедливо судит. Когда 18 марта 1871 года революционный Париж впервые создал правительство пролетарской диктатуры, прусское командование в тот же час поспешило выразить готовность помочь правительству Тьера[8] подавить выступление парижского пролетариата. Бисмарк разрешил Тьеру увеличить армию для расправы над коммунарами. У русского царя диктатура пролетариата вызвала гнев, а канцлер Горчаков выразился совершенно определённо: «Парижская коммуна угрожает всему европейскому обществу», – и рекомендовал версальскому правительству быстрее заключить мир с Германией, чтобы покончить с парижскими пролетариями.

Министром иностранных дел Горчаков стал после неудачной Крымской войны[9], тогда прежний министр, немец Нессельроде[10], заявил о никчёмности российского Министерства иностранных дел. Впрочем, Нессельроде, правда, на этом посту никогда не служил честно.

Вступая в новую должность, Александр Михайлович Горчаков в присутствии близких друзей, поэта Тютчева[11] и дипломата Жомини[12], выразил свою политическую линию вполне определённо: «Отныне мы положим конец немецкой дипломатии графа Нессельроде… Мою внешнюю политику будут определять интересы России, и только России».

Прошло короткое время, и о российской дипломатии заговорили с почтением. С ней начали считаться. В кабинетах и салонах Европы с уст не сходил основной принцип горчаковской циркулярной депеши, в которой русский канцлер наметил чёткую программу действий, отражавших определённый этап в истории внешней политики России после Крымской войны…

К отмене унизительного Парижского трактата Александр Горчаков готовил российскую дипломатию пятнадцать лет. И едва смолкли пушки пруссаков, а французские дипломаты, смирив гордыню, покорно подписали мирный договор, означавший конец франко-прусской войны 1870 года, как канцлер Горчаков объявил всем державам-участницам Парижского трактата, что Россия более не считает себя связанной договорами, ограничивающими её суверенные права на Чёрном море. Позже, вспоминая об этом, он напишет: «…в эпоху франко-прусской войны… я подал мысль государю Александру Николаевичу… смыть пятно, оставшееся на страницах новейшей истории нашего отечества: уничтожить запрет, наложенный на Россию Парижским трактатом, запрет строить корабли в портах Чёрного моря…»