20 сентября 1754 года у Екатерины родился сын.
При родах присутствовала императрица, великий князь и братья Шуваловы. Вымытый, запеленатый и окропленный святой водой, ребенок сразу оказался в руках императрицы, тут же обвившей новорожденного голубой муаровой лентой ордена Андрея Первозванного. Наследник! Вот то, чего она ждала от четы великих князей! Она держала в руках будущее династии Романовых! По давней традиции, она вынесла показать придворным, заполнившим залы дворца, будущего императора.
Екатерина осталась одна в холодной и сырой комнате. Ей, потерявшей при родах много крови, некому было даже поправить одеяла или подушки.
«Я оставалась лежать на ужасно неудобном ложе, – вспоминала Екатерина в мемуарах. – Я сильно вспотела и умоляла мадам Владиславлеву переменить постельное белье и помочь мне перебраться на кровать. Она ответила, что не осмеливается сделать это без разрешения».
Когда Екатерина попросила пить, последовал точно такой же ответ. Три часа мучалась она от холода под тонким покрывалом, мокрым от родового пота. Наконец к Екатерине заглянула жена Александра Шувалова и ужаснулась:
– Так ведь и помереть можно! – всплеснула руками она.
Вскоре появились и служанки, и камер-фрейлины... Однако Екатерина отчетливо поняла, что, сделав свое дело, она стала никому не нужной, ее будут терпеть лишь из приличий. Екатерина заболела и несколько дней находилась между жизнью и смертью. Она не смогла присутствовать на крещении Павла.
Императрица заявила Екатерине, что ребенок принадлежит России, и ни отец, ни она, мать, не имеют на него никаких прав. Петр отнесся к этому вполне безразлично, Екатерине было гораздо тяжелее, но она не осмелилась ничего возразить.
Государыня велела назвать младенца Павлом. Мнение Екатерины, если бы она его и высказала, никого не интересовало. Павлом звали умершего во младенчестве брата Елисаветы, первого ребенка, рожденного второй женой Петра Великого, Екатериной.
Через неделю после родов Екатерина получила от императрицы пакет, в котором был чек на сто тысяч рублей, 16*Цифра чрезвычайно большая. Достаточно сказать, что десятью годами спустя король Фридрих II предлагал двести тысяч рублей (через великого князя Петра) своей тетушке-императрице, чтобы она заключила с Пруссией сепаратный мир и вывела русские войска.* ожерелье, пара сережек и два перстня. Это была плата за то, что она не заявила никаких претензий Елисавете. Ее материнство попросту купили!
В этот же день в ее комнату явился Петр. Не спросить, как она себя чувствует, не предложить помощь, нет! Он принялся возмущаться. Он счел несправедливым, что ей заплатили огромную сумму, а он, отец, ничего не получил! Екатерина только презрительно пожала плечами в ответ на это невероятное требование.
Однако он добился своего! Когда Екатерина предъявила чек к оплате, кабинет-министр Елисаветы барон Черкасов объяснил, что сто тысяч рублей, предназначенные для Екатерины, выплачены Петру...
Причины резкого охлаждения отношений императрицы к чете великих князей были ясны. Назревал конфликт с Пруссией. Петр же полностью пребывал под влиянием Фридриха II, был одержим Пруссией. Этот человек, которого считали российским царевичем, постоянно носил прусскую военную форму. Фридрих II был его страстью на грани одержимости; во всем подражать своему кумиру стало смыслом жизни Петра... Он не делал из этого секрета, об этом знали все, и это беспокоило императрицу, двор и кабинет.
Екатерина была иной, но причин для беспокойства давала не меньше. Вряд ли здесь кто знал об инструкциях дядюшки Фридриха, но ведь он же и порекомендовал в свое время Елисавете ее как невесту для наследника престола! Да и о визите свадебного поезда в Потсдам всем было известно...
Поэтому вопрос решался примерно так: Петр и Екатерина родили на свет прекрасного невинного малыша. Об устойчивости династии можно не беспокоиться. Но почему бы теперь великому князю Петру не отказаться от прав на престол в пользу сына? А если он сам этого не понимает, то царствующая государыня, в соответствии с указом Петра I, имеет власть передать престол тому, кому она заблагорассудит! Впрочем, Елисавета собиралась жить долго; однако в случае чего у императрицы есть право лишить Петра трона. Более же лояльная Екатерина может стать регентшей маленького Павла – вплоть до его совершеннолетия. Вот почему Елисавета прониклась горячей любовью к внучатому племяннику. Рождение малыша придавало правлению императрицы новый блеск, новый, более глубокий смысл.
Она ревновала новорожденного к окружающим и поставила его колыбель в своей собственной спальне. Едва ему стоило закричать, как она брала его на руки, осыпала ласками, пусть даже немного неуклюжими... Двор был поражен, с какой любовью императрица относилась к малышу. Дипломаты иностранных держав, приехавшие выразить свои поздравления и преподнести подарки, были поражены этим.
Маленький князь, таким образом, стал пленником императрицы. У него была кормилица. За ним ухаживали со рвением, стремясь исполнить малейшие капризы, но... не самого ребенка, которые во все времена может угадать лишь мать, преисполненная искренней нежности, а императрицы. Придворные дамы, приставленные Елисаветой к смотрению за сиятельным младенцем, страшились гнева императрицы, но страх – не то чувство, из которого может вырасти духовность: без натяжки можно сказать, что в те годы, когда в таращащем глупые глазенки комочке плоти из материнской и отцовской любви возникает душа, этот комочек любви был лишен.
Когда матери разрешили увидеться с сыном. тому уже было шесть недель. Черты его лица определились, и он даже улыбался.
«Я подумала, что он очень красивый, – писала Екатерина в своих мемуарах. – И увидев его, я почувствовала себя чуточку счастливее»...
Однако первые восемь лет жизни ребенок практически не видел своих родителей.
Отсутствие любви пытались восполнить преувеличенной заботой. Ребенка перекармливали, ребенка кутали. За малейшую простуду или легкое покашливание ребенка нянек могли сурово наказать, – и малыш лежал, весь потный, страдая от жары, закутанный в десяток фланелевых пеленок в люльке, утепленной мехом чернобурки, под ватным одеялом из сатина, на котором было еще одно, из розового бархата, также подбитое мехом чернобурки... Однажды Екатерина попеняла нянькам, что ребенка кутают. Ее шокировала та гора одеял, которыми он был буквально завален. Настоящая мать, она не хотела, чтобы ее малыша, обращенного в маленького идола, лишали света и свежего воздуха. Одеяла охотно сбросили, ребенок заулыбался, раскинувшись. Но в следующий раз он снова был укутан. Не дай Бог, из носика потечет! Кто отвечать будет? Та, которая сбросила одеяла... И Екатерина поняла бесполезность борьбы.
Потом, став взрослым, он не раз вспоминал эти годы... Облако тонких изысканных ароматов, шелест лент, свист и скрипение шелка, под которым было такое родное, живое, материнское тепло... Нежный голос звучит лишь несколько минут, руки в душистых перчатках ласково трогают его... Ласково ли? Почему же тогда это облако тепла и любви вскоре почти равнодушно отдаляется, уходит... И няньки еще долго удивляются беспричинному и горькому плачу ребенка...
Молодая мать отнеслась к тому, что у нее отняли ребенка, как к чему-то само собой разумеющемуся. Она не отправила, как ждали многие, государыне прошения, в котором бы просила как-то регламентировать ее отношения с новорожденным. Это холодное безразличие матери к сыну многих возмутило. «Возможно, ребенок напоминает ей об интимной близости с мужем, – шептались они, – а он ей отвратителен. Это и лишило ее материнских чувств!»
Возможно, так оно и было. Но не мешала ведь Екатерине неприязнь к Петру плечом к плечу с ним работать по «Голштинским делам», как это у них называлось. В качестве герцога Гольштейнского, Петр дважды в неделю, в понедельник и пятницу, со своими министрами «совет держал и дела своего герцогства управлял»; подготовленные документы отсылались в Шлезвиг-Гольштейн... На самом деле это было аккуратное и осторожное прощупывание возможности сотрудничества России с Пруссией.
Ведь еще совсем недавно Пруссия была союзницей России. Договор 1743 года не только подтверждал нерушимость Бреславского договора, отдавшего Фридриху Силезию, но и содержал обязанность помогать Пруссии в случае нападения на нее. Но, ободренный этим союзом, Фридрих II немедленно начал вторую Силезскую войну. И Елисавета денонсировала договор «за явною неправотою Пруссии».
Интересы Англии в России представлял ее канцлер, Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Одна из важнейших задач Екатерины, – так советовал ей дядюшка Фридрих, когда она, еще невестой Петра, заезжала к нему в Потсдам, – свалить Бестужева-Рюмина.
