— Нельзя так рисковать, деньги нужно сразу было вынести! — вставил Канатчиков, как бы объясняя Марии Петровне.
— Понятно, а обидно. Выхожу на улицу, а навстречу катят фараоны. Впереди всё тот же комар тонконогий. Постоял я, посмотрел, как из подъезда аудитории начали выволакивать ребят. Первыми — с завода Берга. Студенты кинулись выручать, и их подхватили. — Воеводин от досады сплюнул. — А мне ввязываться нельзя. Деньги на руках.
— В какую часть отправили? Может, удастся помочь? — заметила Мария Петровна.
— В первую часть на Немецкую. Если бы не деньги — не утерпел. Не могу видеть, как братву запихивают в участок. — Воеводин тряхнул головой. — Сволочи!..
— Придёт время — покажешь кулаки, — примирительно заметил Канатчиков. — А пока потерпи.
— Держите деньги, Мария Петровна. — Воеводин подхватил полено, выбил кляп, достал узелок. — Для «Искры»… Пятьдесят шесть рублев и трехалтынный.
— Спасибо, друг! Спасибо! — Мария Петровна запрятала деньги на дно корзины. — А полено не легковато? — обеспокоенно заметила она. — Нужно вес сохранять.
— А вы попробуйте. — Канатчиков подкатил полено.
Мария Петровна нагнулась. Подняла. На щеках появился румянец. Сказала с укором.
— Жадничаете! Тайник хотите побольше сделать, а зря! Провалите при обысках и загубите такую идею. Вынимайте древесины поменьше. Вес. Вес не забывайте.
Мария Петровна прошлась по мастерской. Стружка с хрустом давилась под ногами. Запах свежей смолы и скипидара. А вот и «мебель» для нужд социал-демократов. Обеденный стол с отвинчивающимися ножками. В ножках — тайник. Полки для посуды с двойными стенами; передняя вынималась, если знать секрет. Но подлинного искусства достигли в производстве бочек. Бочка залита водой, а в двойном дне — литература! Но вот Мария Петровна удивлённо пожала плечами: в красном углу мастерской портрет Карла Маркса!
— О конспирации совершенно забыли! — сердито обронила она. — На самом видном месте — портрет!
— Как возможно! — деланно возмутился Канатчиков. — Забыть о конспирации.
Воеводин быстро перевернул рамку. На Марию Петровну смотрели пустые водянистые глаза Николая Второго. Канатчиков торжествовал усмехаясь. Мария Петровна не выдержала, махнула рукой. Воеводин хохотал.
В Саратов Канатчикова выслали из Петербурга. Приехал и стал «хозяином» мастерской по производству мебели. Мысль о создании такой мастерской вынашивалась долго. Конечно, получать «Искру» из-за границы дело сложное, перевозка требовала подлинного искусства, но сохранить и уберечь её при обысках — задача не менее трудная.
— Шпиков не видно? — спросила Мария Петровна при прощании.
— Как сказать. Завертелись около нас «клиенты»… Вчера пожаловал господин заказывать диван. Отказали. Милости просим через дорогу к Фирюбину. Так, гад, уходить со двора не хотел, всё чего-то крутился, высматривал. — Канатчиков невесело пошутил: — Хотел Шарика спустить.
— Давно началось? — глухо спросила Мария Петровна.
— Да с недельку!
— Мастерская не может провалиться. Понимаете, не должна! Удвойте осторожность. — Мария Петровна сразу будто постарела, глаза потускнели, у рта обозначились глубокие складки. — В случае опасности нелегальщину разнесите по известным адресам. Да что вас учить — учёные! — И, желая переменить разговор, спросила: — Так когда привезёте полено?
— Завтра… Завтра доставим. — Канатчиков толкнул ногой бочки. — Может быть, бочку прихватить?
— Давайте, не помешает.
Петербург бежал знакомыми улицами и площадями. Падал снег. Редкий. Пушистый. Побагровевшее от мороза солнце повисло над Адмиралтейством, зацепившись за золотую иглу. Крупные снежинки падали на холодный гранит набережной. Сверкал матовыми шарами Троицкий мост.
Мария Петровна протёрла замёрзшие стёкла очков. Лицо её скрывал лисий воротник. Поправила платок, повязанный поверх меховой шапочки, огляделась по сторонам. Лихач повернул на Невский: модные магазины, толпы зевак, живые манекены в зеркальных витринах.
Извозчик важно покачивался на козлах. Ажурной лентой лежал снег на полях цилиндра, на суконной поддёвке. Изредка извозчик покрикивал, прищёлкивал ремённым кнутом. Стоял 1907 год.
Мария Петровна с удовольствием вдыхала морозный воздух. Она возвращалась из типографии «Дело», принадлежащей Петербургскому комитету РСДРП. В ногах чемодан с нелегальными изданиями, предназначенный для Москвы. Литературу приходилось отправлять частенько: чемодан сдавала на предъявителя, посылая шифрованное уведомление. Сегодня партия особой ценности — в газете «Пролетарий» опубликована ленинская статья.
Типография работала открыто, а нелегальщину печатали хитростью. Полиция частенько наведывалась, но, помимо самых благонамеренных изданий, ничего обнаружить не могла. В печатном цехе кипел свинец, в который при опасности сразу же сбрасывали набор. В типографии Мария Петровна пробыла недолго. Уложив литературу в чемодан, вышла через потайную дверь. Проходными дворами добралась до Казачьего переулка, взяла извозчика.
От размышлений её отвлёк грохот пролётки. Оглянулась. За ними мчался серый рысак в яблоках. Случайность? Едва ли… Она тронула извозчика в плечо, беспечно попросила:
— Бог мой! Этот наглец решил нас обскакать! Не позволим?!.
Извозчик, молодой парень с рыжими усами, озорно осклабился. Ремённый кнут засвистел в воздухе. Мария Петровна плотнее надвинула на лоб шапочку. Сани понеслись в снежный вихрь. В ушах свистел ветер. На повороте сани накренились, и Мария Петровна с трудом удержала равновесие. Теперь главная забота — чемодан. Она крепко сдавила его между коленей. Кажется, оторвались. Женщина откинулась на сиденье, вздохнула. Нет, рано обрадовалась. Вновь по заезженной мостовой приглушённо застучали копыта. Извозчик гортанно прокричал, настёгивая лошадь. «Да, слежка на лошадях самая страшная — от неё невозможно укрыться», — почему-то припомнились ей слова кого-то из подпольщиков. И, как всегда в минуты опасности, ею овладело спокойствие. Движения обрели слаженность, мысли — чёткость. «Выбросить на повороте чемодан! — Она аккуратно сняла очки и уложила их в бархатный мешочек, который носила вместо муфты. — Тогда пропадёт главная улика, но «Пролетарий» станет добычей охранки…»
Голубева не оглядывалась, чтобы не вызывать подозрения извозчика, но слышала, как, то затухая, то нарастая, доносился конский топот. Вновь дотронулась до плеча извозчика в снежном эполете, протянула ему трёшку. Глаза парня полыхнули смешком. Он поглубже надвинул цилиндр и вновь заиграл кнутом. Впереди у магазина купца Сыромятникова темнел большой сугроб. За магазином начинались на полквартала проходные дворы. Сани набирали скорость, поднимая снежную пыль. Мария Петровна поближе придвинулась к правому краю. Поворот. Крик извозчика, и Голубева, обхватив чемодан, выпрыгнула в сугроб. Снег ослепил, забился за воротник. Она слышала, как пронёсся лихач… Тишина. Поднялась и, припадая на правую ногу, скрылась в проходном дворе.
Над Петербургом нависли ранние зимние сумерки. В окнах горел свет. Мария Петровна, оставив чемодан на конспиративной квартире, подходила к своему дому. У тумбы, осевшей под тяжестью снега, топтался паренёк. Поняла — свой. Паренёк присвистнул, когда Мария Петровна проходила мимо, и, подняв воротник, зашагал по улице. Значит, спокойно.
По отлогой лестнице она поднялась на третий этаж. Позвонила и прислонилась к стене от усталости. Дверь распахнула Марфуша. В белой наколке на густых вьющихся волосах, в накрахмаленном фартуке. В её глазах Мария Петровна прочла тревогу:
— Так долго?! Уже пятый час!
Марфуша помогла снять шубу, ворчала, как обычно, когда волновалась.
— Опять пристав заходил, интересовался. — Марфуша, передразнивая пристава, протянула гнусаво: — «Почему это к барыне так много народу ходят?» Говорю, что у барина был день рождения…
— Смотри, Марфуша! Пристав задумал жениться, — пошутила Мария Петровна. — Ты девушка красивая, сундук с приданым большой, вот он и зачастил.
— А что?! Возьму и выйду. Таких моржовых усов не сыскать во всём Питере. — Марфуша прыснула и, потрогав шубу, посерьёзнела: — Мокрая совсем. Где это вас угораздило?
— Целый день под снегом разъезжала по городу!
Мария Петровна поправила волосы перед зеркалом, направилась в столовую. За круглым журнальным столиком сидела Надежда Константиновна. Зелёный абажур мягко освещал волосы, нежный овал лица. Она казалась утомлённой и усталой. Поправив брошь на кружевном жабо, Мария Петровна радостно протянула руки. Потом заторопилась к портьерам, наглухо задвинула их.
— Так сложились обстоятельства, что завернула пораньше. — В больших глазах Крупской тревога.
