Но это зеркало воды простиралось за все ближние и дальние стволы чахлых осин, лип и редких берёз без признаков травяного покрова! Обессилевшего Фёдора напугал окрик, раздавшийся позади:
-Стой, солдат, погоди!
Фёдор от неожиданности разжал пальцы, и тело сержанта с тихим всплеском погрузилось в воду.
-Э, да ты, никак, мёртвого тащишь? - раздался незлобный голос. Фёдор оглянулся и увидел мужика в утлой плоскодонке.
-Извиняй, но могу взять только живого, - продолжал мужик, не отводя, между тем, ствол винтовки от направления в сторону Фёдора. Только спустя несколько мгновений до Фёдора дошло, что сержант всё ещё в воде. Он быстро наклонился, схватил солдата за гимнастёрку, потащил на себя. Но тело стало каким-то тяжёлым, неподатливым и никак не хотело отрываться от водной глади.
-Что я теперь делать-то буду? - вслух пробормотал Фёдор.
-А ничего! Прыгай в лодку, поплывём дальше, - проговорил мужик. - Места здесь гиблые, неровён час, утонешь и никто не узнает, где могилка твоя! - пошутил лодочник. - Ему ты всё-равно ничем не поможешь. Садись, а то раздумаю!
-Погоди немного, - попросил Фёдор, и быстро подтащил тело солдата к лодке.
-Погрузи его, а я пойду следом. Авось, не утону.
В лодке уже лежали винтовки, за которыми мужик, видно, плавал на место боя. Была тут и немецкая амуниция, и гранаты. Хозяин лодки посмотрел на руку Фёдора, притянутую к груди ремнём, прикинул в уме, что чуть что справится и без винтовки, схватил труп за плечи и заволок в лодку. Потом посмотрел осадку лодки и, крякнув, неуверенно сказал:
-Ладно уж, чего там, залезай тоже. Как-нибудь доберёмся.
Добрались они скоро до какого-то партизанского отряда. Вернее, это были жалкие остатки разных полков или рот, может и взводов или группа счастливцев, не попавших в плен к немцам. Странно было их видеть Фёдору, но и этим солдатам младший лейтенант показался тоже странным. Народ был более похож на сбежавших с поля боя, чем на патриотов, готовых грудью постоять за Отчизну.
-Ну, лейтенант, как командовать будешь? Руку-то выправлять надо! - сказал мужик, привёзший Фёдора. - У нас тут лекарь только домашний есть. Спирт в рот и никакого наркоза. Автомат тебе пока без надобности. Завтра лечиться будем. А сегодня солдатика похороним. Почестей не будет, патроны беречь надо. Да и стрельба нам теперь не нужна. Отсидеться бы.
Фёдор с благодарностью принял краюшку хлеба, стакан прокисшего молока. Сам сбросил с плеча вещмешок, который изрядно намок за время путешествия, перед группой солдат. Содержимое хотя и потеряло свой аппетитный вид, но десятку солдат хватило, чтобы "заморить червяка". То ли народ собрался молчаливый, то ли все не отошли от ужаса недавних боёв, пили и жевали молча, не глядя друг другу в глаза.
Яму выкопали неглубокую, но всё равно выступила вода. Документы отдали Фёдору, какие были у сержанта, сделали холмик, воткнули колышек, на котором химическим карандашом начиркали фамилию, зная наверняка, что ненадолго это писание сохранит природа.
Шалаш был слеплен под руководством мужика, который дал приют Фёдору в плоскодонке. Честно говоря, вызывал он у Фёдора серьёзные опасения. Слишком свободно чувствовал себя этот человек околопенсионного возраста среди вчерашних бойцов Красной Армии. То ли народ подобрался не боевой, и никто не хотел высовываться, то ли сам мужик был из тех коммунистов, которых руководство оставляло для подрывной деятельности в тылу врага. Пока этого Фёдор не почувствовал. Но выбора не было. С такой рукой, кости которой надо было как можно скорее выправлять, недолго было превратиться в инвалида, не то, что воевать.
Утро не сулило ничего хорошего. Всю ночь ныла рука. Фёдор стал бояться врачебных экзекуций после неудачного падения с лошади на границе, всю ночь не спал. Его обмывало нездоровым потом, хотелось вытереть спину, но любое движение причиняло острую боль.
Солнечный луч проник во входное отверстие. Народ зашевелился, по одному стали выползать наружу.
Фёдор, скрипя зубами и постанывая, выкарабкался последним. Мужик уже стоял перед строем солдат с видом заправского командира. На ромбики отличия Фёдора не обращал никакого внимания. Чувствовалось, что он и собрал всю эту компанию с определённой целью, о которой и собирался сообщить именно в этот момент.
-Ну, боевая дружина, слушай сюда! Кроме лейтенанта здесь больших нет, да и тот не в рабочем состоянии. Идём сейчас в деревню, тут недалеко. Лейтенанта оставим лекарю, остальные добывают харчи, кто как умееет, по избам и собираемся у околицы. Немцев тут ранним утром не ожидается, но глядеть должны в оба! Ну, вперёд, орлы!
Мужик, так и не представившись, не задав никому из солдат вопроса, пошёл по лесу уверенно маршрутом, ему не со вчерашнего дня знакомым. Скоро лес стал погуще, почва под ногами обрела твёрдость, да и тропинка появилась утоптанная.
Через четверть часа появились крыши изб, частично тесовые, но большей частью покрытые соломой. Ещё минут через десять группа солдат, обойдя ложбину с небольшим прудом, подкралась к крайней избе.
-Здесь лекарь наш живёт, - обратился мужик к Фёдору, - ступай к нему, не бойся. У него все лечатся, так что не ты первый будешь. Да ты иди, чего встал? Я подожду. А вы, парни, вперёд! А то жрать сегодня и завтра будет нечего!
Фёдор шагнул к калитке, подёргал, открыл и вошёл во двор. На крыльцо вышел бородатый дед, седой, низкорослый, согнутый временем, но с моложавой улыбкой на лице.
-Никак, ко мне пожаловал, мил человек? Заходи, заходи! С бедой, я вижу, своей забрёл?
Сейчас мы быстро беду твою отгоним, ещё повоюешь, командир! Вот только фуражку-то надо бы на гражданку поменять. Да и знаки отличия спороть бы от греха подальше. Немец-то больно лютует, когда командиров видит. Он, видишь ли, в каждом из вас коммунистов чует!
-А что, здесь они тоже есть? - растерялся Фёдор.
-Есть-то есть, но как бы и нет. Понимаешь, наездом они, на мотоциклетках примчатся, посмотрят и назад! Если кого увидят, подстрелят под настроение или с собой заберут. Смотря как оценят на первый взгляд. Ну, давай, посмотрим, что с рукой-то делать будем.
Дед достал ножницы для стрижки овец, уверенно разрезал рукав гимнастёрки. Опухшую и посиневшую в области перелома руку осмотрел не спеша.
-Ладно, идём в горницу, лечь тебе надо, а то упадёшь невзначай, и станет ещё хуже.
Когда Фёдор устроился на старинной, с кованными спинками, кровати, дед принёс ковш воды и предложил выпить до дна.
-Это чтобы гангрены какой-нибудь не получилось, - объяснил он. - Не нравится мне эта синь.
Фёдор, уже дрожавший от ожидания непредсказуемой новой боли, вспотевший насквозь от обычного человеческого страха в ожидании неизбежной операции, понюхал воду и удовлетворённо крякнул. На него пахнуло крепким запахом самогона. Вылив содержимое ковшика в своё горло, Фёдор "поплыл" основательно. Страх улетучился уже через две минуты, боль притупилась, даже захотелось спать.
Его уже не пугало, что после такого возлияния он будет завтра страдать от боли в желудке, которая наверняка будет слабее и не так мучительна, когда и рука будет ныть постоянно.
Дед принёс две половинки липовой коры, наложил их с двух сторон на руку и стянул мочалом довольно крепко. Искры из глаз Фёдора не посыпались, но зубами он поскрипел не одну минуту, это время ему показалось вечностью. То ли самогон с потом испарился из него, то ли ещё какая-то жидкость пошла не в то место, но всё нижнее бельё стало мокрым.
-Ты, мил человек, полежи маленько, а я погутарю с твоим провожатым, - сказал дед и вышел. Фёдор медленно приходил в себя. Самогон постепенно вернул состояние сонливости, в голове стало шуметь. Рука, привязанная дедом к шее, укреплённая не гипсом, а обычной корой, неожиданно перестала беспокоить и он заснул, совершенно забыв об опасности.
Почему-то именно с неприятия бога началась эта "новейшая" история Советской империи. Для стариков и старух была оставлена единственная церковь с кладбищем умерших до этой расписанной в цвета радуги эпохи.
Всё, что блестело и раздражало новую власть, было снято и заменено крашеным в тусклые цвета, чтобы "опиум для народа" не вводил этот самый народ в искушение посещать пристанища поповской проповеди вместо дворцов и клубов, в которых агитаторы с красными книжечками у сердца живописали о подвигах советского народа и будущей жизни при коммунизме.
Постройки двадцатых и тридцатых годов ещё как-то сохраняли лепнину и даже кое-где власть дозволяла архитекторам проектировать здания с колоннами. Но, совершенно загадочно страна, в которой ни один правитель не смог бы в течение своей жизни посетить хотя бы все города этой самой многонациональной страны, стала беднеть, несмотря на подвиги Стаханова, Чкалова и многих других безымянных героев труда.
