— Эка, урок! Чего ради!
— Я сказал — тайное дело. Пока, не обессудь, не откроюсь даже тебе. Погляди одновременно, крепка ли гать. Если будет нужно, подправь. С собой возьми только тех, понадежней кто. Умеющих рот держать на привязи. Остальным — ни слова. Не пошла бы по городу лишняя молва. Для охраны выделю пару десятков дружинников. Если что, они лес пособят валить. Сегодня же — в путь. Успеете до темна?
— Добраться — доберемся. А за топоры — завтра с рассветом.
— Вот и ладно.
Следующий путь Никифора — в гридню.[70] Урок самому надежному сотнику Сидору Шике, чтобы подобрал для себя пару десятков добрых дружинников и готовился бы с ними отправиться на Волчий остров.
— Да без показухи все сделать. Куда и зачем, объяснишь дружинникам, когда минуете Воротища. Сам же знай: княгиню в княжеский охотничий терем отправляю.
— Верный шаг, — похвалил Никифора Шика, но тот отмахнулся.
— Не мой. Так сам князь велел. Не ровён час, одолеют город крымские разбойники.
— Вряд ли. Но — все же: береженого Бог бережет.
Теперь можно было идти на совет с княжескими дворянами. Впрочем, пока еще его нельзя назвать советом. Никифор Двужил повторил то, что уже сказал встречавшим его дворянам, добавив как бы извиняясь:
— Не моя воля быть над вами, но воля князя. Обиду можете держать, но при себе. Считаю, не время нынче чиниться. За неповиновение же мне — ответ скорый и строгий. Сейчас я самолично объеду все стены, погляжу запасы. Вам же — мыслить о своем завтрашнем слове. С утра соберемся на совет. Сотников еще позовем. Станем ряд рядить, как ловчее устроить оборону города, как уверенней встретить крымцев, которые, по мнению князя и по моему тоже, подойдут крупными силами уже совсем скоро. Посему намерен я и смотр дружины непременно учинить.
Но не в гридни направил Двужил стопы свои, где дружинники с нетерпением ждали его, а поспешил к княжне, которая тоже ожидала Никифора Двужила, недоумевая, отчего тот медлит с приходом, хотела услышать о том, как встретил князя царь-батюшка. Еще ей не терпелось узнать, почему воевода вернулся один и так скоро?
Никифор Двужил хорошо понимал и нетерпение княгини, и возможную обиду на него, поэтому, войдя в ее хоромы, с низким поклоном попросил прощения за запоздалый приход. Затем все рассказал ей, без всякой утайки добавив:
— Вернул меня, матушка, князь Иван Михайлович, чтобы вотчину его от крымцев оборонять, особливо стольный град. Тебя же, светлая княгиня, на Волчий остров унести и там стеречь, укрыв от недоброго глаза. Спешно. Вот я и занялся подготовкой к безопасному твоему переходу.
— Авось Бог сохранит? Сколько уж лет даже сакмы до нас не добегают. Поведешь и нынче, как князюшка, сокол мой, поступал, к Одоеву дружину, там и остановите супостатов. Дитятку ведь со дня на день жду. Все уж приготовлено для родов здесь.
— Все нужное, повитуху, мамок и нянек туда тотчас же переправим, как о гати мне известие дадут, что исправна. А следом и тебя, свет мой матушка. Нынче не сакмы по Сенному шляху ждем, не отряд невеликий, а рать. И немалую.
— О! Господи! Не оставь нас без милости. Не отверни лика своего, Пресвятая Богородица, заступница наша перед Спасом — сыном твоим.
— Об одном прошу: все готовить в тайне. Только те должны знать, кто с тобой в охотничий терем отбудут. Прознает если кто-либо алчный, плохую службу может сослужить.
К концу следующего дня донесли Никифору Двужилу, что гать подправлена надежно, можно княгиню переправить. Никифор снова — к ней.
— Ночью нынешней проводим всех, кого ты укажешь, а на рассвете и тебя, матушка, унесем.
Так и поступили. Подобрал Никифор из дворовых полдюжины молодцов крепких, к ратному делу к тому же способных, опоясал их мечами, велел засапожные ножи не забыть. Этим молодцам — нести княгиню. Приставил к дворовым дюжину мечебитцев, чтобы терем оберегали, но в засады бы никакие не ходили. Не ровён час, по весеннему насту могут крымцы просочиться на остров, вот тут их ратная ловкость пригодится.
Решил Никифор и казну княжескую унести на Волчий остров, повелев приковать сундук к носилкам, чтобы надежней было. Опрокинется, не дай Бог, вызволяй его тогда из болота. Времени уйма уйдет, да и удастся ли? Поручить эту работу определил кузнецу княжескому по прозвищу Золоторук.
Перестарался воевода. Промашка вышла. Не подумал, что молотобойцем у кузнеца — Ахматка-татарин, года четыре как плененный князем в битве с сакмой. Ахматка быстро сообразил, что собрался Никифор казну уносить. И поразмыслив, определил даже куда. За болота, где князь любил охотиться и где стоял его охотничий терем. Догадка, однако, не разгадка. Решил Ахматка убедиться, так ли все произойдет. Сделать же ему это не составило труда: всю зиму кузнец ладил силки, петли и капканы, поставляя свежатину для княжеского стола, часто брал и его, Ахматку, с собой, а то и одного посылал на рассвете за попавшей в ловушки добычей.
Удачным для Ахматки-татарина оказалось и то, что занемог Золоторук. Вышел, видно, потный на весеннее солнышко, а прохладного ветерка не почувствовал, вот и продуло кузнеца, немолодого уже годами. Вчера в лес, а петли и капканы кузнец ставил в самой чаще, силки же почти у самого болота, ходил Ахматка. Сегодня тоже. И завтра. И послезавтра пойдет.
«Своим глазом увижу. Тогда уж обмана не будет».
Пошел к болоту, где гать, хотя там кузнец силков не ставил, но Ахматке про гать рассказывал. Ловушек не осматривал, чтобы пораньше успеть. Однако — опоздал. Увидел лишь следы. Много следов. Затаился, собираясь дождаться еще кого-либо, но все оказалось без толку. Торопливо потом оббежал ловушки, но на все времени уже не было, пособирал что смог и — домой во всю прыть. Кузнец недоумевает:
— Иль птица и зверь перевелись? Пустой, почитай? Что я на княжий стол подам?
— Двух зайцев волки съели, — соврал Ахматка. — Куропаток лисы подрали. А сами в капкан не попались.
— Завтра пораньше иди. Не мни бока на печи. Рад-радешенек Ахматка. Опять своим путем к гати.
Поспешает. И, как оказалось, не зря. Едва не опоздал. Только подлез под нижние ветки большущей ели — согнутые снегом, они образовали добрый шалаш — чует, снег похрустывает. Днем совсем тепло, тает вовсю, ночью подмораживает, вот и ломаются с хрустом тонкие льдинки под сапогами и копытами конскими.
— Велик Аллах!
Перед гатью остановились. Носилок двое. Одни с тем самым сундуком, что они с кузнецом оковывали, а другие — длинные, как кровать. Лежит в этих носилках медвежьей полостью укрытая сама княгиня.
— Велик Аллах!
Сам Двужил сопровождает. Командует:
— Передохните малость и — с Богом.
Всадники спешились. В доспехах все, со всем оружием, какое нужно для сечи. Дворовые молодцы, что несли носилки, сбросили полушубки нагольные,[71] и увидел Ахматка, что и они в кольчугах и с мечами.
Двужил наставляет носильщиков:
— Гляди мне, не оступись с гати. Вроде бы и снег, только это еще опасней. Зима сиротская стояла, не промерзло болото. Шаг в шаг чтобы. Ясно?
— Иль мы сосунки какие?!
— Не дуйте губы. Не в городки играем! Иль убудет, если лишний раз разумный совет услышите? — Поклонился поясно княгине и заговорил извинительно: — С тобой бы, матушка, сам пошел, да город оборонять надобно. Не оставишь его без своего глаза.
— Бог тебе в помощь, — ответила княгиня. — Спаси нас Господь и помилуй.
— Сидору Шике тебя и казну поручаю. Дока в ратном деле.
— Хорошо, Никифор. Возвращайся. А мы, благословясь, тронемся дальше.
Но прежде чем покинуть княгиню и ратников, Никифор дал Сидору Шике последние наставления:
— Ты гать саженей на двадцать-двадцать пять разбери. А чтоб не провалился кто из наших, работая, по бревну снимайте. Не более. Тогда все ладом пойдет.
— Так и сделаем. Не сомневайся, воевода, все как надо сработаем.
— Тыльную тропу не упускай из виду. Засада и там.
— Там поменьше можно…
— Можно, конечно, но не совсем, чтобы безлюдно.
Вскочил на коня Никифор и зарысил к городу, а спустя некоторое время двинулся по гати и отряд, сопровождавший княгиню и казну.
Ахматка-татарин выждал немного, вдруг кто-то ненароком воротится, затем, ликуя и восхваляя своего бога, понесся на шустрых своих лыжах осматривать силки, петли и капканы. Доволен был он тем, что времени на подгляд ушло немного, успеет пробежать по всем ловушкам, дичи, если ниспослал Аллах, добудет достаточно, чтобы не вызвать подозрений у кузнеца.
Радовался Ахматка: он — обладатель очень важной тайны. Теперь ему остается одно: ждать. Ждать, когда подойдут крымцы к стольному городу вотчины ненавистного князя Воротынского, который пленил его, оторвав от родного улуса.
«Моя месть! Отплачу за свою неволю! И обогащусь!» Одного боялся теперь Ахматка-татарин, как бы его не оковали цепями да не бросили бы в тайничную башню за толстые дубовые стены, когда начнется осада. На большом совете Никифору даже подсказали, чтобы так поступить, всех татар, плененных в разное время и живших теперь во многих семьях на правах работников, упрятать, но он засомневался:
