Но не просьба звучала в словах князя Ярослава, а угроза, и Роман понял почему: догадался, что связывает Ярослава и эмира некая тайна, и эта тайна стоит немало серебра и золота. А помимо того, Роман понял, что слишком много сказал князь ему, и если он откажется — в живых ему не быть: ни ему, ни его сыну Андрею.
— Да! Я поеду в Булгарию и сделаю все, что в моих силах.
Разом обмяк князь, просветлел взором, вздохнул с облегчением.
— С тем тебя и позвал. Знал, что ты, Роман Федорович, славно служил брату моему, послужи и мне. Я добро помню. Сочтемся.
— Когда выезжать? — спросил Роман, вставая с лавки. — Готов хоть сейчас.
— Ноне отдыхай, а поутру в путь, с Богом. У меня все готово: дам полсотню дружинников, больше не могу, здесь надобны, подарков два воза.
Федор осуждающе покачал головой.
— Знаю, мало. Но больше нет. А потому подарки отдашь наместнику Кутлу-Бугу. Гази Бараджу же передашь письмо. Только ему и никому другому. Не дай Бог, если оно попадет к татарам — не сносить тебе головы.
Роман Федорович с горькой усмешкой на устах произнес:
— А удержится ли моя головушка на плечах, пока до Биляра добираться буду? Пять десятков дружинников — не защита. Одно скажу: будь в надеже, государь. Только Гази Барадж сломает печать княжескую на свитке.
Поклонившись, посольский боярин Роман Федорович, тяжело ступая, вышел из горницы.
Маленький обоз, состоящий из шести саней с грузом, в сопровождении пяти десятков княжеских дружинников и боярина Романа Федоровича медленно продвигался к Новугороду Нижнему.
Путь был безрадостен: пока шли по владимирской земле, только разорение и горе людское видели. Когда же стали попадаться деревеньки и починки, не разоренные татарами, вздохнули с облегчением — до города на Оке уже недалеко. Под солнечными лучами снег просел, и потому шли по окскому льду ходко, оставляя за собой версты нелегкого пути. К вечеру шестого дня пути за излучиной реки показался город, сползающий посадами к заснеженному речному берегу.
— Вон он — крест на куполе собора Михаила Архангела. Сияет, как и хотел того покойный князь Юрий Всеволодович.
Роман Федорович решил не спешить двигаться дальше, а дать отдохнуть дружинникам, да и самому погреться в жарко натопленной баньке, погорячить кровь березовым веником, потешить душу душистым хмельным медом.
Воевода Новгорода на Оке был несказанно рад решению нежданного гостя.
Распаренные и умиротворенные, в тонких льняных рубахах, ласкающих тело, боярин и воевода сидели за накрытым снедью столом и неспешно вели беседу.
— Татарвя не наведывается? — поинтересовался Роман Федорович.
— Бог отвел. Надысь мордву пошарпали. Говорят, что татарский отряд шел по Клязьме до Гороховца. Пожгли город и убрались восвояси.
— Слыхал и я про то, — подтвердил Роман Федорович. — Видно, татар было немного, потому дальше не пошли. — И, отхлебнув меду из кубка, спросил: — А ты-то как, коли подступит ворог к городу, устоишь?
Михайло Борисович пожал плечами.
— Володимир, стенами каменными обнесенный, не устоял, а у нас-то… По бревнышку раскатают. Да и народишко не больно смел… Чует сердце, разбегутся мужики по лесам, только татары покажутся. Не приросли еще к землице, к городу… Пришлые все.
— А Городец?
— Стоит. Сынок твой, Андрей-то Романович, сам не спит и дружине спать не дает. Был по осени у меня в гостях. Орел! Город восстановил, на всех дорогах заставы. Молод, а дело справно ведет.
Через три дня обоз продолжил путь. Идти по волжскому льду было опасно: поверху пошла вода, не глубоко, по щиколотки, но она съела снег, и под ней лед оголился.
— Что за напасть? До ледохода еще, почитай, ден двадцать, а то и поболе, — недоумевал Роман Федорович, но кто-то из дружинников прояснил:
— Где-то в верховьях снег потаял, вот вода и пошла верхом.
— Нам на головы, — сострил кто-то из дружинников.
Пришлось уйти с проторенного пути и искать путь другой. Вскоре наткнулись на лесной починок. Там отыскался проводник — парень лет двадцати. Он-то и повел обоз лесными, одному ему известными дорогами.
Но движение замедлилось. Приходилось проминать набрякший влагой снег для саней, иначе полозья проваливались настолько глубоко, что лошади выбивались из сил, вставали и не хотели идти дальше.
«В Городце дождемся чистой воды, а там на лодиях пойдем в Биляр», — решил Роман Федорович, глядя на то, как упираются дружинники, силясь сдвинуть провалившиеся в очередной раз в рыхлый снег сани.
Ночевали на снегу, навалив валежника, грелись у костров.
Под утро боярина Романа растолкал сотник Еремей.
— Дозорные сполох подняли. Видели человек сорок. Кто такие — в темноте не разобрать. Затаились. Видно, ждут рассвета.
— Поднимай дружинников. Да тихо! У костров с десяток оставь, остальных отведи в ельник. Сообразил, для чего?
Еремей кивнул и уточнил:
— Бить или вязать будем?
— Там видно будет. Да в ельник уводи не всем скопом, а по одному-два дружинника, — предостерег Роман Федорович.
«По-видимому, втае сидят, не татары. Те леса боятся и в лес ночью не сунутся, — размышлял Роман Федорович. — Значит, лихие людишки надумали обоз пошарпать. И так как их под сорок человек, то ватажка не одна. Для одной многовато. Видно, проваливающиеся полозья саней ввели мужиков в соблазн: раз сани проваливаются в снег, значит, нагружены добром. Нас, по-видимому, не видели, а то бы не рискнули. Ништо, еще увидят».
Роман Федорович с неохотой вылез из-под овчинного тулупа, огляделся: тенями скользили дружинники в ельник, до которого было шагов пятьдесят— шестьдесят. Передвигались дружинники осторожно: ни мечом не звякнули, ни доспехом не брякнули. Тихо.
«Неплохо Еремей своих ратников выучил, — отметил для себя Роман Федорович. — Поди, и в деле себя покажут молодцами».
Вскоре небо высветлилось, посерели обступавшие лесную поляну кусты, деревья. День обещал быть солнечным.
Неожиданно тишину разорвал отчаянный разбойничий посвист. Из-за прилегающих к поляне кустов начали вываливаться люди. Проваливаясь в снегу, они устремились к уже чадящим кострам.
Дружинники, расположившиеся у костров, саней, лошадей, разом вскочили и ощетинились копьями, мечами. Нападавшие, надеясь, что застанут обозников спящими, увидев воинов, замедлили движение, а в десяти-пятнадцати шагах и вовсе встали. Когда со всех сторон, а не только из ельника, на поляну вышла дружина, нападавшие застыли точно каменья.
Роман Федорович разглядывал нападавших не без интереса. Мужиков было человек сорок: обросших волосом, в тулупах и армяках, с дубинами и кольями в руках. Только у некоторых боярин увидел мечи кривые татарские и наши — прямые и плоские, кое у кого — луки.
— Что приуныли, горе-воины? — рассмеялся боярин. Лица у мужиков вытянулись от удивления. — А ну, бросай в снег у кого что в руках есть! — распорядился Роман Федорович. И когда требование было выполнено, он приказал: — Кто старшой? Выходи держать ответ!
От толпы мужиков отделился один, подал голос:
— Кузьма Пруток. Я — старшой над воинством. Прости, государь, не ведаю твово звания.
— Боярин я, из Володимира. А ты почто вознамерился обоз мой пошарпать? Ответствуй!
— Винюсь, боярин. Шли на ворога. Думали, что татары с награбленным добром идут. Видели-то токмо следы…
— А этого разве мало? Следы… Да следы все должны были рассказать: сколь человек прошло, саней, лошадей… А что не татары идут, так то по копытам определить надобно было: у наших-то — подковы. Эх вы, воины! Чьи же вы будете?
— Городецкие мы. Воеводы Андрея Романовича люди — дозор, — не без гордости ответил Кузьма Пруток. — А что промашка вышла, прости, обознались малость.
— Что-то вы на воинов не похожи…
— Так в дозоре нас пятеро, а эти, — кивнул он за спину, — мужики из Савеловки. Я-то двоих из дозора к воеводе направил, упредить, стало быть. Пока до Городца доберутся, пока с дружиной воевода приспеет, уйдет ворог. А тут мужики савеловские разохотились татарве помститься…
— Ясно. Пускаю мужиков вольно. Дубины свои тоже пусть забирают. Может, сгодятся еще. Ты же, Кузьма, с нами пойдешь. Тебе, поди, здесь все ведомо?
— А то! К вечеру в Городце будем, не сомневайся на сей счет, боярин.
Кузьма Пруток не обманул. Ближе к вечеру вышли к Федоровскому монастырю, а это уже Городец.
В воротах, выходящих к пристани, княжеский обоз встречал городецкий воевода Андрей Романович. Не в отца пошел молодец. И если бы кто сравнил отца и сына со стороны, то не ошибся бы. Роман Федорович был высок, могуч, дороден, Андрей же ростом не вышел, но крепок в кости. Спешившегося отца Андрей встретил не по-семейному — поклоном, а как воевода — крепкими мужскими объятиями.
