рванулся было к амвону, чтобы приветствовать князей и епископа, но княжеские дружинники, цепью вставшие перед людьми, оттеснили их назад. Это общее движение плотных рядов вынесло из собора несколько сотен человек. Кто-то, спотыкаясь, спускался на площадь, смешиваясь с основной массой народа, кто-то, увидав знакомых, останавливался. На тех, кто остановился, налетали с той и с другой стороны, однако никто не бранился, люди улыбались, заговаривали друг с другом, переполненные увиденным и услышанным.
Меж тем дружинники не грубо, но настойчиво продолжали теснить толпу, раздвигая её, освобождая пространство перед собором:
– Посторонитесь!
– Место дайте, люди православные!
– Расступись! Расступись!
Под эти возгласы часть площади постепенно освободилась, хотя вокруг этого свободного пространства толпа как будто сделалась ещё гуще и плотнее. И вдруг со стороны княжеского терема, через ранее образованный проход, который толпа заполнила было, но теперь под давлением дружинников вновь освободила, двинулись двое слуг, ведя под уздцы двух рослых жеребцов. Кони были покрыты роскошными попонами, поверх которых надеты высокие восточные сёдла.
Народ восторженно ахнул. Жеребцы были хороши – мощные, оба тёмно-гнедые, но со светлыми гривами и хвостами, с агатово-чёрными глазами, в которых таился огонь.
Красавцы-скакуны фыркали, прядали ушами, беспокойно косясь на множество окружающих их лиц. Стремена к их сёдлам были приделаны по-особому: висели низко, чтобы можно было поставить ногу в стремя, будучи совсем невысоким, но затем, подтянув ремень через металлическое кольцо, установить стремя значительно выше.
Князь Ярослав прошёл меж расступившимися людьми, ведя за собой сыновей, неспешно взял у слуг конские поводья:
– Ну! – Он обернулся к мальчикам, и они только сейчас вдруг увидали, что их отец, всегда спокойный, исполненный силы и уверенности, волнуется едва ли не сильнее, чем они. – Что глядите-то? С Богом! Сядьте на кони. Отныне вы – князья наши, как подобает Мономашичам [5]. Смелее!
– Саша! – еле слышно шепнул в ухо брату Фёдор. – А ну, как не сладим? Отцу ж при народе позор учиним… Гляди, как кони играют-то! Вдруг не послушают нас?
Александр глянул на брата и постарался улыбнуться как можно увереннее:
– Это как так не послушают? Мы – князья! Не могут они нас не слушаться! Садимся!
Александр первым поставил ногу в нарядном сапожке в кованое золочёное стремя. Конь фыркнул, попытался прянуть в сторону, но опытный стремянный крепко держал повод, да и пятилетний князь не растерялся. Сильно оттолкнувшись, другой ногой, он подтянулся руками за луку седла и одним движением вскочил в седло, после чего сразу натянул ремень, выравнивая высоту стремян.
Толпа кругом восторженно заревела. Фёдор, не желая отставать, решительно последовал примеру брата. И вот они уже оба в сёдлах и, как ни малы, держатся прочно.
Ярослав, украдкой переведя дыхание, встал между сыновьями и глянул на них сверху вниз, уже не скрывая радости.
– Я и не сомневался! – Его голос дрожал, но теперь Ярослав Всеволодович и не думал скрывать эту радостную дрожь. – Будете мне опорой и заменой, если надобно станет. Блюдите и стерегите Русскую землю! Храните град Переяславль! Будьте отныне к врагам грозны, а к своим милостивы. Князь меч не для красы носит!
Толпа продолжала шуметь. Оживлённые, радостные лица и весёлые голоса окончательно убедили князя Ярослава в том, что он принял верное решение. Хоть и нелегко было решиться. Что там ни говори, а его сыновья – дети, и возлагать на них тяжесть княжеского венца отцу было страшно. Это ведь не просто так, чтобы люди чтили больше да смотрели почтительнее. Случись что, не дай Боже, с ним, Ярославом, и воеводы, посадские главы, купцы, боярские представители – все пойдут с поклоном, вопросами, грамотами к новым князьям – семилетнему Фёдору и пятилетнему Александру. И если враги, коих вокруг множество, к городу подступят, за решением тоже обратятся к двоим мальчуганам, едва оставившим детские игры…
А что было делать князю? Кабы не так трудно и не так опасно было ныне жить на Руси, кабы не так! Стонет Русь под игом татарским, под тяжкой данью, под жестоким унижением. А с разных сторон иные враги наседают, дышать не дают. Одна Литва чего стоит – то мир заключат, то сами же подло нарушат и русских же в том винят… И рыцарям ливонским неймётся, и старым недругам печенегам. Да кто ж не нападёт в тяжкий час на тех, кому и без них едва удаётся на ногах устоять? Но всё бы ничего, да хуже прочего – междоусобицы княжеские внутри самой Руси! Не хотят русские князья жить в единении, даже при таких лютых бедах от спеси и упрямства не отступают. Один удел на другой татарские полчища наводит – дескать, эти дани платить не хотят да эти не желают! А татары что? Рады стараться – налетают, разоряют, жгут, грабят, в полон угоняют. Так вот и творят зло – брат брату, сосед соседу…
И вот на такое княжение благословил Ярослав Всеволодович своих маленьких сыновей, решившись совершить над ними княжеский постриг.
Покуда толпа на площади радостно шумела, от терема, выставив вперёд плечо, довольно легко раздвигая людской заслон, шёл к окружённым народом князьям рослый человек, одетый в простое, но ладно и красиво пошитое платье. От прилагаемых усилий ему сделалось жарко, и он расстегнул кафтан синего сукна, открывая светлую шёлковую рубаху и красиво расшитый пояс, как видно, дорогой его владельцу, не то бы не спрятал богатую вещицу под кафтаном.
По виду то был боярин, не молодой, но и не преклонных лет, ему казалось от сорока пяти до пятидесяти. Статный, не полный, но и не поджарый, с красиво седеющей бородой, с уверенным взглядом серых быстрых глаз. У него была к тому же твёрдая походка человека, явно не привыкшего величаво выступать в долгополых мехах и горделиво держать голову, ради того чтоб не упала и не накренилась высоченная шапка.
Он шёл, благодаря своему росту издали видя князя Ярослава и его сыновей. На губах идущего играла улыбка: он всей душой любил князя.
Толпа вокруг продолжала гудеть нестройным хором, но время от времени можно было расслышать отдельные слова и фразы. И одна такая фраза заставила боярина обернуться, чтобы увидать говорящего.
– Любит, любит народ полюбоваться на дива всякие! А тут сразу два дива: двумя князьями больше стало на Руси. Только заметить их нелегко: ни от земли не видать, ни в седле не разглядеть…
Затёршись среди толпы, вблизи чернели две фигуры. Двое людей, одетых в чёрное, осторожно протирались ближе к князьям. Один
