все-таки была развязана фашистами, продолжали верить в то, что она будет скоротечной, а победа – скорой.
Небезызвестное сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года, ровно за неделю до начала войны, гласило: «… по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско – германского пакта о ненападении». 11
Это сообщение, на мой взгляд, нанесло определенный вред стране, усыпило бдительность сотен миллионов советских людей, армии, а лозунг «Не дать застигнуть себя врасплох!», выдвинутый самим И. Сталиным, так и остался пустым лозунгом. Об этом открыто было сказано не сразу, потому что люди знали, что бывает за подобные заявления, а спустя много десятилетий после окончания той самой войны, на алтарь Победы которой были положены людские жизни и судьбы миллионов людей.
…Выслушав сообщение, мы долго не могли проронить ни слова. Настолько оно потрясло нас.
Первым нарушил тишину Егор Иванович Демин:
– Собирайся в обратный путь хлопцы! Раз такое дело, дорога может подождать, а Родина – нет! Надобно на войну собираться!
Не мешкая ни минуты, мы двинулись в обратный путь.
К тому времени в районном центре, в селе Чернуха был уже развернут призывной пункт военкомата. Со всех сторон к нему начали стекаться людские потоки.
Прямо во дворе сельсовета, за столом сидел военный с одной «шпалой» в петлице. Выкрикивая по списку фамилии призывников, он объявлял, кто к какой команде приписан.
Когда мы с Виктором Деминым и Виктором Букиным тоже решили попытать счастья и подошли к столу, капитан подозрительно посмотрел на меня и спросил:
– Фамилия?
Я назвался:
– Дёмин.
Капитан повел пальцем сверху вниз по длинному списку. Не найдя в нем моей фамилии, вновь посмотрел на меня оценивающе. Вероятно, ему не понравился мой маленький рост. Я, действительно, среди своих сверстников был одним из маленьких.
– Зовут как?
– Николай.
Офицер вновь проверил список. Опять ничего.
– Хм, странно, нет такого. Ты какого года рождения, сынок?
– Одна тысяча девятьсот двадцать третьего, – не моргнув глазом, соврал я.
Наконец, после долгих поисков, приведших капитана в состояние полной растерянности, он вдруг все понял:
– Слушай, парень, не темни, признавайся, в каком году ты родился. Только правду говори. Видишь, нет тебя в списках?
Брови его сдвинулись к самой переносице. Взгляд стал строгим и неумолимым.
Мне ничего не оставалось делать, как промямлить:
– … В двадцать четвертом…
И тут его «взорвало» по-настоящему:
– Что же ты мне голову морочишь, растудыть твою туды?! А? Я здесь серьезным делом занимаюсь, а он решил со мной в шутки играть? Я вот сейчас вызову отца с матерью, чтобы они тебе всыпали куда следует. А ну, марш отсюда! И чтобы я тебя близко с военкоматом не видел! Понял? Следующий!
Я молча отошел от стола. Следующим за мной в очереди стоял мой двоюродный брат Виктор Букин.
Судя по грозному рыку капитана: «Что, еще один?! И откуда вы взялись на мою голову?!» я понял, что Виктора постигла точно такая же участь как и меня.
Разговор с ним был более короче, чем со мной:
– Год рождения!
– Двадцать третий, – настаивал на своем мой брат.
– Вон отсюда, молокосос!
Что было дальше, я уже рассказал. Если бы Виктор вовремя не ретировался, военком бы выполнил все свои угрозы в отношении нас.
Родителям, конечно, мы ничего об этом не сказали – они и без того переживали за нас. А если бы узнали о нашей затее, досталось бы нам от них наверняка.
Через два дня мы провожали на фронт нашего лучшего друга – Виктора Статейкина. Он и еще несколько парней из близлежащих сел направлялись на сборный пункт, откуда им предстояло в эшелоне отправиться на фронт.
Провожали их всем селом. Плач матерей, сестер, невест, смех и песни, переливы и перезвоны балалаек и гармошек – все слилось вместе. И наш негромкий разговор с Виктором утонул в этом шумном гомоне.
Все сознавали, что многим из этих парней, а также взрослым мужчинам, чья жизнь достигла периода зрелости, уже не суждено вернуться назад. Война есть война. Неизвестно только, кого судьба выберет в свои смертельные заложники, на чью семью будет наложена трагическая печать скорби по ближнему?
Матери, сестры, невесты, любимые причитали во весь голос, проклиная Гитлера и всю его «неметчину». Другие, чтобы не оплакивать заранее живых, через силу, давя в себе приступ, чтобы хоть как-то заглушить рвущуюся наружу душевную боль, «обмануть» самих себя, пели песни. Пели специально громко, но голос звучал надрывно, грозя каждую секунду сорваться на плач. Звуки вырывались из горла полустоном-полупесней.
Мужчины постарше, те, кто прошел через гражданскую и финскую, сознавали всю трагичность ситуации. И они, нет-нет, да смахивали жесткой ладонью слезу, предательски скатывающуюся по небритому лицу.
И только нам, молодым парням, еще неискушенным в таких делах, думалось иначе – молодые были, горячие.
Мы представляли себе войну именно так, как ее описывали в книгах, газетах, как показывали в кинофильмах: с лихой кавалерийской атакой, стремительным натиском Красной Армии и паническим бегством врага.
Мы переживали, что война может скоро окончиться, и тогда мы не сможем ничем проявить себя. Энергия романтики бурлила в нас, лилась через край.
Мы еще не ощущали так остро беды, как ее ощущали наши отцы, матери, старшие братья и сестры. Мы не знали, как это страшно потерять любимого человека. Мы не чуствовали запаха смерти.
Эта война явилась первым таким серьезным испытанием для людей моего поколения, реальную тяжесть которой мы ощутили значительно позже, когда стали приходить тревожные сообщения с фронта.
А первые известия все же вселяли в нас надежду, несмотря на их трагичность…
Даже песни, которые мы пели в то время, были пропитаны особым духом оптимизма, патриотизма и непобедимости: «Если враг нашу радость живую отнять захочет в упорном бою…», « Если завтра война…»
И это «завтра» наступило. Война началась…
И вскоре была написана «Священная война», ставшая всенародным гимном, клятвой на верность Родине, торжественной, поэтической «присягой» военного времени. Она зазвучала как набат, призывая каждого отдать все силы, а если понадобиться, то и жизнь, на разгром врага.
Через два дня после начала войны, 24 июня 1941 года, одновременно в газетах «Известия» и «Красная звезда» были опубликованы стихи поэта В.И.Лебедева-Кумача «Священная война». Сразу же после публикации композитор А.В.Александров написал к ним музыку. 26 июня 1941 года на Белорусском вокзале одна из не выехавших ещё на фронт групп Краснознамённого ансамбля красноармейской песни и пляски СССР впервые исполнила эту песню.
Однако эта песня не сразу стала всенародной. Поначалу она считалась излишне трагичной, так как в ней не пелось о скорой победе, а говорилось о тяжелой и долгой битве, а это как раз и противоречило духу оптимизма. Но когда фашисты захватили Калугу, Ржев, Калинин, эта песня с 15 октября 1941 года, стала ежедневно звучать по всесоюзному радио – каждое утро после боя кремлёвских курантов. Так песня приобрела популярность и на фронтах Великой Отечественной войны, поддерживая высокий боевой дух в войсках, и в тылу, заставляя людей, не зная ни сна, ни отдыха, трудиться в поле, у станка, в секретных КБ.
Перед отправкой на фронт, на станции, у вагонов – теплушек, так называемых, «столыпинских» вагонов – короткий митинг. Говорили кратко, деловито:
– Бей фашистских гадов!
– Задушить Гитлера!
– Прогнать зверя с родной земли!
Глядя на стоящих в строю новобранцев, мы завидовали им.
Через несколько минут они поедут на фронт бить врага, а мы останемся здесь и будем ждать свой черед. Только когда он наступит? А может его и не будет вовсе, и к тому времени война закончится? Нет, все равно убежим на фронт. Не можем же мы в такое ответственное для страны время сидеть дома сложа руки?
– По ваго-о-ооо-нам! – протяжно скомандовал начальник эшелона. И строй рассыпался.
Прозвучал прощальный гудок паровоза. Грянул марш «Прощание славянки». Поезд медленно, набирая ход, поплыл навстречу войне…
Никогда в жизни
