Ознакомительная версия.
– Вы? Вы один? Без Биттермана?
– Я… один. – Носков отвернулся, потеребил бороду. Отводил глаза от Разумовского. Разумовский тонко, понятливо улыбнулся.
– Я верю вам. Что сказал Грегори?
– Что Чжан Цзолин никогда не будет соединяться с Унгерном и никогда не станет бороться бок о бок с ним с китайскими красными.
– Грегори знает о том, что по всей Монголии, Бурятии и Китаю организуются красные части? И что у них на знаменах – не красная звезда, а свастика?
– Он заострил на этом мое внимание в первую очередь. Грегори считает, что эти новые красные части, под знаком «суувастик», весьма перспективны, но и весьма опасны. Рождается новое учение. И народы пойдут за ним. Это не подленькое, пошленькое в своей основе, хотя и четко высчитанное учение Маркса. Маркс был рациональная башка, без грана мистики. Эти восточные господа идут гораздо дальше. Они, на наших с вами глазах, господин Носков, рождают новую силу. Силу, которая… хм… – Разумовский поправил пенсне, спадавшее с носа, – перевернет, я думаю, устои нынешнего века. Век молодой, варево бродит и кипит в котле. Мы с вами будем свидетелями того, какой сварится суп. И мы будем лаптем, уважаемый, сии щи хлебать.
Носков повернулся к Разумовскому. Кресло под ним скрипнуло. Хромовый начищенный сапог тоже скрипнул.
– Смысл этой новой силы, дражайший Александр Иваныч?..
– Смысл? Извольте. Знак «суувастик» – древний тибетский знак, символ старой, очень древней тибетской религии, одной из ответвлений религии бон-по. Эта религия – религия смерти. Как многие верования в Тибете, между прочим. Смерть, уничтожение другого, чужого, ставится во главу угла. Люди, организованные таким вот образом, могут понаделать многое… подмять под себя земли, народы. Превратить тех, кого они поработят, в рабов, в слуг… что я, хуже, хлеще!.. в строительный материал для их целей… целей избранных… просто – в камень, в булыжник… в дымящийся асфальт… И свастики, милейший, заметьте, две. У одной рожки загнуты так, что она вроде бы катится посолонь. Она вроде бы добро несет… мир. А та, что катится противосолонь… – Разумовский поймал на лету все-таки свалившееся пенсне. – Тут дело плохо. Это прямой знак гибели. Это солнце, которое сжигает дотла.
– Но тогда… – Носков пожал плечами, наклонил тяжелую, как гиря, голову. – Тогда это знак самого Унгерна! Почему ж он не воюет под ним?
– А потому что, видите ли, что он не так подробно знаком с учениями Тибета, как, скажем, я. Я ж все-таки учился на историка в университете, не забывайте, вы, купец.
– Зачем вы обижаете купцов, Александр Иваныч? – Носков возмущенно напыжил бороду. – Что бы вся русская Азия, да и все китайчата с япошками, и иже с ними, все ваши тибетцы и индийцы, делали без купцов?! Афанасий Никитин вон за три моря ходил… сколько путей открыл… товары потекли, деньги повалили, как снег…
– Снег, снег… – Разумовский вынул из кармана брегет, кинул взгляд на секундную, быстро бегущую стрелку. – Я ничего плохого про купцов не хотел сказать, любезный. – Осклабился. Снова уставился на часы. – Что бы мы все без ваших денежек делали, плохо представляю! И без Биттермана, ведь он единственный, кто поставляет нам нелегально оружие… и задешево, заметьте, задешево…
– Не только нам, Александр Иваныч. Не только.
– У бога торговли Меркурия абсолютно, вы считаете, нет нравственности? И политических убеждений, ха-ха!..
– Совершенно верно, господин Разумовский, мыслить изволите. Нет как нет. Что вы на часы-то уставились?
– Девочка наша, ласточка, должна прибыть с минуты на минуту. Из ставки скачет… из лагеря. Всего на полчаса сюда. И – обратно. Тоже бабы русские, а, милейший?.. выносливые, что тебе твоя лошадь!.. И не спят, и едят черт-те что, бурду, похлебки, опилки вместо хлеба жуют, и стреляют не хуже солдат, и, многие, особенно здесь, на Востоке, борются, знаете, наравне с мужчинами…
– Наша-то – тоже ведает восточные единоборства, что ли?.
– Нет, она, видите ли, от этого далека, умом не вышла, здесь все-таки ум, как-никак, поострее нужен… и школа, а учиться этому, у здешних мастеров, – дорогого стоит… Она обыкновенная ночная бабочка, и это, представьте, самая замечательная профессия для шпионки…
Носков сердито запыхтел.
– У вас курева не найдется?.. Шпионка, громковато сказано для простецкой профурсетки, вами нанятой за деньги! Вы ей много платите?
– Ровно столько, чтобы она думала, что зарабатывает недурно.
В окно постучали. Два раза, три и еще два, с паузами. Разумовский осторожно подкрался, будто подполз, к окну, медленно отодвинул занавеску, всмотрелся в виноградно-сиреневую тьму, взял со стола свечу в подсвечнике, два раза махнул перед окном, что значило: «Сейчас открою».
– Она?
– Она.
Разумовский прошел к двери. Носков, оставшись один, огляделся в комнате. На стене он заметил коричневую фотографию той китаянки, что они похитили, решив шантажировать барона, а ее похитили у них самих, оставив их с носом. Нет, купля-продажа людей – занятие не для купца. Купец должен заниматься честным промыслом. Обмануть покупателя – это, конечно, дело святое. А Унгерн дурак. Ему бы надо убраться подобру-поздорову, податься сейчас куда-нибудь на запад, в Кобдо, или же, на худой конец, собраться с силами, запастись провизией и оружием и идти в Приморье. Но он дурак, он возомнил себя владыкой Центральной Азии и никуда не двинется с места. Впрочем, эта шалава говорит: он хочет идти в Тибет. Тибетец какой нашелся, прости Господи! Да все его дохлое войско в Тибете повымерзнет, солдаты сдохнут, как крысы, от мороза, от нехватки воздуха в высокогорье, от голода – средь голых снежных скал даже полынь не растет…
Дверь стукнула. Носков поднял голову, инстинктивно застегнув расстегнутую перламутровую пуговку на жилетке. В гостиную вошла, сбрасывая на ходу на руки Разумовскому короткую истрепанную шубейку, румяная с мороза, весело улыбающаяся женщина; ее щеки были свекольно размалеваны, губы подмазаны морковной помадой, глаза, подведенные дешевой сурьмой, полыхали, дерзкие, наглые, широко распахнутые, огненные.
* * *Ганлин играет
Предать. Сначала поклясться; затем предать.
Предают всех. Предают все. Нет на земле человека, который не предал бы другого.
Друга, мужа, жену, сына.
Солдат предает генерала. Генерал – армию. Армия – свой народ.
И все, все мы нагло, безнаказанно предаем Бога.
Ты можешь ли простить предательство?!
Предательство – это то, что я не смогу простить никогда.
И никому?!
…но она же, раскосая лавочница с Маймачена, она же тебя не предавала, а ты…
…никому. Никогда.
– Ах ты, дрянь! Где твой хозяин?! Где твой «король сурка»?! В Лондоне?! В Пекине?! В Урге?! А может, в Москве?! А может, рядом тут затаился, за юртой, и наблюдает за тобой, сволочью?! Весь рынок к рукам прибрал?! Все денежки под брюхо подтянул?! Что усики-то дрожат, в штаны наклал?!.. А-а-ах ты… таракан ты… Говори, где спрятал деньги! Говори! Сцапали тебя – так не отвертишься! Разожми рот-то! В героя не играй!..
В юрте палача Сипайлова, подвешенный за пальцы к потолку, висел, едва доставая ногами до пола, скрежеща зубами, купец Ефим Носков, раздетый догола. Сипайлов разжигал в жаровне железный прут. На спине Носкова уже вздувались полосы ожогов. Сипайлов разогнулся, встал с колен от жаровни, приблизился к висевшему на крепах юрты купцу с раскаленным докрасна железным прутом в обмотанном окровавленной тряпицей кулаке.
– Ну же, раскалывайся, как орех! Ты, тайный большевик! Мы сотрудничали с тобой, а ты предал нас! И гибель атамана и его брата – это твоих рук дело! Это ты сделал! Ты, чтобы посеять смуту в наших рядах!.. Сколько платят тебе, гадине, красные?!.. Сколько?!.. О да, у красных много денежек… Они там, через своего вождя, с немцами спелись, а вся Россия и вся Европа, мать их за ногу, вид делают, прикидываются, что не понимают этого… Все спелись со всеми… все для своей выгоды стараются… все гребут под себя… и ты туда же!.. да не удалось тебе, красная собака… Ты, красная собака! – Красно горящий прут закачался перед глазами Носкова. – Говори, или я тебе сейчас этим прутом буркалы выколю!
По лицу Носкова тек пот, заливая глаза. Он кривился, кусал губы, кровь из прокушенной губы текла по подбородку. Он, вытаращив глаза, с ужасом взирал на раскаленное железо, мотавшееся перед его носом.
Господи, вот оно и Твое наказание за грехи вся. Смилуйся, Господи, не покинь. Как не вовремя его взяли, ах, черт. Кто, кто выдал его?!.. Разве поймешь теперь. Он с ними со всеми был связан. Он продавал оружие Унгерну через Иуду Семенова. Он обсуждал денежные и военные планы с поручиком Ружанским. Биттерман, его хозяин, только притворялся, что торгует мехом, рухлядью, куньими и сурчиными шкурами; это все было для отвода глаз, для рынка Запада, для кокетничающих лондонских и парижских модниц: купить шубу из монгольского сурка за бешеные деньги, разве это не высший шик! Биттерман, падла, торговал оружием, английскими винтовками, английскими танками, английскими револьверами, английскими гранатами – и его, Носкова, в это втравил. Господи сил, сколько ж китайских и американских долларов он выручил на этих сделках!.. ты один, Господи, ведаешь… А сейчас они изловили его – и хотят от него сто тысяч долларов. Сто тысяч, Царица Небесная!.. и наличными… Ума лишились… Но ведь эти деньги у него есть, есть, есть, черт побери, они просто спрятаны тайно, надежно, они у надежного человека, их не так-то просто обнаружить, ежели даже того человека убить – и тем паче не отыщешь, тогда уж никто местонахожденье денежек не откроет…
Ознакомительная версия.
