железных колес.
Но тут поезд останавливается, и проводник объявляет:
– Свэйти! Станция Свэйти! Кто-нибудь выходит в Свэйти?
Лили видит, что день уже клонится к вечеру и что в домике начальника станции горит свет. Ее сердце бешено колотится, когда она берет свой мешок, открывает дверь вагона и выходит на платформу, где сквозь щели между каменными плитами пробиваются щавель и якобея. И она тотчас вспоминает его – этот воздух Свэйти со сладким духом жженого сахара, и запахи цветущих роз и горящих дров, и аромат белья, сохнущего на солнце. Она останавливается и вдыхает полной грудью. Когда паровоз отправляется, на миг ее окутывает пар, но пар рассеивается, и она переводит взгляд с домика начальника станции на дорогу, ведущую к рыночной площади, и страх ослабевает, и она решает не унывать. Она вспоминает, что за пазухой у нее припрятаны деньги Белль – целое состояние по меркам жителей Свэйти – и что к чужакам в деревне иногда относятся с радушием и дают им ночлег в обмен на заветный шиллинг.
В это время года темнеет по-прежнему рано, и, хоть Лили и готова дойти отсюда до фермы «Грачевник», она не желает объявиться там как пришелица с того света, выступить из тьмы. Ей хочется увидеть все отчетливо, в лучах раннего утра – каждый пучок фиалок, каждый стог сена, тень под каждым дубом, каждый кустик чертополоха, каждый булыжник.
Она стучится к начальнику станции, и, когда его жена открывает дверь, покрепче закутываясь в черную шаль, Лили спрашивает, где здесь можно остановиться на ночлег. Женщина удивленно смотрит на нее, как на чужестранку, и Лили понимает, какое впечатление производит: от нее разит столицей. Женщина не отвечает ей, но подзывает мужа, который уже проводил поезд на Фрамлингем и возвращается домой. Он тоже озадаченно смотрит на Лили и ее мешок. Оба молоды и еще не жили здесь, когда Лили была ребенком, и она подозревает, что большинство людей, которые сходят на станции или садятся в маленький поезд, так или иначе им знакомы и появление хорошо одетой незнакомки из Лондона привело их в замешательство.
– Я могу заплатить флорин, – твердо говорит Лили.
Жена начальника станции переводит взгляд на мужа, тот кивает, и Лили вспоминает, как Белль Чаровилл однажды сказала: «Запомни на всю жизнь, Лили: деньги – самый веский довод».
– У нас тут есть комната, – говорит жена, еще туже заворачиваясь в шаль. – Это рабочий кабинет, и он слегка захламлен забытыми вещами, но там есть тахта, которая сгодится, чтобы поспать, и мы найдем для вас одеяла – за два шиллинга.
– А за три – три шиллинга, – говорит начальник станции, – можем предложить вам на ужин рубец с луком.
Рубец с луком.
И Лили думает: «Сэм Тренч навсегда останется в моем сердце, и по воскресеньям я буду представлять, как он жарит лук, потом садится ужинать с Джойс, но мыслями витает где-то далеко, в воображаемом краю, где я – его, а он – мой».
– Благодарю, – говорит она. – Можно взглянуть на комнату?
Комната забита вещами, на покосившихся деревянных полках разложена коллекция всего, что потерялось и нашлось в поездах между Ипсвичем и Фрамлингемом: перчатки и книги, пустые сумки и корзины, зонты, очки, мужские шляпы и шарфы, детские игрушки и – на самой верхней полке – железная клетка с чучелом птицы на жердочке.
Лили спрашивает, что это за птица, и жена начальника станции по имени Сьюзен отвечает:
– Пылесборник, вот что. Никто за ней не приходит. Там есть отверстие для ключа, и мы думаем, что, если провернуть ключ, птица запоет. Но ключ пропал.
– О, – говорит Лили, – но ведь наверняка можно сделать новый?
Сьюзен бросает на Лили тяжелый взгляд.
– Может, и можно, – говорит она, – а может, оно того и не стоит.
Тахта стоит под покосившимися полками, и Лили представляет, как все эти потерянные вещи ночью съезжают вниз и валятся на нее – беглянку, что скрывается от смерти, скрываясь от любимого, – и может, так ее семнадцать лет на этом свете и подойдут к концу: железная клетка размозжит ей голову, от удара провернется крошечная шестеренка, что запускает пение птицы, и от неожиданной песни проснутся Сьюзен с мужем, и примутся гадать, что делать с телом посетительницы, и попытаются хоть что-то разузнать о той, кому оно принадлежало.
– Ну? – торопит Сьюзен. – Годится? Лучше ведь, чем в темноте блуждать от дома к дому и напрашиваться на постой?
Лили просыпается рано. В рассветных сумерках она встает на цыпочки, чтобы достать с верхней полки клетку с птицей, и ставит ее на тахту, на которой провела беспокойную ночь, и стирает пыль рукавом ночной сорочки. Она открывает дверцу клетки и дотрагивается до птицы на жердочке. Перышки глянцевые, глаза блестят янтарем, и Лили решает, что попытается выкупить ее у жены начальника станции и принесет ее в подарок Нелли. Перкин Бак наверняка сумеет смастерить ключик из обломков железа, которые найдутся среди хлама у него в сарае, и тогда Нелли сможет сидеть в кресле-качалке, шить и слушать птичку с удивленной улыбкой.
Сьюзен подает Лили на завтрак хлеб со смальцем и горячее молоко. Сьюзен не сводит с нее глаз, будто опасается, что такой скудный стол вызовет у девушки из Лондона лишь насмешку. Когда Лили спрашивает, можно ли купить клетку с птицей, Сьюзен недоумевает:
– На кой ляд она вам?
– О-о, – отвечает Лили. – Я думала подарить ее кое-кому…
– Кому это? – интересуется Сьюзен.
Лили колеблется. У нее не поворачивается язык спросить у жены начальника станции, знакома ли та с семейством Баков, потому что она может услышать в ответ, что Нелли и Перкин умерли. Лили хочет добраться до фермы «Грачевник» и хотя бы вдохнуть воздух, которым они дышали, увидеть чертополох, которым заросли поля, даже если Нелли и Перкин мертвы. Ей не хочется узнавать об их смерти от подозрительной незнакомки.
– Я жила здесь, когда была ребенком, – говорит Лили. – Я хочу подарить что-нибудь школе, детям, которые там сейчас учатся.
– Ой, – говорит Сьюзен, – я сомневаюсь, что им там пригодится птичья клетка. И я не уверена, имею ли право ее продавать. Вдруг явится тот, кто забыл ее в поезде?
– Вы же сказали, что это просто пылесборник.
– Может, и так. Она уже несколько месяцев тут стоит. Но почем знать.
– Я заплачу вам за нее еще флорин.
– Она дороже стоит. Тонкая работа все-таки.
– Тогда полкроны.
– Три шиллинга – и забирайте.
Лили не спорит. Она
