Милде временами становилось дурно, но с другой стороны ей было очень все интересно. Вот только бы …
…Вика проснулась от колыхания кровати. В окно уже светило летнее солнце, а рядом Февзи рьяно, будто и не было бессонной ночи, качал Милду. Вика поняла, что ни о каком сохранении девственности уже не может быть речи.
Каждый вечер оставшихся трех недель объятая лихорадочной страстью троица проводила одинаково. Только однажды они отправились вечером не в заветную комнату в гостинице-общежитии, а в недавно открывшийся большой ресторан, где танцевали до двух часов ночи без передыха, и впервые, вернувшись, завалились на широкую кровать и сразу же заснули, не имея сил на занятия любовью, - сказались, безусловно, и перегрузки предыдущих ночей.
Еще одна передышка имела место через несколько дней, когда у обеих подружек одновременно (надо же, какая незадача!) появились признаки того, что они не забеременели. Для Февзи эти три ночи, когда девушки оставались в своих собственных постелях, показались тремя месяцами. Правильно говорят англичане: чем больше занимаешься сексом, тем больше его хочется.
Наконец подошла к концу последняя неделя любви. Февзи получил документы об успешном прохождении практики и должен был возвращаться в Ленинград. Но не в силах расстаться с вильнюсскими подружками, он решил оставаться в академической гостинице до тех пор, пока его не попросят освободить комнату. Так он пробыл с Викой и Милдой еще одну неделю. Однако лето близилось к концу, и, так или иначе, надо было покидать гостеприимный город Вильнюс.
Расставание молодой мужчина переживал с большей печалью, чем девушки, но внешне он этого старался не показывать.
В поезде, спешившем доставить нашего героя в Ленинград, он, конечно, вспомнил и о белокурой красавице Ирене.
- Ах, Ирена! О, Ирена! - вздохнул он, но продолжения эта мысль не получила.
Кстати сказать, с той поры Февзи имел все основания считать себя большим специалистом по литовским национальным блюдам.
После четвертого курса Февзи попал на практику в археологическую экспедицию, ведущую работу в горячих степях Туркмении. Он пробыл на раскопках до ноября, и, вернувшись в Ленинград, взахлеб рассказывал другу о романтике пустыни Кара-Кум, где по песку ползают пауки-каракурты и змеи-гюрзы, о прекрасной москвичке из МГУ, к которой он обязательно должен съездить в зимние каникулы. И просаживал денежки на междугороднем телефоне под аркой Генерального штаба…
А что же Таня, его ленинградская возлюбленная? Если уж спрашивать о Тане, то надо поинтересоваться и насчет Насти.
Молодые женщины бросили своих парней. Не скажу, что коварно бросили, ибо я полностью солидарен в этом эпизоде с матерями-одиночками Татьяной и Настасьей. Да, Олег, и Февзи тяжело пережили разрыв, особенно Олег. Но их, теперь уж бывшие, подружки каждая в отдельности на последнем свидании разъяснили ребятам, что они познакомились с двумя не очень молодыми, но вполне надежными мужчинами, тоже ленинградцами, летчиками, ушедшими в гражданку по комиссии.
- Ребенку нужен отец, - одинаково говорили Танечка и Настенька покидаемым ими возлюбленным, - ты же навсегда останешься в моей памяти как самая большая любовь, но ведь я старше тебя, и ты вскоре оставишь меня ради какой-нибудь молодой дурочки. Милый, ты должен понять, что мне нужно устраивать свою жизнь…
Субботним вечером, когда впервые за несколько лет парням не к кому было пойти, сидели они грустные и молчаливые в вдруг показавшейся им большой и пустой квартире. Февзи потянулся к книжной полке. Вздохнув и не произнеся ни слова, его примеру последовал Олег. Обоим было невмоготу думать, что грядущие зимние месяцы им предстоит жить без своих ласковых подруг, без их скромных капризов, без их порой глупых суждений, без их беспечного смеха. И оба подумали о Сережке, который не пал бы духом, даже потеряв вдруг сразу всех своих подружек - он уже на следующий день не был бы одинок.
- Надо в Москву съездить, - промолвил Февзи, закрыв лежащую перед ним книгу.
Олег поднял на него глаза и с нескрываемым осуждением произнес:
- Итак, Татьяна уже забыта, - и вновь опустил глаза в книгу.
Февзи принял упрек, глубоко вздохнул, но все же счел нужным ответить:
- Да я вообще говорю. Ведь ты тоже не бывал в столице?
- Безусловно, как-нибудь надо съездить в столицу, - ответил Олег, а скучный вечер все длился и длился.
В Москву ни вместе, ни порознь они не поехали. Москвичка из МГУ во время одного из телефонных разговоров с наперсником жарких туркменских ночей попросила его больше ей не звонить.
- Потому что я на новогодние праздники выхожу замуж! - радостно сообщила она, и в ответ на последовавшее в трубке молчание совсем другим тоном осведомилась: - А ты не хочешь меня поздравить?
Конечно, Февзи поздравил свою летнюю подругу.
Со временем парни свыклись со своим одиночеством.
С первых же дней сентября начались напряженные дни для Февзи. Надо было подготовить отчет о летней практике, спецкурсы лучших профессоров Университета следовали один за другим. К тому же Февзи узнал, что из числа студентов-дневников Эрмитаж набирает стажеров для работы в летних экспедициях этого прославленного учреждения. Декан вечернего отделения осведомил Февзи, что если его отчет о работе в Туркмении понравится Ученому Совету факультета, то у него есть шанс попасть в команду стажеров, ибо Ученому Совету рекомендовано райкомом партии зачислить в экспедицию одного из представителей рабочей молодежи, то есть студента-вечерника.
Дипломнуюработу он тоже должен был написать по результатам туркменской экспедиции. Зима прошла в трудах.
Наступившей весной они гуляли втроем – меланхоличный Февзи и счастливая парочка Олег и Юля. Юля была студенткой третьего курса Технологического, с которой Олег познакомился еще зимой, и которой осмелился сказать о своей любви только недавно. Февзи всеми силами старался скрыть свою грусть. Причиной этой грусти было понимание того, что он должен покинуть Ленинград, расстаться с другом. Конечно, такой оборот событий следовал и из-за того, что Олег собирался на октябрьских праздниках жениться, и неделикатно было оставаться третьим в квартире молодоженов. Февзи сознавал, что скажи он об этом Олегу и Юле, они искренне обидятся, возмутятся, и, не дай бог, начнут искать какие-то варианты для жилья, чтобы не беспокоить своего друга. Но была и другая, не менее веская причина, по которой Февзи должен был уехать из Ленинграда. Он понимал, что задержись он в этом прекрасном городе еще на год-другой, он не сможет его вовсе покинуть. Много милых девушек обреталось вокруг парня, который скоро должен был защищать диплом и имел шансы поступить на работу в Эрмитаж. Естественным развитием личной жизни его стала бы женитьба на ленинградке, рождение ребенка, укоренение в этом городе. Но Февзи помнил о заветах, данных ему старым Муратом-эмдже: «Ты, Февзи, вырастешь, вернешься на землю предков, ты будешь главой новой поросли на родной почве... Ты, может быть, единственный молодой мужчина из нашего рода, кто понесет в будущие времена повествование о людях нашей деревни, наши обычаи и наши предания».
С весны пятьдесят седьмого Камилл ощутил повышенное внимание к себе со стороны госбезопасности, чего, собственно говоря, он давно ждал.
В те годы секретным постановлением властей в каждой студенческой группе должен был быть, по крайней мере, один завербованный человек, то есть доносчик. В камилловой группе таким был не лучший студент по имени Савва, который давно был вычислен своими однокурсниками. Под подозрением была еще одна девушка Элла, но существование этих агентов никак не расстраивало молодых людей. Напротив, они с удовольствием провоцировали своих сиксотов разными ужасными "антисоветскими" разговорами. При этом Элла страшно расстраивалась, менялась в лице, порой даже плакала, и однокашники не могли понять, то ли она расстраивается из-за издевок над ее идеалами, то ли сокрушается из-за того, что должна будет обо всем этом писать в отчете своему шефу из госбезопасности. Савва же похихикивал, но понимал, что если он с таким доносом придет к своему жандармскому боссу, то тот над ним просто посмеется.
И вот перед университетскими сиксотами появилась настоящая боевая задача. Камилл обратил внимание на то, что один из его знакомых, студент исторического факультета, в принадлежности которого к органам тоже не было сомнений, чаще стал вроде бы невзначай встречаться и заговаривать с ним во дворе университета или после лекций на улице. Правда, не совсем было ясно, какого действия с опаской ждут органы от студента Афуз-заде - то ли вербовки мирного населения в крымскотатарскую освободительную армию, то ли создания им атомной бомбы - ведь как никак студент физического факультета. А, может быть, только лишь собирают по крохам компрометирующий материал на мятежного студента? Конечно, это была наиболее вероятная версия, поэтому однажды, в ответ на провокационный разговор, заведенный Никитой с исторического, Камилл без обиняков заявил:
