Чтобы поместиться в Кремле – где же еще жить русской царице! – годен один Потешный дворец. Еще до коронации Анна поручает приведение его в порядок Кшиштофу Конратовичу – Христофору Христофоровичу Кундорату, как окрестили его современные документы. Было время, Петр вызывал саксонского строителя, потому что тот владел бесценным секретом недоступной огню кладки. Басня? Правда? На развалинах кремлевского пожарища его тайна огнеупорного кирпича не уступала по цене тайнам алхимиков. Конратович не получит самостоятельной стройки. Ему предстоит присоединиться к Ивану Богданову, армянину из Новой Джульфы, без малого сорок лет ведавшему московскими живописцами, мастеру на все руки – от подделки под бархат холста до сооружения домов. И к Михайле Чоглокову. Тоже живописцу. Первому учителю Петра. Не обладая талантами художника, Петр не преминул получить первые сведения и о живописи, и о рисунке, и об искусстве гравирования. Чоглоков был допущен во дворец вдовствующей Натальи Кирилловны, потому что расписывал в нем стены и написал портрет забытой царицы. Ему Петр доверил достройку Сухаревой башни, чтобы разместить в новых помещениях Математическую навигацкую школу. Арсенал был второй его большой работой.
Для Анны Иоанновны Кшиштоф Конратович в полном смысле слова столичный архитектор. Через четыре года после закладки Арсенала Петр задерживает дальнейшее строительство, отвлеченный событиями Северной войны и идеей сооружения Петербурга. Конратович получает приказ переселиться в новую столицу – ему предстоит заниматься ансамблем Александро-Невской лавры, не считая множества иных строительных поделок Единственное, чего удается дождаться Конратовичу, – Арсенал выводится под кровлю и великолепно расписывается по фасаду второго этажа густо перевитой виноградными лозами колоннадой: замысел самого зодчего. Анна Иоанновна хотела видеть свой новый кремлевский дворец – Зимний Анненгоф обращенным только к Арсеналу. Она не одинока в своих вкусах. Называя лучшие произведения московского зодчества, В. И. Баженов со временем скажет: „Грановитая палата хороша, но с Арсеналом сравниться не может“. Выбор Конратовича для устройства временной царской резиденции случайным не был, но и не оправдал себя. Больше императрица к услугам саксонского выходца не прибегала.
С Петером Фридрихом Хейдтеном, ставшим в России Петром Ивановичем Гейденом, дело обстоит иначе. Он один из первых строителей, кого Анна Иоанновна сама примет на службу. Придворные были правы: годы, проведенные в Курляндии, несмотря на постоянные недоразумения с местным дворянством, сделали Анну сторонницей курляндских обычаев, нравов, выходцев. В первые же годы своего царствования, не заручившись никакими сколько-нибудь внушительными рекомендациями о приезжем, императрица поручает ему строительство мало чем уступавшего по размерам кремлевскому Арсеналу Монетного двора в Китай-городе. Правда, проект Гейдена был просмотрен и одобрен ведущими архитекторами Канцелярии от строений Михайлой Земцовым, Доменико и Пьетро Трезини, своя воля значила для Анны Иоанновны все.
Строительство заняло не один год и вполне удовлетворило императрицу. В 1740 году Монетный двор был закончен. Гейден в виде царского поощрения получил приглашение занять должность главного архитектора Гофинтендантской – обслуживающей нужды двора – конторы. Ему специально поручалось смотрение за Лефортовским и Анненгофскими дворцами: помимо кремлевского зимнего для императрицы был построен в Лефортове еще и летний Анненгоф.
Лестное приглашение Гейден принял, но должность занимал всего два года. Смена правительниц на престоле не могла пройти для него бесследно. По желанию Елизаветы Петровны строительство Лефортовского дворца было передано А И. Евлашеву Оскорбленный Гейден, оставив на произвол судьбы свои обязанности, самовольно уехал в Петербург. Подвергся ли он административному наказанию, просто ли остался без работы, но в новой столице его след исчез. Несколько лет жизни архитектора не находят отражения в доныне обнаруженных документах. Объявился Гейден в 1751 году в Москве, занятый частными заказами, между которыми попадались и заказы на церкви.
Мог ли оказаться в их числе Климент? Теоретически – да, практически… И дело не только в резком стилистическом различии построек Гейдена и замоскворецкой церкви. Гейден – „бывший“ Гейден – не мог быть придворным архитектором ни в представлении московского окружения, следившего за его жизненными перипетиями, ни тем более для Бестужева-Рюмина. Если бы Климентом занимались на свои средства прихожане, они предпочли бы остановить свой выбор на наработавших себе прочную местную известность строителях вроде Ивана Бланка или Василия Обухова. Большим числом архитекторов Москва не отличалась. Славу им приносил не талант и архитектурные выдумки, но добротность, расчетливость, впечатление богатства при самых меньших затратах. Следов деятельности Ивана Бланка сохранилось мало – единственный чертеж уже не существующей церкви Никиты Мученика на Татарской, плохо воспроизведенный в одном из дешевых изданий прошлого столетия. Но то, что он был непосредственным образом связан с цесаревной Елизаветой, не подлежит ни малейшему сомнению.
В 1740 году тридцатидвухлетний Иван Бланк „имелся у смотрения и показания в санкт Питер Бургских Приморских ее императорского величества домам и садам и прочих в разных местах работ и у сочинения фасадов проектов и чертежей“. Именно в этой должности И. Я. Бланк был неожиданно забран в Тайную канцелярию, подвергнут допросам с пристрастием – с пытками – и приговорен к пожизненной ссылке в Сибирь. Сразу по приходе к власти Елизавета Петровна распорядилась о возвращении архитектора из ссылки и привлечении его ко всем предкоронационным работам.
Единственной виной Ивана Бланка была связь с цесаревной Елизаветой, отдельные поручения которой, среди них и связанные со строительством. Подобная „вина“ сразу ставила архитектора в особое положение среди товарищей по профессии. Тем не менее Иван Бланк не пользуется своим преимуществом и по окончании коронационных торжеств просит о переводе его в Москву. Свободным в это время оставалось место архитектора при полиции, которое он в том же 1742 году и занял. Бесперспективность подобной кандидатуры кому-кому, но Бестужеву-Рюмину была совершенно очевидна.
Петербург
Дом английского посланника. 1741 год
Дорогая Эмилия!
Как превратны судьбы человеческие, особенно вблизи императорских престолов! Все это время следствие по делу бывшего регента и его ближайших сторонников идет полным ходом. Не мне судить, чем заняты следователи и как могло случиться, чтобы первым был вынесен приговор не бывшему фавориту, а Алексею Бестужеву. Бестужева ждет казнь через четвертование – ужасающий пережиток далекого, дикого прошлого, к которому пожелала прибегнуть в отношении бывшего посланника кроткая принцесса Анна.
Все теряются в догадках, чем вызвана подобная жестокость в отношении человека, едва успевшего показаться на петербургском небосклоне. Некоторые, и я в том числе, полагают, что правительнице стала известна роль Бестужева в оформлении регентства Бирона. Без его вмешательства покойная императрица, скорее всего, на это регентство ни за что бы не согласилась, предоставив власть родителям маленького Иоанна. Однако существуют предположения, что Бестужев зашел еще дальше, подсказывая Бирону возможность избавиться от родителей несовершеннолетнего императора. Его поразительная ловкость в обращении с юридическими документами всем известна и заставляет ждать любых, самых невероятных манипуляций.
Впрочем, исполнение казни было задержано до окончания следствия и суда над Бироном. Для этого понадобилось еще два с лишним месяца. В середине апреля был обнародован манифест. Бывший регент также приговорен к смертной казни. Список его вин вполне соответствует той ненависти, которую испытывает к нему правительница. Перечислю только основные. Здесь и отсутствие религиозности, и обманный захват регентства, якобы вопреки воле покойной императрицы, намерение удалить из России императорскую фамилию с целью захвата престола и утверждения его за своим семейством, усиление шпионства, передача основных государственных должностей курляндцам, но главное – недосмотр за здоровьем императрицы Анны, приведший к ее преждевременной кончине. Такому преступнику, естественно, не приходилось рассчитывать на снисхождение. Тем благороднее представляется поступок принцессы Анны, заменившей и Бестужеву, и Бирону смертную казнь лишением всех прав, состояния и пожизненной ссылкой.
Однако прошедшие месяцы сделали свое дело. Отношение к регенту осталось неизменным. Ему выбран для ссылки отдаленнейший уголок Сибири – городок Пелым в трех тысячах верст от Петербурга, где, как говорят, для содержания бывшего фаворита и его семьи сооружен специальный дом по проекту самого Миниха. Им назначено очень незначительное годовое содержание, которое спасет от голодной смерти, но заставит испытать всю глубину лишений, вплоть до прямой нехватки пищи и одежды, что в тех суровых краях должно быть особенно чувствительным. Зато для Бестужева все ограничивается житьем в отцовской деревне где-то в Пошехонье. Остается предполагать, что у Бестужева либо нашлись деятельные заступники, что маловероятно, либо он сумел даже в заключении и в ожидании исполнения смертного приговора оказаться полезным правительнице. Те, кто хорошо знает Алексея Бестужева, высказываются за последнюю версию. Она вполне в его духе.
