— Даст бог, здесь помянем Небабу…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Второй день сидят казаки в засаде. Тоскливо и муторно. Позевывая, смотрят на дорогу за рекой: не показалось ли войско пана стражника? Войска не видно. Только вышел из кустов орешника лось. Постоял, приподняв голову, послушал. За версту чует зверь человека, а хруст ветки в лесу и за две версты ловит. Поглядывают казаки на лося, вздыхают, мясо само в котел просится. О лосятине и думать нечего. Постоял красавец, мелко перебирая ногами, пошел к водопою. Пить не стал. Учуяв людей, замер у воды, потом подался в орешник.
Поглядывая на дорогу, Алексашка и Фонька за это время рассказали друг другу все беды, что приключились за четыре месяца, все думы поведали один одному. Фонька Драный нос был доволен своей теперешней жизнью. С казаками подружился сразу. И, видно, потому, что его доля походила на их судьбу, Фонька стал люб казакам. Дали ему казацкую саблю, ладного коня, но под Гомелем в бой не пустили, держали в резерве. «Не просись. Еще не крепок в седле, — сказал Варивода. — Снесут тебя, как соломинку. Надо будет — сам скажу, чтоб пошел…»
Слушал Фонька грустный рассказ про Устю, тяжело вздыхал вместе с Алексашкой, хлопал белыми ресницами. Не выдержав, упрекнул Алексашку:
— Не уберег ты ее.
— Как же уберечь было? — Алексашка повернулся с боку на бок. — Все на стену пошли, и бабы, и старики, и подлетки. Все. Она бы и слушать не стала.
— Да, — согласился Фонька. — Теперь все равно не вернешь.
— Вечером, бывало, сидели вдвоем над рекой… Прижмется она боком, голову на плечо мне положит. А у меня дух спирало от радости.
— Ты говорил ей, что люба она?
— Нет. Зачем говорить? Она и так знала.
— А Шаненя знал?
— Ну, вроде бы и знал.
— И не перечил?
— Чего ему перечить? Не урод я.
— Не в том дело. Посад в Пинске не малый. Мастерового и богатого люда хватало. Мог ей найти жениха с мошной. Не ровню тебе.
— Это верно. Пекари, гончарники, канатники деньгу да живность имели. А вот видишь, и не искал.
— Кончим воевать, — утешал друга Фонька Драный нос, — найдется любая.
— Где же искать, Фонька? Разве знаешь, где счастливую долю найдешь свою?
— От дурной! У черкасов невест брать будем, — не то шутя, не то серьезно ответил Фонька.
— Кончится война — на свои земли уйдут черкасы. А я останусь здесь. С Белой Руси нет мне дороги.
— Как это останешься? — удивился Фонька Драный нос. — Неужто собираешься вертаться в Полоцк?
— В Полоцк ли, нет — еще не знаю. Меня там не ждет ни брат, ни сват. И если вспоминает, то одна виселица. А черкасы многому научили. Заронилась думка собрать загон и пойти по Белой Руси. Таких, как ты да я, бездомных и обиженных, немало… — Алексашка кусал травинку и долгим, неподвижным взглядом смотрел на дорогу. — Хватит шановному панству нашей крови. Напились, насосались, как пауки. На всех дорогах люди на кольях сидят, ветер висельников качает.
То, о чем Алексашка говорил, Фонька Драный нос никогда не думал. Собирать загон? Ну, может быть, это и не так трудно. Люд придет. А кто атаманить будет? Говорить об этом просто. Язык без костей…
— Своим ли умом судишь?! — ужаснулся Фонька и сплюнул. — Мушкеты надобны, зелье, сабли. Коней где взять? А мушкеты — не рогатина, в лесу не выломаешь. На такую войну злата много надобно. И оно с неба не падает.
— Знаю, Фонька, все знаю. Не раз думал об этом. Злато будет. Посадские люди дадут, ремесленники. Им шановное панство — тоже кость в глотке. Сабли и мушкеты раздобыть можно. Теперь знаю, как делать надобно… Думал еще, что гетман Хмель не бросит люд наш в беде. Вратами останемся. Помощью не откажет. Но самая большая надежда на Русь. Вот кто руку протянет…
Слушал Фонька, и шел мороз по коже: уж больно смело говорил Алексашка. Ему и в голову никогда не приходила мысль о том, чтоб поднять люд…
Рядом зашептались казаки, вытянули шеи: по ту сторону реки от леса по дороге катился клубочек. Десятки глаз впились в него и не могли сразу понять, что катится.
— Заяц!
— Ей-право!.. — Алексашка приподнялся на локте.
— Волк поднял.
— Ой ли!
Заяц бежал к броду. Не добежав до него, сделал свечку, потом вторую и пропал в кустах.
— Люди подняли, — заключил Гаркуша.
Он не ошибся. На косогоре показались три всадника в синих мундирах. «Они!..» — вырвалось у Гаркуши. Каким мучительно долгим было ожидание! Чего только не передумал за несколько дней. Уже уверился, что вылазка купца оказалась пустой и ненужной затеей.
Всадники прискакали к броду и остановились у самого берега. Гаркуша отчетливо видит их лица — озабоченные и напряженные. Один из них, в плаще, плотный и усатый, приподнял шлем, окинул коротким взглядом правую и левую стороны, посмотрел на лес, что подходил к реке двумя клинами.
Алексашка узнал усатого сразу. Толкнул Фоньку локтем.
— Капрал! Ей-богу, он!
Фонька приподнялся, пристально рассматривая всадника. От напряжения замельтешило в глазах. И вдруг вырвалось из его полураскрытого рта:
— Он!
Так сказал, что услыхал Гаркуша. Сверкнул глазами атаман и, показав кулак, процедил сквозь зубы:
— Расшибу!
Алексашка прикусил язык. А Фонька Драный нос впился глазами в капрала, словно видел его впервые. Рука сама потянулась к сабле и сжала рукоятку.
Всадники долго стояли на берегу, смотрели песок — не видны ли следы копыт. Усмехнулся Гаркуша: ищите!.. Всадники постояли и, повернув коней, поскакали на косогор. Когда скрылись, махнул сотникам платком. Казаки уже знали, что делать. Отползли поглубже в лес и побежали к лошадям, что были отведены подальше. В седла вскочили в одно мгновение и вытащили сабли.
Гаркуша разбил загон на два отряда. Первый поставил справа от брода, второй укрыл в лесу слева. Решил, когда выйдет на берег войско — ударить с двух сторон.
Смотрел с тревогой атаман на косогор, из-за которого длинной змеей выползали рейтары, драгуны, пехота. Сколько их, определить было трудно. Но то, что их больше и что оружие у них крепче — не сомневался. Теперь одна надежда была у Гаркуши: внезапный удар. Он всегда сопутствовал удаче. Как получится на этот раз, Гаркуша предвидеть не мог. Даже сейчас, когда стало очевидным, что стражник имеет намерение переправиться через Березу, все еще не верил в ловушку. Гаркуша слыхал о Мирском — отважном и решительном воине. В тяжелых сечах он разума не терял, а если приходилось круто, уводил войско и ускользал, как слизняк.
Чуя воду, кони шли к реке весело. Над островерхими шлемами колыхались хоругви. Уже до Гаркуши долетают отчетливые слова команды, тонкий голос рожка. Гаркуша косится глазом на казаков. Те словно вымерли. Теребят холки коням и поглаживают, чтоб не храпели и, не дай бог, ржали. Варивода тоже не спускает глаз с сотни. Лицо его заострилось, шея вытянулась, и едва заметно вздрагивают свисающие книзу тонкие, тронутые проседью усы — сотник покусывает в тревоге губу.
Гаркуша посмотрел на рейтар и, протянув руку, ребром ладони разрубил воздух. Варивода кивнул: мол, понял — врезаться и отсечь рейтар от драгун и пехоты. Если сделать это — одними командами захлебнется стражник Мирский.
Возле воды кони остановились. На вороном жеребце подъехал всадник в голубом мундире и шляпе. На боку его дорогой отделкой сверкала сабля. «Стражник Мирский», — определил Гаркуша и, сжав зубы, ухмыльнулся. Осадив на скаку коня, к Мирскому подъехал усатый. Отбросив плащ, он показал в сторону леса. У Гаркуши забилось сердце: значит, не заметили. Сейчас пойдут…
Войско прибывало к реке. На берегу стало тесно. Стражник Мирский махнул плетью, и два драгуна пошли в воду. Они добрались до берега и повернули назад. Убедившись в том, что драгуны без особого труда одолели брод, Мирский пустил первыми рейтар. Привстав на стременах и задрав полы камзолов до кирас, они торопили коней, а те с опаской входили в незнакомую холодную стынь. За ними на правый берег вышли драгуны. Последними шли пикиньеры. Сбросив порты и капцы, они в исподнем входили в воду, приподнимая над головой привязанную к пикам одежду. На берегу стали выкручивать исподнее. «Теперь бы ударить! — сладостно прижмурился Гаркуша. — И порты надеть не успели б…» Да было рановато. Ждал атаман, когда войско отойдет от берега, чтоб было легче отсечь от воды. И смотрел на хоругви, возле которых гарцевал стражник Мирский.
