всю от головы до пят. Чьи-то страшные, зеленые глаза, словно две свечки, не мигая, смотрели на нее из мрака ночи.
Она вскочила. Глаза еще раз сверкнули и потухли; в то же время какая-то косматая серая туша стремительно метнулась в сторону от молодой женщины и мягко запрыгала по тропинке, волоча за собой уже безжизненное тело ребенка.
— Ой, люди добрые, помогите, зверюга, зверюга! — завопила лавочница, как безумная бросаясь вслед за неведомым похитителем.
Зверь, почуяв погоню, поскакал быстрее и через минуту скрылся из глаз рыдающей матери. Наутро посланные во все стороны солдаты у самого леса нашли обглоданные кости ребенка. С этого дня молодая мать начала задумываться, дальше — больше, и через два-три месяца сошла с ума. Однажды в припадке безумия она убежала в лес, и с тех пор о ней никто не слыхал; куда она девалась, неизвестно; по всей вероятности, ее растерзали дикие звери. Вот, матушка княгиня, какие у нас случаи бывали.
— Папа, — вмешалась Аня, — расскажи княгине про Темирязева.
— А кто это? — полюбопытствовала Елена Владимировна.
— Офицер один был, сумасброд. На пари из немирного аула девушку украл.
— Как так? Расскажите, пожалуйста! Это очень интересно.
— Не столько интересно, сколько беспутно. Не люблю я таких вот подвигов, да и никогда не любил. В сраженье, конечно, о своей шкуре задумываться не приходится, там жизнь не твоя, государева. Придет такое дело, умирать — умирай. Умирай с честью, с радостью, как подобает верному сыну отечества и русскому воину, но ради забавы или пустого бахвальства голову свою под нож подставлять, вот как этот Темирязев, по-моему, не геройство, а глупость. Мальчишеская выходка, и больше ничего.
— Ну, это вы, полковник, — обиженным тоном вмешался Колосов, — чересчур строго. Даже грешно говорить так про таких людей, как Темирязев. Они своими, как вы изволите выражаться, глупостями дух кавказской армии создали, славу ее упрочили…
— Что? Повтори-ка, что ты тут мелешь? — напустился на Ивана Макаровича неожиданно вспыливший полковник. — Дух армии создали, славу ее упрочили! — передразнил он Колосова. — Ах, вы, сосунки эдакие! Это Темирязевы-то там разные, мальчишки, шалопаи, которым своя голова дешевле алтына, дух армии создавали своими дурачествами, так ты думаешь? Ну, это, брат, шалишь, мелко плаваешь. Не Темирязевым и ему подобными создалась наша славная Кавказская армия, а создала ее война беспрерывная. Да-с, война. Еще при Петре Великом наши войска тут хаживали, с персами бились. При матушке Екатерине, при покойном императоре Александре Благословенном, дай Бог ему царство небесное, кровь русская лилась и до сих пор льется… Я еще молодым офицером был, когда сам слышал, как генерал Филипп Осипович Наумочи на чей-то вопрос: куда направить обоз и санитаров в случае отступления, громко и отчетливо отвечал: "Господа, отечество содержит нас для того единственно, чтобы мы поражали неприятеля, это единственная наша обязанность и забота. О том, куда отступать, пусть позаботятся враги, а мы должны думать единственно лишь о наступлении". Впоследствии эти дивные слова нашего храброго начальника были помещены в приказе войскам в назидание потомству. Так вот, милостивый государь мой, чем, на каких примерах воспиталась Кавказская доблестная армия, а не увозом черкешенок.
— А вы, полковник, все-таки же расскажите, — попросила Двоекурова, — и про эту историю. Вы так хорошо рассказываете.
— Да я что ж, если хотите, с удовольствием, — согласился Павел Маркович, польщенный похвалой княгини. — Только, опять же повторю, на мой взгляд, вся эта история — одна лишь безрассудная шалость, за которую Темирязева следовало бы на месяц на гауптвахту посадить, а вместо того его разные сморчки в наши учителя да воспитатели записывают.
Сказав это, Павел Маркович покосился в сторону Колосова, но так как тот ничего на это не возразил, то он сейчас же успокоился и с видимым удовольствием принялся рассказывать.
— Были у нас в полку два приятеля, оба здешние уроженцы. Один грузинский князек Нико Маммулашвили, а другой — русский, родившийся на Кавказе, сын офицера, по фамилии Темирязев. Оба были, как говорят у нас, головорезы первого сорта, каких только штук ни выделывали один перед другим. Отколет князь Нико коленце, смотришь, через несколько дней Темирязев еще того пуще, и так далее. Удивляться надо было, как только их Бог милует и живы они остаются. Бедны они были оба, как церковные мыши, всего имущества у каждого: конь с седлом, бурка, шашка да кинжал — вот и все. Черкески носили рваные, папахи потертые, как и подобает истым джигитам, но из себя, надо сказать правду, оба красавца. Князь, как грузину и полагается, был брюнет, черноглазый, носатый, стройный, небольшого роста. Темирязев, напротив — блондин, высокий, плечистый, крепко сложенный, словом, крупных размеров парень. Жили себе да поживали наши молодцы, вытворяли всякие шалости, пока не вздумалось князю Нико, неведомо для какой надобности, жениться. Стояли мы в ту пору временно в Алазани; там же жил один богатющий и гордый-распрегордый грузинский князь. У этого князя было две дочери. Старшая уже была просватана, тоже за грузинского князя, а младшая — подростком бегала, лет четырнадцати, не больше. Вот и втемяшилось нашему Нико жениться на ней. Свататься он не посмел, родовитый богач-князь, отец ни за что бы не отдал за него, голяка, свою дочь, к тому же у старика уже был жених на примете, хоть и не объявленный. Подумал, подумал наш Нико, да в одну прекрасную ночь, подобрав подходящую компанию, прокрался к замку старого князя и какими-то там судьбами, Бог один его ведает, ухитрился выкрасть девчонку. Выкрал, да в первое же ближайшее селение. Захватил врасплох попа, грузин тоже, приставил кинжал к горлу: "Венчай, шени чири мэ, или я табэ зарежу". Ну, поп, делать нечего, повенчал. Может быть, это и не так было, а с обоюдного согласия за хорошие деньги, но, по крайней мере, поп так рассказывал. Впрочем, иначе ему и говорить нельзя было, потому что, если бы князь отец доведался, что он венчал его дочь своею охотою, он бы ему голову отсек. Так ли, иначе ли, но только к нам в полк князь Нико прискакал с женой, уже обвенчанный по закону, и ничего с этим нельзя было поделать. Оставалось одно: нескольким офицерам-товарищам ехать в замок отца парламентерами, вымаливать прощение беспутному князю Нико. Так и сделали. Долго ломался взбешенный старик, кричал, топал ногами и заочно осыпал Нико отборнейшей бранью, но в конце концов утихомирился и велел передать, что он прощает Нико и зовет к себе на поклон и с молодою женой. Нико тотчас же поехал и, как быть должно, покорно упал
