Он уже успел состариться, а у него не было ни жены, ни сына, ни дома, ни тех надёжных крупных сбережений, о которых он мечтал всю свою жизнь.
Обо всём этом и размышлял Весельчаков, лёжа на своей койке под все ещё мокрым полушубком…
На третий день вечером, выпив натощак полбутылки японской водки, он вышел на берег, собрал команду и стал готовиться к выходу в море.
Стоя на стенке, он с непонятным ему самому равнодушием следил за тем, как рыбаки разбирали и укладывали сети.
Когда дрифтер вышел в море, было уже совсем темно. Весельчаков сонно смотрел на оживлённый пирс, на огни консервного завода, на сигнальные фонарики, висевшие во мраке над тёмными силуэтами судов, на торопливо плывущие к берегу, глубоко сидящие в воде сейнеры. Весь мир, окружавший его, казался ему чужим и даже враждебным…
Ему хотелось поскорее оказаться в пустынном море, где не видно ни пирса, ни людей, ни судов.
Как только берег исчез из виду, сонное оцепенение, сковывавшее Весельчакова, прошло. Здесь, в море, никто не бросал на него презрительных, ненавидящих взглядов. Здесь ему некого было бояться. Весельчаков снова стал прежним Весельчаковым: хитрым, решительным, злобным. Теперь он думал только о том, чтобы взять как можно больше сельди.
Дрифтер шёл полным ходом, рассекая набегающую мелкую волну. Звёзд не было. Весельчаков посмотрел на часы. При тусклом свете маленькой электрической лампочки стрелки были едва видны. Прошло уже два часа с тех пор, как дрифтер вышел в море. А сельди не было.
Прошёл ещё час, а сельди всё не было. Дрифтер находился уже в тридцати милях от берега. Весельчаков стал нервничать. Он повернул штурвал и пошёл на север, параллельно острову.
Сельдь не показалась и ещё через час. Весельчаков потерял самообладание. Он вдруг подумал, что рыбацкое счастье навсегда изменило ему, и его обуял суеверный ужас. Рывком отворив дверь рубки, он приказал вымётывать сеть вслепую.
Моторист сбавил ход. Рыбаки стали вымётывать сеть. Потом моторист выключил двигатель, и дрифтер мягко закачался на волнах. Его тихо понесло течением. На палубе остался только вахтенный, который должен был следить за тем, чтобы в случае перемены течения дрифтер не нанесло на сеть.
Команда собралась в кубрике. Когда Весельчаков вошёл, рыбаки молча подвинулись, давая ему место на нарах.
– Косяков-то не видать, – ни к кому не обращаясь, негромко сказал один из рыбаков. Его фамилия была Пыжов. Он всего несколько раз ходил в море с Весельчаковым. – Наобум лазаря вымётывали.
Рыбаки удивлённо посмотрели на него. В команде Весельчакова люди привыкли все делать молча. Они, казалось, тяготились друг другом и оставались вместе лишь в силу необходимости.
Пыжову никто не ответил. Всё было и так ясно. Косяки, наверное, разметал шторм. Раз столько времени их не нашли, – значит, надо было вымётывать сети вслепую. Не до утра же валандаться…
Но Весельчаков почувствовал, что в вопросе Пыжова скрывался обидный намёк. Уж не хотел ли этот пустой рыбачишка, которого он, Весельчаков, можно сказать, из жалости взял в свою команду, намекнуть на то, что шкипер не сумел найти сельдь или, чего доброго, проглядел её?
– Тебя бы на леере в воду спустить, – мрачно сказал Весельчаков, – может, нашёл бы селёдку.
– У нас людей в воду не спускают, – неожиданно огрызнулся Пыжов.
Его никто не поддержал, все по-прежнему молчали, но Весельчакову показалось, что в этом молчании кроется глухая, с трудом сдерживаемая враждебность.
Нахмурив брови, он с вызовом посмотрел на Пыжова. Но тот отвернулся и стал укладываться на нарах.
– Не любишь? – визгливо закричал Весельчаков. – В воду не любишь? Сознательный стал?
Пыжов ничего не ответил и только посмотрел на Весельчакова. В его взгляде было столько молчаливой ненависти, что Весельчаков невольно отшатнулся.
– Ну… ты… – пробормотал он.
Рыбаки один за другим укладывались спать.
– Заелись… Не нравлюсь я вам, – грозя кому-то пальцем, ворчливо сказал Весельчаков– Что ж, смените. Голосование устройте… Тайное, прямое и равное… Кто вам рыбу даёт, забыли?
– Зря попрекаешь, шкипер, – спокойно возразил Пыжов. – Рыбу море даёт. Мы берём, и другие берут не меньше.
– Не меньше? – взвизгнул Весельчаков. – Вон как заговорили! А когда один Весельчаков с рыбой приходил, а другие в кулак свистали, забыл?
– Это дело прошлое, – так же спокойно ответил Пыжов. Весельчаков почти хотел, чтобы Пыжов набросился на него с грубыми ругательствами. Тогда бы он сумел показать этому жалкому болтуну, кто хозяин на дрифтере.
Но Пыжов говорил совершенно спокойно, и именно это испугало Весельчакова. Он притих. В словах Пыжова ему почудилось спокойное сознание своей силы, той грозной и неумолимой силы, действие которой он уже нe раз ощущал на себе. Пыжов говорил как будто не только от своего имени. За его спиной Весельчаков видел всех этих Дорониных, вологдиных, нырковых, антоновых…
Он почувствовал, что им снова овладевает непонятный суеверный страх. Съёжившись, точно в ожидании удара, он пошёл к выходу и полез по узкому отвесному трапу.
Влажный, холодный ветер ударил ему в лицо. Светили неяркие звезды. Млечный Путь, точно огромный косяк сельди, висел над морем. На корме дремал вахтенный. Раньше Весельчаков обязательно разбудил бы его грубым окриком. Теперь он молча прошёл в рулевую рубку и, присев на узкую скамейку, оперся о штурвал.
Страх постепенно проходил, и Весельчаковым овладевала тяжёлая, мрачная злоба. Он упорно думал о том, как вернуть себе прежний авторитет. Надо сделать нечто такое, что возвратило бы ему прежнюю славу и заставило бы всех с уважением произносить его имя. Тогда он сумел бы расправиться с такими, как Пыжов.
Но что, что сделать?
Когда Весельчаков поднял голову, уже начинался рассвет. Надо было выбирать сеть.
Весельчаков подошёл к люку и, как будто ничего не произошло, грубо крикнул вниз:
– Эй, в кубрике! Довольно дрыхнуть! Сеть выбирать!
Потом он с тревогой смотрел, как поднимается из водыогромная сеть.
Опять неудача! Море точно сговорилось с людьми против Весельчакова. Улов не превышал и трети обычного.
Рыбаки понурились. Стало ясно, что ночь прошла даром. Нужно было идти к берегу: горючего осталось только на обратный путь.
– Что ж, айда досыпать, – угрюмо сказал Пыжов, и в его словах Весельчакову опять почудился глухой вызов.
Рыбаки один за другим исчезли в люке. Затарахтел мотор.
Весельчаков с остервенением повернул штурвал.
Ах, как ему не хотелось возвращаться сейчас к шумному, заваленному рыбой пирсу, где гудят рыбонасосы и веером взлетает соль! Вернись он туда с хорошим уловом, это ещё могло бы как-то поддержать его престиж, если не на комбинате, то, по крайней мере, в команде. А что будет теперь?…
За кормой чуть фосфоресцировала вода. Запахло морской травой, – этот проклятый, ненавистный берег уже показался!
Весельчаков в отчаянии отвернулся, чтобы не смотреть на него, и вдруг увидел по правому борту дрифтер. Он стоял неподвижно, точно на якоре, с потушенными огнями. За кормой виднелся туго натянутый трос – дрейфующая сеть. На судне, видимо, все спали.
Внезапно, как всегда в этих местах, с берега надвинулся туман. Весельчакову мгновенно пришла в голову шальная мысль… Он тихо скомандовал: «Стоп». Стало совсем тихо. Туман тем временем сгустился.
Весельчаков выскочил из рубки и побежал на нос. Дрифтер по инерции медленно скользил вперёд. Через минуту-другую он вплотную приблизится к тому неподвижному судну. Весельчаков схватил багор… Ловким движением он зацепил трос, на котором была прикреплена сеть… Подтянул его, перерезал острым рыбацким ножом и, ободрав руки в кровь, закрепил на борту своего дрифтера.
…Весельчаков крепко спал на своей койке.
Утром он сдал рыбу, угрюмо выслушал поздравления по поводу богатого улова, послонялся час-другой по шумному пирсу, пообедал и лёг спать.
Его не тревожили.
Поздно вечером в комнату вошёл Нырков. Он сел в ногах у спящего Весельчакова и долго смотрел на его отёкшее, по-дергивающееся во сне лицо.
Весельчаков открыл глаза.
– Здравствуй, Алексей Степанович, – заговорил Нырков, – а я поздравить тебя пришёл.
Весельчаков вздрогнул.
– С чем это? – подозрительно спросил он.
– С добычей. Молодец, взял рыбу! И людям пример, и деньги большие…
Раздался резкий сигнал уходящего в море сейнера. Эхо отозвалось в сопках.
– Послушай, Алексей Степанович, – сказал Нырков, – скажи по правде: не надоело тебе так жить?
– Как это так? – угрюмо переспросил Весельчаков; он исподлобья, мельком взглянул на Ныркова.
– Волком, – спокойно продолжал тот. – Тебе, может, кажется, что ты человек? – Нырков покачал головой. – Не человек ты, анахронизм какой-то… Вроде замороженного клопа, они, говорят, сто лет сохраняются…
