Никогда - ни прежде, ни позже! - столица Советского Союза не знала такой открытости, такой свободы общения, как в лето пятьдесят седьмого года во время молодежного фестиваля! Впоследствии Камилл узнал от своих московских друзей, бывших в том году, как и он, студентами, что партийные органы и госбезопасность провели огромную подготовительную работу, мобилизовав чуть ли не всех московских студентов выполнять работу соглядатаев-доносчиков. Каждый мобилизованный должен был в конце дня писать подробнейший отчет о том, кто из знакомых или незнакомых им лиц когда и с кем встречался, о чем разговаривал, что показывал.
Но где он, конец дня во всеобщем веселье молодых людей со всей планеты? Только очень немногие из привлеченных к этой мерзкой акции писали такие отчеты, большинство же, послав к черту всех этих дяденек из органов, просто веселилось.
Веселился и Камилл. Завязал несколько хороших знакомств с иностранцами, увел от одного самоуверенного венесуэльца его подружку-француженку, раздал не менее сотни своих прокламаций, бдительно следя, чтобы не нарваться на засаду из секретных сотрудников. Все обошлось, удалось не засветиться, и в досье студента Афуз-заде новой страницы не появилось.
Камилл вернулся в Ташкент в тот самый день, когда он должен был идти на экзамен по военной подготовке. Назавтра экзамен сдавала вторая половина его группы, и усталый с дороги парень решил не бежать прямо с поезда на военную кафедру, а присоединиться к завтрашней подгруппе.
Не тут-то было.
Отныне кто-то был поставлен следить за любой самой малой промашкой студента Афуз-заде. Когда один из проводивших экзамены офицеров уже занес Камилла в список студентов, должных отчитываться в знаниях, вдруг некто куда-то вызвал по телефону ответственного за проведение экзаменов полковника. В результате вернувшийся полковник студента Афуз-заде вычеркнул из списка, и вслед за этим студент этот был вызван в кабинет заведующего военной кафедрой. Несколько обескураженный Камилл предстал пред очи генерала, который сообщил ему, что из-за неявки студента Афуз-заде на экзамен вчера в понедельник, он отчислен сегодня, во вторник, из Университета приказом ректора. Камилл не понял, попытался задать несколько вопросов, но маразматик генерал грубо приказал ему покинуть кабинет. Полковник, ответственный за экзамены тоже казался обескураженным, но ничего объяснить Камиллу не мог.
Камилл отправился в ректорат, где секретарша сказала ему, что ректора уже несколько дней нет в университете. На следующий день Камилл опять был в ректорате и вновь не застав ректора пошел в свой деканат. Там замдекана его не понял и озабочено всмотревшись в лицо своего студента, велел идти домой и проспаться. Камилл пошел на военную кафедру, но и там ему в отсутствии генерала никто ничего не мог пояснить. Только на следующий день в ректорате секретарша вручила ему приказ о его отчислении за подписью одного из проректоров.
- Ничего не понимаю! - воскликнул замдекана, когда Камилл пришел к нему с этим листком. - Ты, Камилл, сейчас успокойся. Я все выясню. Так не бывает. Здесь, безусловно, какая-то ошибка. Вот приедет сам Таш…
Заместитель декана был по сути дела самым главным лицом на факультете, потому что деканом была некая женщина, занимавшая один из самых высоких постов в СССР - пост председателя Совета национальностей, одной из палат советского парламента. По этой причине ее должность на факультете была номинальной, появлялась она тут не чаще одного раза в месяц. И поэтому Арам Дмитриевич, работавший заместителем еще прежнего декана, вершил все дела на нелегком факультете. Арама студенты любили за внимание к их нуждам, за готовность всегда выслушать, помочь, похлопотать. К Камиллу Арам Дмитриевич относился особенно дружелюбно, памятуя, возможно, о его политических трудностях при поступлении в Университет – в хлебном городе Ташкенте было много не относившихся восторженно к советской власти людей.
Под кратким именем «Таш» подразумевался ректор, известный математик, ученик питерской школы, почти все представители коей были в начале двадцатых годов отправлены в Ташкент, где и воспитали немало ученых с гражданским образом мышления. Таким образом, Таш, а точнее Ташмухаммед Алиевич, был не только выдающимся математиком, но и благородным человеком, счастливым образом не подпавшим под кампанию уничтожения национальной интеллигенции в тридцатых годах – по-видимому, из-за своего тогдашнего относительно молодого возраста. Арам Дмитриевич догадался, что в ситуации с Камиллом задействовано ЧеКа, и он надеялся, что авторитетный Таш сможет разрешить ситуацию в пользу его студента.
Спустя несколько дней состоялся такой разговор между ректором и замдекана:
- За ним нет никакого преступления, - ответил уже кое-куда позвонивший ректор на заданный ему вопрос. – Просто он вел себя неосторожно.
Видно и ректору Университета там не вполне доверяли, если не сообщили о руководимой Камиллом организации.
- Но что я скажу студентам? – воскликнул замдекана. – Он же известный на факультете человек, у него все в друзьях, а младшекурсники в нем души не чают!
- И, наверное, младшекурсницы? – улыбнулся Таш.
- Те то уж вовсе от него без ума! – мужчины засмеялись.
Потом Ташмухаммед Алиевич посерьезнел и сказал:
- Если он, действительно, имеет активную жизненную позицию, то пусть развернет ее. А уж на волне студенческих возмущений мы постараемся его восстановить. Пусть плод созреет.
Когда Камилл в очередной раз пришел в деканат, Арам Дмитриевич сказал, что к ректору ему сейчас идти не следует, что тот в курсе произошедшего, что приказ об отчислении подписал один из проректоров.
- Ты сейчас напиши в Министерство высшего образования, пусть там разберутся, - посоветовал замдекана своему студенту. – Ташмухаммед Алиевич подключится, когда придет ответ из министерства.
Камилл написал жалобу в республиканское министерство и копию послал в министерство союзное.
Первого сентября Камилл как обычно явился на занятия и никому ничего не сказал. Информацию о своем статусе он начал внедрять постепенно. Сперва поведал своим ближайшим друзьям из группы о том, что он теперь вроде бы как вольнослушатель. Те не поверили.
- С чего бы это? - был вопрос.
- Из-за того, что пришел на экзамен не в свой день, - был ответ.
- Чушь! – на этом разговор заканчивался.
Потом Камилл дал утечку информации в сферу узбекских групп, где у него были друзья может быть даже более преданные, чем в своей – его уважали за то, что единственный из учащихся не-узбеков он превосходно знал язык страны, в которой жил, и часто, особенно на младших курсах, выступал посредником в возникавших между двумя потоками конфликтах. (Даю пояснение: на всех факультетах университета были параллельные группы с обучением на русском и на узбекском языках). Вскоре известие о том, что Камилл по пустяковой причине исключен из университета, стало всеобщим достоянием. Недруги – без них не бывает! – криво улыбались и говорили, что это фальшивка, запущенная самим Камиллом в целях привлечения внимания к своей персоне. Позиция сомневающихся была подкреплена, когда во время выдачи сентябрьской стипендии оказалось, что в списке ее получающих присутствует и Камилл. Тот и сам был сильно этим удивлен, но решил получить денежки и ничего не выяснять. И продолжал ходить на все занятия, загадочный и немногословный, в некоем романтическом ореоле.
Но вот подошла хлопкоуборочная пора. Каждый год в середине сентября студенты всех учебных заведений всех городов солнечного Узбекистана отправлялись «добровольно-принудительно» на полтора-два месяца в колхозы и совхозы, где с утра и до вечера продвигаясь по междурядьям собирали пушистые белые комочки в привязанные к пояснице фартуки. Хлопок из наполненного фартука ссыпался в грядку, и сборщик шел дальше, чтобы после образования нескольких горок ссыпанного хлопка плотно забить его в тот же фартук и отправиться с ним к весам. За день каждый сборщик должен был сдать норму в восемьдесят килограмм – это было, вообще говоря, нелегкое дело! Такое «добровольно-принудительное» участие в сборе «белого золота» было чрезвычайно противно всем студентам, и каждый с приближением страды искал возможности сачкануть, что редко кому удавалось совершить легитимным образом. Отклонение же от участия в патриотической кампании уборки хлопка без уважительных причин, подтвержденных документально, каралось отчислением из числа студентов.
Камилл резонно решил, что уж коли он отчислен из университета, то какого черта ему ехать на хлопок? Однако то обстоятельство, что ему была выдана стипендия, все же понуждало его внести определенную ясность в свой статус. Когда он обратился с вопросом к Араму Дмитриевичу, следует ли ему ехать на хлопок, тот, глядя в сторону, спросил:
