Ознакомительная версия.
«Цареубийство! Они планируют убить государя в воинской церкви, в храме-манеже!» Корецкий чуть было не схватился за наган, но, сделав над собой огромное усилие, сдержался. Помолчав, он сухо выдавил:
– Извольте позвонить через три дня.
Расчет был, что за это время он успеет осуществить свой план с Чухно.
– Э нет, мой любезный друг, у нас с вами очень мало времени, – нагло улыбнулся Рехт, – я надеюсь получить билет завтра же. Положите его в конверт и в пять часов пополудни прогуляйтесь по пассажу Миколяша. Там такая толпа всегда… Конверт положите в правый карман.
Не дожидаясь ответа, он встал и молча откланялся.
Стрелки часов пробили полночь. Корецкий взял стакан и выплеснул в рот остатки спирта. До сегодняшнего вечера еще была надежда все уладить. План с Чухно ему казался не таким уж плохим. Полная безвыходность положения открылась ему с беспощадной очевидностью, когда сегодняшним вечером Дашевский доверительно поведал ему, что генерал Новогребельский распорядился взять ротмистра и его гражданские связи во Львове в тщательную проверку.
Ротмистр чувствовал, как на всех парах летит к краю пропасти, и бороться с этим уже не было сил.
Он взял ручку, задумался, написал несколько слов на листке бумаги и откинулся в кресле. Рука коснулась гладкой кожи кобуры.
Глава 58
Подготовка к приезду царя
Местом захоронения погибших в боях русских воинов во Львове был выбран пустырь за Лычаковским парком. Здесь же хоронили умерших от ран и болезней во львовских госпиталях. Когда количество могил превысило несколько тысяч, на деньги русофильской общественности там установили памятник – четырехметровый крест из белого камня на гранитном постаменте. На его открытии архиепископ Евлогий впервые назвал это место Холмом Славы.
Именно здесь должны были похоронить Корецкого, но приехавшая во Львов жена ротмистра не пожелала, чтобы его прах «навечно почил в тоскливых равнинах Галиции», и забрала останки на родину – в Тульскую губернию.
Комиссия, расследовавшая обстоятельства смерти офицера, констатировала, что самоубийство произошло «по причине непереносимости тягот и лишений военного времени». В штабе же Новогребельского считали, что дело запутанное и без женщины здесь, скорее всего, не обошлось.
«Нравственный выбор в конечном счете – самый прагматичный» было начертано в предсмертной записке ротмистра, но это нисколько не проливало свет на мотивы гибельного решения. Только Белинскому было известно, откуда эти слова. Тогда в споре Корецкий усомнился в их справедливости.
«Что заставило его их переосмыслить и свести счеты с жизнью?!»
Офицеры отделения помянули товарища. Говорили только хорошее. Ведь русские по натуре мистики: о покойниках или никак, или хорошо.
Тема самоубийства штабного офицера быстро отошла на второй план после сообщения о приезде во Львов Николая Второго. Многие находили эту поездку крайне опасной, а главное несвоевременной, ведь Галиция еще не была полностью отвоевана и закреплена за империей.
– Поездка государя в Галицию предвещает катастрофу, – полагал суеверный генерал Брусилов, который считал, что царя преследуют неудачи, «к чему бы он ни приложил свою руку».
Более всех был встревожен визитом государя генерал-губернатор, не успевший даже заготовить парадной формы для такого случая.
– Это безумие! – сетовал он в узком кругу своих помощников. – О какой безопасности и благополучии монарха можно говорить, когда город наводнен враждебным контингентом!
Еще в большем нервном расстройстве пребывал градоначальник Скалой. Слишком свежо было в памяти убийство Столыпина в бытность его службы в Киеве.
Поэтому оба с облегчением вздохнули, получив телеграмму из Петрограда: во Львов «по вопросам службы охраны» командирован начальник дворцовой охранной агентуры, опытный жандарм полковник Спиридович.
Не дожидаясь его приезда, губернатор начал отдавать приказы городской жандармерии, полиции и гарнизонным частям.
Было велено выслать непрерывные казачьи разъезды на пути следования его величества и убрать с дороги всех пленных австрийцев, германцев и гурты скота. Строжайше воспрещено появляться на улицах города «австрийским врачам и санитарам из лечебных заведений». Для подстраховки и случая «крайней надобности» у главнокомандующего были запрошены две сотни «понюхавших боевого пороха» солдат Оренбургского полка, квартировавших в Хырове.
Всем офицерам гарнизона и чинам гражданской администрации граф повелел быть с семьями на торжественном богослужении в честь приезда императора в огромном солдатском храме Пресвятой Богородицы «Утоли моя печали», причем «каждое из поименованных лиц должно иметь при себе билет».
Прибывший специальным поездом с группой чинов охраны полковник Спиридович продолжил подготовку в профессиональном плане. Он провел тщательный инструктаж офицеров жандармерии и полиции, внес существенные коррективы в маршрут проезда свиты по городу и затребовал у коменданта пятьсот унтер-офицеров для расстановки их на самых ответственных местах, их подготовкой занялся лично.
Кроме военной стороны дела существовала и церковная. Синод направил во Львов архиепископа Волынского и Житомирского Евлогия, которому следовало выступить с приветственным словом к царю.
Этот выбор серьезно встревожил главнокомандующего, который, зная владыку как страстного борца за православие на Холмщине, очень боялся, что тот наговорит лишнего. Чтобы охладить патриотические чувства Евлогия, великий князь через прибывшего во Львов протоиерея армии и флота Георгия Шавельского попытался как можно деликатнее разъяснить архиепископу, что царь едет в Галицию исключительно для встречи с войсками: ободрить их, поднять боевой дух, а также осмотреть взятую крепость. А вот встреча с населением, которое, кстати, еще не стало его подданными, в его планы ни в коей мере не входит.
В свою очередь губернатор, разобидевшись, что не ему выпала честь выступить перед государем с приветственной речью, был с архиепископом прям:
– Никакие манифестации патриотического или политического характера недопустимы, и в вашем приветственном слове даже намеков на эти мотивы не должно быть.
Контрразведывательное отделение Восьмой армии, как и все дислоцирующие в городе части и подразделения, также участвовало в обеспечении безопасности монарха. Офицеры отделения были распределены по различным участкам маршрута его передвижения. Поручик Чухно состоял в специальной группе, которая проверяла трассу Золочев – Львов, выявляя все подозрительные овраги и канавы на расстоянии ста сажен от пути следования царского кортежа, инспектировала мосты, по которым должен пройти четырехтонный царский автомобиль, а также определяла порядок охраны высочайших особ в местах остановок.
Вернувшись во Львов, Чухно ждал сюрприз. В своей почте он нашел агентурное сообщение. Речь шла о некоем Рехте, который в результате преступного сговора с неизвестными чинами полиции «похитил и хранил у себя дома в тайнике золотые экспонаты Львовского музея древностей».
С подобными сигналами поручик не затягивал и тут же поспешил встретиться с помощником коменданта города Люфтовым. Вскоре в районе дома военного пенсионера Рехта появились уже гулявшие на свободе Ян Сорочинский и Базилий Чепила.
Им предстояло разузнать, что представляет собой этот Рехт, с кем живет, кто соседи, когда бывает дома и как сподручнее «наведаться к нему в гости».
На этот раз Чухно решил принять личное участие в деле – уж больно заманчив куш, «золотые экспонаты Музея древностей» завораживали воображение. Да и верхом легкомыслия было бы оставлять здесь без контроля этих двоих, в отношении которых у поручика давно зародились подозрения в том, что они утаивают немалую часть добычи.
В условленное время все трое встретились в кнайпе «Кручени Слупы» на углу Панской и Кохановского. Оговорив еще раз все детали, Сорочинский и Чепила в форме унтер-офицеров полевого жандармского эскадрона отправились по адресу Рехта. Чухно остался ждать в кнайпе.
Увидев в глазок темно-синие околыши фуражек, дворник сразу открыл браму. Обходы домов центральных улиц города жандармами за два дня до приезда русского царя были обычным явлением. Затем он сопроводил офицеров на второй этаж и постучал в квартиру Рехта. Уже позже он мог только вспомнить, что его грубо втолкнули в открывшуюся дверь и оглушили чем-то тяжелым по голове.
С Рехтом поступили деликатнее: Чепила свалил военного пенсионера ударом в живот на пол и пнул несколько раз по ребрам. И только после такого вступления начал задавать вопросы.
Такая тактика сразу делает человека сговорчивей, был уверен бандит, за плечами которого имелась богатая практика.
Придя в себя, Рехт сообразил, что от этих двоих так просто не отделаться, и заявил, что готов сию же минуту выдать ценности. Кряхтя от боли, он попросил подать ему валявшуюся на полу палку. Сорочинский толкнул ногой тяжелую трость, не догадываясь, что в ее рукоятке спрятан револьвер тридцать восьмого калибра. Накануне он был заряжен пятью патронами с отравленными пулями, специально изготовленными на оружейной фабрике в Касселе. Предназначались они для куда более «высокой» особы, чем грабители.
Ознакомительная версия.
