– А идея, между прочим, отличная, да? – Полторанин встал, перевернул стул спинкой вперед и уселся перед Ельциным. – И Гена… Гена ведь сочинил, да?.. Гена добротно накатал, хорошо.
Ельцин откинул бумаги на стол и потянулся за рюмкой.
– Михал Сергеич-то что… – Полторанин шмыгнул носом, – Михал Сергеич в гроб себя сначала загнал, а теперь – решил шевельнуться, тесно ему в гробу оказалось, не понравилось!
Рюмка скрылась в кулаке так, что ее не было видно, из-под пальцев виднелся лишь маленький кусочек красного стекла.
– А из СНГ, Борис Николаевич, – Полторанин опять шмыгнул носом, – тоже, я думаю, мало что выйдет, да? Кто-нибудь, Гамсахурдиа например, сразу взбрыкнет, иначе его ж свои… местные товарищи не поймут.
Они ж все там, в Грузии, власти хотят, все поголовно, потому и в бутылку лезут… Если человек не знает куда, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным. А надо как, Борис Николаевич? – Полторанин говорил очень спокойно, делая большие паузы, но уверенно. – Братский славянский союз. Братья мы или кто? Плюс, допустим, Назарбаев. А почему нет? Русских в Казахстане полно, каждый второй! Назарбаев – это как приманка, пусть все видят, что дорога открыта! И тут, Борис Николаевич, интересная вещь выйдет: не мы будем виноваты, что кого-то в союз к себе не позвали – да? Это они, ребята с окраин, Гамсахурдиа тот же, виноваты, что к нам не идут…
Ельцин молчал, уставившись в лампу. Полторанину вдруг показалось, что Ельцин совершенно его не слышит, но Полторанин говорил, говорил:
– …А чтобы новые краски, Борис Николаевич, были, чтоб СНГ, значит, не реставрировал СССР, потому что на хрена нам это надо, да? В славянский союз можно, я думаю, и Болгарию пригласить – а почему нет? Тоже славяне…
– Кого? – не понял Ельцин.
– Болгарию! – повторил Полторанин, – на правах конфедерации. Как Бенилюкс: три разные страны как одна… А лучше – Кубу. А что эта Куба болтается, понимаете, там, в океане, как не пришей кобыле хвост? Кастро нам до черта должен, не отдает, так мы весь остров заберем – плохо, что ли? У Франции есть Гваделупа и Таити – заморские территории Ельцина. А у нас будет Куба – заморская территория России. Ведь Кастро в социализм по ошибке попал!
– Шта-а? – Ельцин поднял глаза, – как… попал?..
Он, все-таки, очень быстро пьянел.
– Очень просто, Борис Николаевич: на Кубе верный кагэбэшник был – Алексеев. Жутко грамотный парень, посол. А Кастро в первые дни очень хотел с Кеннеди встретиться, рвался к нему, Кеннеди уперся – упрямый… это – что-то!
Тогда Алексеев… очень спокойно… в посольской резиденции, на Варадеро, объяснил Фиделю за рюмкой чая, что американцы сейчас перекроют Кубе свою, капиталистическую половину планеты, а мы, СССР, если он, моховое болото, к нам быстренько не примкнет, закроем для Кубы другой лагерь, социалистический. А это, извините, – треть Европы плюс Китай! И кому тогда Фидель свой сахар будет продавать?
Фидель задумался – и быстро стал коммунистом!
Но Куба – это на перспективу, Борис Николаевич, а пока – на троих: Россия, Украина и Белоруссия. В России очень любят, когда на троих!
А столица – в Киеве. Мать все-таки. Михал Сергеичу скажем большое спасибо, выпросим ему еще одного Нобеля, чтоб Раиса не очень злилась, и в пять секунд собираем…
– То есть конфедерация славян, я правильно понимаю?.. – перебил его Ельцин.
– Ага, – Полторанин прищурился. – И это отлично будет, да?..
– Я вот шта-а думаю, Михаил Никифорович… – Ельцин вдруг встал, отодвинул штору, – а шта, если…
– Что «если», Борис Николаевич?
– А вдруг он нас всех, – Ельцин резко повернулся к Полторанину, – сразу арестует, понимашь, и – в тюрьму?
– Кто?
– Горбачев.
– В какую тюрьму? – опешил Полторанин. – За что?
– За это самое, Михаил Никифорович!..
Ельцин медленно разжал кулак, и рюмка аккуратно соскользнула обратно на стол.
– Хотел бы я увидеть того прокурора… ага, который подпишет ордер на арест Президента России, – хмыкнул Полторанин. – Как-кой прокурор, если по Конституции каждая республика может выйти из СССР когда угодно?..
– Республика! – Ельцин поднял указательный палец. – Именно республика! А тут один Президент решил. С Полтораниным.
– Так Президент и должен решать за всех, Борис Николаевич…
Свет от лампы успокаивал, даже чуть усыплял, на Полторанина нападала зевота. Он старательно прикрывал рот рукой, стараясь показать, что ему крайне важен этот разговор.
– Есть Хельсинки, – упрямо продолжал Ельцин, – принцип нерушимости границ. Брежнев подписывал…
– Он подписывал, вот пусть с него и спрашивают! – махнул рукой Полторанин. – При чем тут Брежнев? Ельцин за Брежнева не отвечает.
– Ельцин отвечает за Россию в составе Союза… – не согласился Борис Николаевич. – А Хельсинки пока никто не отменял.
– Как это никто?.. – засмеялся Полторанин. – Мы отменили, Борис Николаевич! Мы! Взяли – и отменили! Мы же отпустили Прибалтику. И все только рады. Весь мир! Какая еще, к черту, нерушимость границ?
Ельцин пододвинул к себе рюмку и задумался.
– Россия весной проголосовала за Союз… – тихо сказал он.
У Ельцина была чисто русская манера вести разговор: спокойная-спокойная, где важно все, каждое слово, каждый взгляд…
– Так это ж когда случилось… – Полторанин опять махнулся. – Протащим через Верховный Совет, Руслан протащит: Россия решила – Россия передумала… Наш же вопрос! Внутренний… Я вот не знал, ага: в двадцать втором году, когда Ленин придумал Советский Союз, все республики послали его к чертовой матери; договор никто тогда не подписал, хотя чем только Ленин не грозил… Заставить – никого не смогли!
А Союз, между прочим, уже был. Так его даже де-юре не оформили: чего, мол, бумагу марать, если и так все ясно!
То есть мы, Борис Николаевич, семьдесят лет живем в государстве, которое – есть, а на бумаге его нет, юридически оно не существует! Вот он, этот гениальный обман: все кричат о договоре двадцать второго года, а сам договор-то кто-нибудь видел? В глаза?!
Старый Союз вроде как под корень, а он снова народится, обязательно народится, но, слава богу, без Горбачева. Тут не президенты отвечают, тут… решает народ…
– Отвеч-чает Президент, понимаешь, – вздохнул Ельцин и взял рюмку. – Он на то и Президент, ш-шоб отвечать!
Раздался тихий стук в дверь, в проеме появился Коржаков.
– А, это вы, Александр Васильевич…
– Сбегал, Борис Николаевич.
– Сбегали? Вы шта-а… по окружной, понимашь, бегали? По окружной, я спрашиваю! Мы тут, значит, давно все решили, а вы где-то бегаете…
Коржаков положил очки и – вышел.
– Зачем вы так, Борис Николаевич? – помедлил Полторанин.
– А ну его, – отмахнулся Ельцин. – Смердяков!
– Зато предан…
– Потому и держу…
Ельцин замолчал.
– Значит, правда, Михаил Никифорович, шта-а не… подписал никто… при Ленине?
– Конкретно – никто.
– Так в каком же государстве мы живем?..
– А ни в каком, Борис Николаевич. Нету у нас государства.
Тишина была какой-то гнетущей, за окном вдруг загудел ветер и стал биться в окно…
– Интересно, Шахрай об этом знает? – задумчиво спросил Ельцин.
– А кто его знает, что он знает, что не знает! – махнул рукой Полторанин.
– Он же у нас по юридическим вопросам…
– Ага…
Ельцин сладко зевнул:
– Разделимся… ухх-хо, Михаил Никифорович, все республики, окромя России, тут же увидят, какие они маленькие, понимашь. Значит будут войны за территории… Знаю: войны попрут! Сейчас Литва предъявила Горбачеву иск… на полмиллиарда долларов убытка. За пребывание в СССР. Озверели на свободе-то… сразу.
– Полмиллиарда? – Полторанин шмыгнул носом. – Я бы принял иск, Борис Николаевич.
– Как приняли? – не понял Ельцин. – Зачем и-шшо?
– А чтоб они задумались, ага, память свою освежили. И тут же – вставочку им: встречный иск – на миллиард. Или на два. Они ж, эти «саюдисы», забыли, что до 44-го Вильнюсский край не входил в Литву, точно вам говорю! Он же под Пилсудским был, Вильнюсский край, а столица – Каунас. Забыли… – вот и блякают! Это Сталин, извините, объединил Литву, положив там сто шестьдесят тысяч русских солдат! Вернул им, Борис Николаевич, Клайпедский край, Вильнюсский край, Жемайтию, Аукштайтию, Дзукию…
Пусть платят, раз говнизмы пошли, не жалко! А что, объединение Литвы не стоит миллиарда долларов, что ли? Тогда что ж это, на хрен, за государство?!
– Я п-понимаю, – Ельцин помедлил, – но противно все, понимашь…
– В политике, Борис Николаевич, все противно, – махнул рукой Полторанин. – Это как в анатомичке: ты приходишь на работу, честно делаешь свое дело, а везде смерть…
– Да… мы как врачи…
– Ага…
В кабинете стало светлее, день мирно отгонял темноту, и она растворялась, чтобы, спрятавшись за небо, вернуться обратно с заходом солнца.
– Ну ш-шта, Михаил Никифорович, по рюмке, я правильно понял? – улыбнулся Ельцин. – Сходите за Коржаковым… пусть он… тоже отметит.
