— Их можно выкупить. Я прикажу продать пленников, которые находятся на кораблях.
— Это хорошо. Но как только за пленников начнет поступать выкуп, твои воины примутся хватать новые и новые жертвы. Не мог бы ты запретить брать в плен людей, которые с тобой не сражались.
— Ты слишком многого просишь, служитель Бога. Я обещал не убивать тех, кто без оружия, и слово держу. Но мои воины приплыли из-за моря не только для того, чтобы полюбоваться твоим большим и красивым городом. Им нужна добыча, и без нее вандалы не вернутся в Карфаген.
Корабли вандалов были загружены до предела, и больше не было смысла искать что-то ценное. Когда африканцы, повинуясь приказу Гейзериха, начали покидать город, к Великому понтифику пожаловал необычный гость. Завернутого в черный плащ человека упорно не пропускали по-прежнему безоружные преторианцы. (После неудачного покушения римляне охраняли своего духовного отца день и ночь.) На возникший шум вышел Лев. Великий понтифик некоторое время рассматривал человека, который упорно желал с ним встретиться, и наконец попросил свою добровольную стражу:
— Пропустите его. Это мой давний знакомый — епископ Утики.
То, что гость — африканец, вызвало еще больше подозрений легионеров, а беспечность Льва была всем известна.
Они тщательнейшим образом несколько раз обыскали гостя и только после этого позволили ему войти в келью Великого понтифика.
— Проходи, Виктор, и прости за беспокойство, доставленное этими добрыми людьми, которые решили, что меня необходимо охранять.
— Ты меня помнишь, Лев?! — удивился гость. — Но ведь прошло полтора десятка лет с тех пор, как ты меня мог видеть.
— Я ждал тебя и знал, что ты придешь. Потому что ты, Виктор, искренне веруешь в Господа и не можешь до конца своих дней оставаться в плену заблуждений.
— Ты ничего не знаешь, Великий понтифик, иначе не позволил бы войти в твою келью, — виновато склонил голову епископ чужой церкви. — Когда ты отказался впустить в Рим меня и моих братьев-манихеев и пред ликом голодной смерти заставил их предать веру отцов, а затем сжег наши священные книги, я посчитал тебя самым лютым врагом и поклялся убить тебя — чего бы это мне ни стоило.
Виктор замолчал.
— Продолжай, — попросил Лев. — Ведь ты не все сказал, что желал.
— Разве уже сказанного недостаточно, чтобы позвать стражу и расправиться со мной?
— Для меня было бы страшным преступлением не дать раскаяться грешнику, не позволить ему сбросить с души тяжелые камни.
— Видимо, ты не знаешь, что убийца, который однажды пытался тебя убить, был послан мною. Тогда тебя закрыла своим телом добрая женщина, а неудачника ты приказал отпустить в добром здравии. Этот несчастный сумел вернуться в Африку, он пришел ко мне и сказал, что Великому понтифику невозможно причинить вред, ибо его защищает сам Господь. Затем человек, который пролил крови больше, чем я выпил вина, удалился в горы, чтобы, питаясь кореньями и саранчой, замаливать свои грехи и помогать тем, кто оказался в беде. Я ему не поверил, а решил, что моему посланнику просто не повезло и он лишился разума. К моему изумлению, в горы к раскаявшемуся убийце стали ходить манихеи, как к учителю, познавшему истину. Больше я не смог из числа братьев найти помощников для своего (как я считал) справедливого дела. Но я не отказался от своей ужасной клятвы…
Когда Гейзерих затеял свой поход на Рим и призвал всех желающих его грабить, я в числе первых занял место на корабле. Тут уж я надеялся рассчитаться с тобой либо чужой, либо собственной рукой. Со мной плыли последователи епископа Доната, которые только себя и считали истинными христианами. Впрочем, я с ними подружился, потому как мыслили мы почти одинаково, только наши заблуждения назывались разными именами. Донатисты презирали всех христиан, которые общались с земной властью, а поскольку ты, по слухам, был дружен с императором, то был для них врагом. Эти люди, по сути, были разбойниками, но называли себя несущими справедливость. Они отнимали у людей побогаче ценности и отдавали их бедным.
— Так это они ограбили церковь и лишили жизни двух монахов? — догадался Лев.
— Да, — согласился Виктор. — Донатисты рассчитывали, что во время грабежа Рима они отведут душу и насладятся любимым занятием. Однако вандалы, мавры и берберы столь скоро очистили Рим от всего ценного, что наши донатисты остались без работы. И они решились на то, чего боялись совершить вандалы — последователи учения епископа Ария. Как жаль, что люди, принявшие Христа, считают друг друга врагами и готовы терзать братьев не хуже язычников или даже хищных зверей! — вдруг в сердцах воскликнул епископ.
— Мир наш разнообразен, в Европе, Азии, Африке люди по-разному воздают должное Спасителю, во многих церквях имеются различия в богослужении, и в этом нет ничего ужасного, — ответил Лев. — Однако некоторые епископы хотят быть умнее Господа, они искажают Его слова и невольно идут по пути, который указывает лукавый. Все ереси пусть будут по заслугам осуждены, хотя некоторые из них в определенной своей части содержат нечто истинное. Взять хотя бы Ария, учение которого приняли вандалы… Этот епископ, говоря, что Сын Божий меньше Отца и сотворен Отцом, и полагая, что Сам Святой Дух создан так же Отцом, как и все, таким великим нечестием погубил себя, однако вечную и неизменную Божественность, которую он не распознал во всеединстве Троицы, все же, в сущности, Отца не отрицал.
— Среди тех, кто называл себя христианами, но грабил церковь и убивал монахов, я отыскал того, кто был готов исполнить мою клятву, — холодея от ужаса и сгорая от стыда, признался Виктор. — Я был уверен, что этот человек совершит свое черное дело, потому что ненавидел тебя не менее, чем я. Мне захотелось собственными очами лицезреть, как ты будешь умирать, как исполнится моя клятва (до чего дошел я в своей ненависти!). Словно завороженный, шел я за исполнителем моей воли. Я видел, как этот человек бросился вперед с обнаженным оружием, еще мгновение, и должно свершиться то, ради чего я жил последние пятнадцать лет. Но случилось невероятное: некто невидимый поставил у него на пути столь же невидимое препятствие, и человек за мгновение до того, как стать убийцей Великого понтифика, вдруг сам себя убил. Случившееся настолько было невероятным, что я три дня размышлял, не выходя из дома, не прикасаясь к пище, не слыша и не видя того, что творилось вокруг. И наконец меня осенило: Великого понтифика невозможно убить, потому что тебя, Лев, охраняет сам Спаситель. Ты не умрешь до тех пор, пока будешь нужен Ему на земле. А я почувствовал себя величайшим преступником и грешником, осмелившимся противостоять воле Господа. Назначь мне, Великий понтифик, любое наказание, и я сочту его недостаточно суровым для себя.
— Ты прощен, Виктор, отпускаются тебе грехи твои, — Лев осенил гостя крестом.
— Мне не искупить содеянного и тремя жизнями, если б они у меня были! — воскликнул Виктор. — Я не заслуживаю твоего прощения. Прикажи легионерам схватить меня и казнить.
— Всякий сожалеющий о греховных деяниях своих заслуживает прощения. Твое раскаяние я увидел.
— Но мои грехи… они слишком велики, — невольно продолжал спорить Виктор.
— Вся суть в искренности раскаянья. Вовсе необязательно тремя жизнями искупать свои ошибки, преступления, заблуждения. Земная жизнь отпущена нам только одна, и Господь примет покаяние, даже совершенное в последние ее мгновения. Вспомни притчу Господа о хозяине виноградника, нанявшем работников. И перенесшие тягость дня и зной и последние, которые успели потрудиться только час, получили одинаковую плату — один динарий. Господь помог тебе найти путь к винограднику Его, хоть и долог был путь твой. Ступай же, Виктор, потрудись во славу Спасителя.
Епископ, наоборот, не торопился уходить, а погрузился в глубокую задумчивость:
— Что могу я сделать для Господа? — наконец спросил он.
— Вандалы увозят в Африку тысячи пленников. Постарайся облегчить их судьбу, — посоветовал Лев.
