На последней фразе Эмили тихо заплакала.
— Бедный папа.
Мерридит быстро подошел к сестре, взял ее за руку, но от этого она расплакалась еще сильнее.
— Как мы будем жить без него, Дейви?
— Мне продолжать, милорд? — только и спросил юрист.
Мерридит кивнул. Обнял сестру.
«Поместье, жилой дом, надворные постройки, рыбокоптильня, маслобойня и всякие прочие земли, которые ныне заняты арендаторами Кингскорта в графстве Ее Величества Голуэе, полностью отходят лондонскому страховому обществу, каковому вышеупомянутое имущество было заложено целиком».
Кабинет заполнило неумолчное тиканье часов. По улице протарахтела телега. Слышен был стук копыт тяжеловоза, одинокий крик уличного торговца. Ни тетя, ни сестры даже не взглянули на него. Казалось, всем стыдно смотреть друг другу в глаза. Они склонили головы, уставились на свои руки, а юрист продолжал угрюмо зачитывать список. Изобилующие латинскими словами каденции английских законов. Старинные французские формулировки законодательной поэзии. Убийственная точность фраз, лишавших Мерридита наследства.
Дочитав, юрист выразил им соболезнование. Тактично попросил Мерридита задержаться на минуту. Им необходимо обсудить кое-какие сопутствующие вопросы. Ни к чему тревожить подобными пустяками дам, когда скорбь их так естественна и свежа.
Юрист достал из ящика стола досье, пухлое, как семейная библия: в папке были письма из банков и страховых компаний касательно закладной на Кингскорт. Отец Мерридита заложил имение пятнадцать лет назад, а полученные деньги вложил в бокситовый рудник в Трансваале. Однако рекомендации, которые ему дали, оказались неудачными, и дело прогорело. Остается только надеяться, что стоимость имения покроет хотя бы сумму основного долга. Последнее время земля в Ирландии стремительно дешевеет. Ну да об этом побеспокоимся в свое время. Довольно для каждого дня своей заботы [78]. Сейчас нужно побеспокоиться о другом.
В 1822-м, 1826-м, 1831 годах, когда не хватало продовольствия, его светлость тратил значительные суммы на покупку зерна для благотворительных целей. Очевидно, по совету леди Верити он за большую плату нанял бригантину, дабы перевезти груз индийской муки из Южной Каролины в Голуэй. Благоразумна ли такая мера или нет, юристу судить не положено. Но, разумеется, вследствие этих печальных событий они лишились дохода от сдачи имения в аренду. Земли пришли в крайнее запустение, их несколько десятилетий не обрабатывали должным образом.
Вот уже несколько лет как покойный граф превысил кредит в банке. Также за ним числятся и другие неоплаченные долги, причем некоторые весьма существенные и давно просроченные; эти суммы он брал, рассчитывая выгодно вложить средства, но всякий раз терпел неудачу. Неловко использовать столь грубое слово, но покойный граф фактически был банкрот. Он по-крупному задолжал виноторговцам и торговцам лошадьми, переплетчикам и продавцам диковинок, поставлявшим ему экспонаты для зоологической коллекции. Четырнадцать лет назад он взял в долг весьма солидную сумму у некоего Блейка из Талли — под умеренные, однако существенные проценты. Теперь Блейк требует немедленно вернуть долг, иначе грозит судом. Капитан желает расширить свои владения, но не сумел этого сделать из-за неуплаты. Этих доказательств хватит для возбуждения судебного дела о невыполнении принятых на себя обязательств. А отвечать будет Мерридит, как единственный душеприказчик. Судебное разбирательство обойдется недешево, да и дело это пренеприятное.
Еще покойный остался должен ему, юристу, долг этот копился тридцать лет и ни разу не был выплачен. Пожалуй, сейчас подходящее время, чтобы решить этот вопрос. Он с сокрушенным видом отодвинул от себя пергамент, словно нечто непристойное, за что ему стыдно.
Этих денег Дэвиду Мерридиту хватило бы на особняк на Слоун-сквер.
— Я выпишу вам чек. Вы не против?
— Думаю, не стоит… — Юрист примолк. — Точнее сказать… — Он опять осекся, начал снова. — Я готов подождать, милорд, когда у вас будет время заняться этим вопросом. Сейчас ваши миом наверняка заняты другим.
Мерридит достал чековую книжку и выписал чек на тридцать пять тысяч гиней, хотя знал, что в банке на его счету не наберется и двух сотен. Юрист, не глядя, взял чек и сунул в папку.
— Полагаю, ваша светлость не ожидали такого развития событий.
— В каком смысле?
— Я имею в виду, земельный вопрос в Ирландии и прочее. Наверняка ваша светлость питали определенные надежды.
— Разумеется, отец объяснил мне положение еще несколько лет назад. Мы хорошо поговорили. Я отнесся с пониманием.
— Я не знал, что ваша светлость и адмирал были так близки. Полагаю, теперь вы находите в этом большое утешение.
— Да.
— Вы были с ним в последнюю минуту?
— Конечно, да.
Юрист тактично кивнул, опустил взгляд.
— Ваш отец был выдающийся человек, сэр. Человек, который заслуживал большего, нежели послало ему провидение. Нам, всем, кто входил в его окружение, невероятно повезло. Жаль, мы не понимали этого раньше.
— Ваша правда.
— Так и есть. Так и есть. Мы не знаем своего часа, сэр.
— Верно.
— И все же вы получите кое-что очень важное, сэр. Сокровище, ценность которого не умалить никаким превратностям судьбы.
— Что именно?
Юрист уставился на него, точно вопрос показался ему нелепым.
— Разумеется, его титул, милорд. Что же еще? Первую речь в палате лордов девятый граф посвятил предлагаемым изменениям в Закон о бедных [79], согласно которому те, кто желает попасть в работный дом, должны много трудиться. На следующее утро речь опубликовали в «Таймс» под заголовком «Новый призыв к соблюдению приличий в палате лордов». Лора вырезала заметку и вклеила в альбом.
Благодарю вас, милорд, за добрые слова, однако, признаюсь, мне стыдно сегодня присутствовать в этой палате. Она одобрила один из самых постыдных маневров, какие предпринимал когда-либо цивилизованный парламент, омерзительную затею, причинившую скорбь вдовам и обездоленным, — отказалась протянуть руку помощи нуждающимся, заключила несчастных детей в Бастилию небрежения, обрекла обманутых и покинутых всеми бедняков на нищету.
В трех сотнях миль от того места, где находился лорд, мимо подорожного столба с надписью «Чейплизод» прошла женщина. Она была голодна, эта праздная бродяжка, будущая обитательница работного дома. Ступни ее кровоточили, ноги подкашивались от слабости. Незадолго до этого она родила в поле, но нельзя же обременять налогоплательщиков жизнью ее ребенка. Она плелась на восток, в сторону Дублина, рядом с ней текла к морю Лиффи. В море наверняка найдется корабль, который отвезет ее в Ливерпуль. В Глазго или Ливерпуль. Не важно. Важно лишь одно: удержаться на израненных ногах, как-то пройти Чейплизод. Ее имя не упомянули ни в тот солнечный вечер в палате лордов, ни на следующее утро в «Таймс».
Она дошла до выступа скалы, увидела вдали море, те же, кто за морем спорили о ее судьбе, заметили кое-что любопытное. Необычную страсть, с которой выступал новый пэр, его странный пыл, очевидный гнев, когда балкон опустел, как и сама палата. В отчете о заседании отмечено, что пэру сделали вежливое замечание.
Председатель палаты лордов: Я хотел бы со всем почтением заметить его светлости, что, хотя некоторые лорды несколько глуховаты и его ирландский выговор исключительно приятен слуху, все же нет никакой нужды повышать голос до такой оперной громкости. (Смех в зале. Возгласы «Верно!») [80]
Казалось, он не выступает с речью, говорили многие. А кричит на кого-то, на врага, на которого давно хотел напасть. Тем более странно, учитывая, что закон, о котором шла речь, некогда поддержал Томас Дэвид Кингскорт из Карны, виконт Раундсто-ун, отец графа, выступавшего в палате лордов.
* * *
