дней назад уехал. Да вот пришло озарение — и он увидел монастырь и правителя в нём, о том и сказал.
Иов понял дворецкого и его смущённое состояние, покачал головой и тихо побрёл к себе. Смута и предчувствие большой и скорой беды с новой силой охватили душу патриарха. Случилось это потрясение за полгода до смерти царя Фёдора.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ПРОИСКИ
И боярин князь Фёдор Романов, узнав от Дионисия, что правитель Годунов почитай месяц гоняет коней по державе да встречается с ведунами и волхвами, задумался. Да без удивления, потому как удивляться-то и нечему, коль отчаянный человек на происки ринулся. И узнал Фёдор, что Борис побывал за минувшие дни в Кашире и в Серпухове, в Коломне, Верее, Можайске и в других мелких городках.
Спрашивал Фёдор себя, чего добивался правитель, коль вся полнота власти в его руках. Раньше, года через два после смерти Ивана Грозного, Борис сомневался в той полноте. Сильно теснил его с места правителя глава Посольского приказа думный дьяк Андрей Щелкалов. Умный, решительный, обладающий жестокой и непреклонной волей, Андрей Щелкалов буквально поработил христолюбивого царя Фёдора. Да и Бориса угнетал своими талантами. А после мая девяносто первого года казалось, что Борис попал в тенёта, растянутые Андреем Щелкаловым. Он, не брезгуя средствами, распускал слухи, что смерть царевича Дмитрия на совести Бориса Годунова.
Быть же такому, что на одного хитрейшего нашёлся другой, ещё более пронырливый и удачливый хитрец. Кто бы мог подумать, что Андрей Щелкалов распишется в своей беспомощности и вместе с Василием Шуйским будет читать высшему боярству и духовенству список угличского обыска-допыту, где твёрдо было сказано, что смерть царевича наступила Божьим судом. Да это в прошлом. А теперь удивило Фёдора Романова то, что Борис побывал в Волоколамске и встречался там с Сильвестром и Катериной. Выходило, что никто другой из ведунов не сказал Борису той правды, какую открыли ему провидцы Катерина и Сильвестр. После встречи с ними Борис сразу повернул к Москве, а приехал цветущим, как маков цвет. Но что сказали ему Катерина и Сильвестр, пока никому не было ведомо.
Фёдор Романов решил, что это нужно знать обязательно. Понял он, что Борис действует не только против кого-то, ему, Фёдору, неизвестного, но и против него. И послал Фёдор своих людей в разные места узнать правду у ведунов. Да все они вернулись ни с чем. И тогда Фёдор сам решил ехать в Волоколамск, а всё другие места, где был Борис, его не интересовали. Верил Фёдор, что всё узнает от Катерины. Да и не скрывал от себя князь, что тоской изошёлся по своей любе. Сумела она разделить его сердце на две части и одну взяла себе. Теперь же оставшаяся половина денно и нощно стремилась к своей другой половине. Так Фёдору казалось, и его душа заходилась от радости, когда он думал о Катерине, вспоминал её ласки.
Пополудни, лишь чуть схлынула летняя жара, Фёдор стал собираться в дорогу. Платье он надел попроще — кутневой кафтан, в каком хаживал по Пскову, когда воеводничал там, да лёгкую кунью шапку. Смущало Фёдора то, что располнел за последние годы. А и то сказать, сколько времени прошло с последней встречи. Уж и до заветной черты, какую наметила Катерина, осталось совсем намного. Ой, поторопиться нужно ухватить лишнюю радость жизни, а ведь опосля и не дотянешься.
И вот уж кони запряжены: коренник да пристяжная, возок лёгкий — и в путь пора.
На другой день, во второй половине, Фёдор был в Волоколамске. Остановился на площади возле питейной избы. Вошёл в неё. И сразу же увидел «местного епископа» Петра Окулова, как окрестил Фёдор этого Божьего человека. А Пётр бражничал. Да с кем — с Сильвестром. Как узнал его Фёдор, неуютно стало ему в чужой «епархии». Но делать нечего, не возвращаться же ни с чем. От порога крикнул целовальнику, чтобы нёс на стол Окулову чего позадиристее. Целовальник — мужик сообразительный, бегом принёс ендову медовухи пополам с водкой — и пей боярин с гостями за милую пушу. Потому как после такого питья все становятся родными братьями и кровными друзьями.
Пётр Окулов улыбнулся боярину, глаза-лучики смотрели на него хитровато. А Сильвестр помрачнел. Да было от чего. Но оба ведуна выпили без стеснения и оказались разбитными мужичками. Глазами заиграли, словно бесовскими огнями. «Огнищане и есть», — подумал о них Фёдор, отметив, как Пётр выпил «медовуху», бородёнки не замочив. Ещё боярин медовухи налил. Спросить думал, а Сильвестр опередил его:
— Ты, боярин, до кого приехал?
Фёдор на вопрос не ответил, сам спросил:
— Чем, христиане, промышляете, что в будний день в питейной избе сидите? Может, словами заветными торгуете?
— Мы словами не торгуем и не сорим, а что скажем, тому и быть, — ответил за друга Пётр Окулов.
— Так и мне скажите, что Борису-правителю рекли, — не церемонясь повелел боярин.
Переглянулись ведуны.
— Ан не зря угощал, — отметил Пётр. — Держи и ты, княже, от сороки подарок. Сказанное нами засветится явью на Акулину-полузимницу. Чего уж и ждать-то, полгода всего.
— А ты без загадок реки...
— Ишь, скор! За жбан медовухи полцарства взять, — отрубил Сильвестр.
Неловко стало боярину. Выходит, что знают ведуны, зачем примчался в Волоколамск. А может, и не надо с ними играть? Позвать пристава, вон на площади вышагивает, да в железо сих воров. Сильвестра особенно, зол же люто на мир, и уж тогда с ним поговорить. То-то языки развяжут на съезжей избе.
Но голос разума одолел нехристев порыв: нашлют какой порчи мигом за подлое дело. Нет, сей народ осторожности требует.
Погрозу сделал-таки.
— Как хотите, ан за вас скажет Катерина. Ведаю, где ваша девка.
Сильвестр зубы показал:
— Ты, боярин, Катерину не тронь!
— Да кто она тебе? Царством ей владеть нужно, а она скотницей в твоей избе, — озлился Романов.
Знал Сильвестр про её забавы с боярином и, если бы не её запрет, давно бы тому быть с порчей. Ан любовью к ней не мог поступиться, терпел да ждал, когда блажь у неё пройдёт. Она и сама ему сказала, что десять лет всего и подождать. Теперь пустяк остался, месяц какой. Да как стерпеть появление боярина и его угрозы. Ой, как лихо у Сильвестра на душе, а нужно терпеть, терпеть, если не хочешь потерять Катерину.
Любил Сильвестр Катерину так, что всё
