Столовая — самая маленькая комната в квартире. И стол не раздвигается. Некуда, да и незачем. Григорий Михайлович считал, что восемь человек за столом — предел, иначе не будет общего разговора.
Кто только не сиживал за этим столом! Чьи лица и голоса помнят эти стены… Эренбург и Пудовкин, Шостакович и Орбели — всех не перечислишь. Все известные кинематографисты мира, приезжавшие в нашу страну — от Жоржа Садуля до Чезаре Дзаваттини, — не раз бывали гостями в этом доме. <… >
Хозяин разливает вино в старинные бокалы, но сам не пьет — только подносит бокал к губам. <…>
— Совсем недавно я лежал под этим столом. Спросите Валю, если не верите.
И Валентина Георгиевна, смеясь, рассказывает, как к ним приходил на днях известный художник… который пил так много и усердно, что в конце обеда, когда, сварив кофе, она возвращалась из кухни, до ее слуха донесся разговор — собеседники спорили о трактовке шекспировской трагедии в одном из ленинградских театров, но при этом оба, как оказалось, лежали на ковре под столом. Хозяин из вежливости, гость — по необходимости, но беседа, высокоинтеллектуальная, продолжалась» [190].
Увидеть легендарный интерьер квартиры Козинцева можно и сейчас в одноименном документальном короткометражном фильме Александра Сокурова. Кажется, старинная мебель, диковинные предметы искусства, кипы книг были здесь всегда…
1940 год. Шварц навещает здесь новоселов — Григория и его первую супругу, актрису Софью Магарилл, которая через три года, во время войны, умрет от брюшного тифа: «День еще теплый — балкон открыт. Точнее, это не балкон, а дверь с решеткой внизу. Полки книг до потолка, вся обстановка, теперь мне столь знакомая. Прелестный пес, длинный, коротконогий, мохнатый, серо-белого цвета. Он работал в цирке, и у него во рту разорвалась петарда прежде, чем он успел положить ее куда следует. С тех пор отказался пес работать на арене, и Козинцев купил его. Дома показывал пес фокусы с охотой. Открывал двери и, выходя, закрывал их за собой. Ложился в чемодан и закрывал себя крышкой. Козинцев, печально-доброжелательный, стройный, как и в нынешнее время, но необыкновенно моложавый, совсем юноша. <…> Пришла Магарилл, красивая, очень отделанная, совсем как произведение искусства. И весь их дом показался мне еще более привлекательным».
Софья Зиновьевна была на пять лет старше Григория, и познакомились они в первые годы его пребывания в Петрограде.
Козинцев вырос в Киеве в уважаемой благополучной семье. Отец его был востребованным доктором, а мать, дочь раввина, изящной подтянутой дамой, из тех людей, «присутствие которых не тяготит, а радует». Гриша и его сестра Люба (будущая художница и жена писателя Эренбурга) были окружены любовью семьи, однако послереволюционные годы в Киеве оставили тяжелый след в детском сознании. Козинцев и его товарищи Сережа Юткевич и Люся Каплер, также будущие прославленные режиссеры, ощущали себя героями какой-то кровавой постановки — грохот случайных выстрелов, улюлюканье карательных банд, несуразные папахи петлюровцев, бесконечные сцены жестокости стали привычной картиной. Навязчивый образ истекающего кровью затравленного человека, которого избивает глумящаяся толпа, найдет отражение в ряде фильмов Козинцева. Сцены «Шинели», «Союза великого дела», «Дон Кихота» станут способом материализовать кошмары детства, посмотреть им в лицо. Гимназию закрыли, и будущий народный артист СССР остался с шестью классами образования. Вместе с Юткевичем и Каплером четырнадцатилетний подросток начал работать — с лозунгом «Даешь искусство народное, площадное, копеечное!» труппа молодых людей устраивала кукольные представления. Гриша, тонким голоском кричавший за Петрушку, в конце концов его сорвал — до конца жизни окружающие удивлялись несоответствию высокого, почти женского голоса режиссера его облику.
В 1920 году пятнадцатилетний Козинцев, оставив в Киеве обеспокоенных родителей, вслед за своими товарищами перебрался в Петроград. Здесь его приютила сестра матери, тетя Роза, получившая образование в Париже и заведовавшая в городе на Неве акушерской клиникой. В ее квартире на Каменноостровском, недалеко от своего будущего дома на Малой Посадской, Григорий прожил двадцать лет.
Жизнь в Петрограде, все еще сотрясаемом гражданской войной, кипела. Все с теми же старыми киевскими друзьями Юткевичем и Каплером, одесситом Траубергом и единственным взрослым во всей компании режиссером Крыжицким Козинцев организовал театральную мастерскую «Фабрика эксцентрического актера» (ФЭКС).
Сюда к шестнадцатилетнему преподавателю Григорию Михайловичу и пришла учиться мастерству двадцатиоднолетняя начинающая актриса Софья Магарилл, через два года ставшая его женой. Именно она в 1939 году стала первой хозяйкой новой просторной квартиры в доме кинематографистов.
Козинцев тяжело переживал кончину женщины, с которой прожил в общей сложности двадцать лет, а в этой квартире — около полутора. Сын Григория Александр вспоминал, что няней для него наняли женщину, работавшую когда-то в семье Магарилл. Она любила рассказывать мальчику о доброте и красоте первой жены его отца.
1955 год. Шварц все так же восхищается квартирой друга, живущего здесь со второй супругой Валентиной и воспитывающего десятилетнего сына Александра: «Деревянная черная чья-то фигура до пояса, с изящными пальцами, вмонтирована в стену над дверью. Их несколько — хозяин любит деревянные скульптуры. Против Мадонны на книжной полочке, в застекленной рамке, — автограф Маркса. Много немецких и английских книг по Шекспиру. Козинцев отлично знает его… Работает он, как все кинорежиссеры, много. Студия, условия производства приучили их к этому. Он денди. А всякий денди прежде всего держится естественно» [191].
Конечно, в доме есть и животные, которых Козинцев обожал. Собака уже другая, и снова спасенная. Дворнягу Пуша Григорий взял из питомника, где пса собирались подвергнуть медицинским опытам. Режиссер так любил собак, что даже жену называл «лохматый друг», «Жученька» или просто «Жу». Были в доме и кошки. Любимица Ксюта выглядывала из этих окон, провожая хозяина на «Ленфильм» или в театр, а когда он садился за печатную машинку, устраивалась на коленях. Несмотря на неудобство, без Ксюты работа не спорилась, и Григорий Михайлович всегда расстраивался, если кошка не помогала ему со сценариями. Помимо четвероногих, в квартире обитали и птицы. Валентина выпускала их из клеток, и они летали на радость садившемуся за поздний ужин кинематографисту, иногда подкрадываясь к краю его тарелки и разделяя трапезу.
