А на корабле доктор Круль готовился к дальнейшему плаванию. После разгрузки «Вихрь» должен идти на Сандвичевы острова выполнять второе поручение Баранова. «Доктор медицины и натуральный история», как сам себя именовал отставной лекарь, вез владетелю островов королю Томеа-Меа подарки правителя, поклон и благодарность за приглашение обосноваться в тех местах. Сбывались давние планы, обдуманные еще с Резановым в долгие зимние ночи на Ситхе.
В коротеньком сюртуке, обсыпанном на груди табачной пылью, очкастый и низенький, с выпяченной нижней губой, Круль не сидел ни одной секунды на месте, суетился, переставлял ящики связки, бормотал, чертыхался. Солнце нагрело стенки и палубу, в каюте было жарко, но доктор не замечал духоты и лишь изредка вытирал испарину рукавом с торчавшим оттуда оборванным кружевом сорочки.
Время от времени он останавливался, доставал из заднего кармана истрепанный сафьяновый портфельчик, вынимал бумажку с какими-то записями, сверялся по ней и снова продолжал pacставлять и укладывать свои свертки.
После полудня Алексей вытащил его на берег. Несмотря на чудачества и задирливый нрав бывшего лекаря, подштурман успел привязаться к неугомонному прожектеру и бродяге и весь долгий путь из Ново-Архангельска с любопытством слушал его рассказы о бесконечных приключениях. Круль исколесил всю Европу, побывал в Африке и в Китае, держал цирюльню в Санкт-Петербурге, прогорел, поступил на службу Российско-американской компании. Получех, полуитальянец, он давно уже обосновался в России, но правильно говорить по- русски не научился.
Полюбуйтесь, сударь, хоть Калифорниею,говорил Алексей со смехом, помогая Крулю взобраться на утес,а то до ваших островов еще долгий путь.А затем, перестав смеяться, сказало серьезно: Жаль, что Александр Андреевич сам не видит сию землю. Он мечтал о ней с господином Резановым.
Сознание польз отечества уже есть радост,назидательно, ответил Круль, одолевая последнюю скалу. Он все еще думало о незаконченных сборах и нехотя следовал за Алексеем.
Но взобравшись на вершину утеса и раздвинув свою огромную подзорную трубу, Круль скоро забыл обо всеми только кряхтел, вертелся и приседал, не в силах скрыть восторга. Потом вытащил портфельчик, достал из него небольшую самодельную карту и, поправляя сползавшие очки, ткнул в нее торжествующе пальцем.
Вот! Бути верни мои слова! Прямой дорога на островы. Все корабли идут через эти мест. Я буду там, вы здес. Большой польза колоний. Большой польза жителям. Государь спасибо сказать будет Баранову! Нам!
Алексей взял у него подзорную трубу. Внизу, у шлюпок, суетились люди, на берегу росла груда тюков и бочонков, отдельно лежали выгруженные на песок кожаные байдары. Две женщины хлопотали у костра. Недавно еще дикий берег казался теперь обжитым, людской гомон отгонял чаек, лениво взмывавших ввысь. Зато плоскогорье, залитое солнцем, с каймой безлесных гор, красноватые расщелины каньонов, снежная белизна Сьерры были тихи и пустынны, словно жизнь не начиналась еще на этой земле.
Неожиданно Алексей передвинул зрительную трубу. Далеко на горизонте, там, где безлесный береговой хребет врезывался в голубизну неба, вырос тоненький дымовой виток. Он тянулся вверх прямо, не утолщаясь и не уменьшаясь. Потом вдоль линии хребта возникли еще два таких столба. Они тоже тянулись прямо и в полном безветрии казались неподвижными.
Индейцы! сказал Алексей, чувствуя необъяснимую тревогу. Как будто кто-то невидимый следил за каждым движением на берегу.
Забыв о Круле, он заторопился разыскать Кускова. Он знал обычаи ситхинских обитателей. Там появление дымов означало сбор многих племен, чаще всего на войну. Однако дымки скоро пропали, и, кроме Алексея, их никто не увидел.
Выслушав донесение подштурмана. Кусков тоже забеспокоился. В прошлые годы местные жители встречали его на берегу; ночью, когда подходил корабль, жгли костры. В этот раз он еще не видел ни одного индейца, хотя «Вихрь» двое суток шел, не слишком удаляясь от береговой черты.
Может, за бостонский куттер посчитали, сказал он, трогая в левом ухе золотую серьгу. Американцы теперь строят свои суда на наш манер. А может, идет война с гишпанцами. Поставь караулы, Леша, я побуду тут.
Он приказал никому не говорить ни слова. На свою землю люди должны ступить без опаски. Но сам не спал всю ночь.
Плохо спал и Алексей. Доктор Круль, помещавшийся с ним в одной каюте, давно уже храпел и причмокивал во сне. Голова его, повязанная на ночь по-бабьи платком, белела у открытого иллюминатора. Чуть приметно раскачивалось судно, скрипела обшивка, изредка раскачивалось судно, скрипела обшивка, изредка раздавались шаги караульного матроса на озаренной молодым месяцем палубе. Казалось, никогда не наступит утро. Алексей лежал и думал и об индейцах, и о переходе на «Вихре», и о завтрашнем походе, и о судьбе, приведшей его сюда...
Семь лет назад на Кадьяке умер от ран, полученных на охоте за моряками, единственный родственник Алексея дед Онуфрий. Родители погибли во время холеры еще в России. Умирая, старик бредил теплыми странами, где когда-то бывал в молодости. Потом пришел в сознание, подозвал внука и просил похоронить по морскому обычаю, опустив тело в океан.
Был шторм, и зверобои отказались выйти в море. Они не любили старого гарпунщика за свирепый нрав и тяжелую руку. Алексей молча выслушал отказ, сам зашил в старый парус покойника, привязал якорь и, напрягая все силы, отнес в лодку. Буря угоняла байдарку все дальше и дальше, исступленно швыряла ее, вырвала весла. Алексей изнемог настолько, что не в состоянии был поднять тело, чтобы опустить в воду. Тогда он перевернул байдарку... Через несколько часов мальчонка выбрался на берег за двадцать верст от бухты и в становище зверобоев уже не вернулся. Он двинулся пешком по берегу, направляясь в Ново-Архангельск. По пути Алексей встретил судно Резанова, шедшее на Ситху.
Ревизору российских колоний очень понравился смелый, решительный паренек, с такими же вьющимися русыми волосами, как и у него самого, открытым, веселым характером. Резанов рас сказывал ему о Петербурге, Японии, южных морях и землях. Алексею вспоминались и слова деда, давние разговоры бывалых промышленных. Он готов был слушать камергера без устали.
Резанов хотел взять Алексея с собой в Калифорнию. Но правитель колоний Баранов не отпустил его в этот вояж.
Придет время, сам поведешь туда судно,сказал он, с удовольствием разглядывая из-под нависших бровей Алексея. Подросток ему тоже нравился.Нам свои мореходы потребны.
Шесть лет прожил Алексей в Ново-Архангельске. Учился в школе, устроенной Барановым, плавал по заливам, ходил до peдута св. Михаила в Берингово море, описывал берега, составлял; навигационные карты. Хотел подружиться с Павлом, крестником правителя, таким же сиротой, изучавшим мореходное дело; в Кронштадте и в Англии, но из этой попытки ничего не вышло. Тихий и замкнутый Павел с радостью помогал ему в ученье, но сторонился отчаянных выдумок Алексея, взобравшегося дважды. на недоступную вершину горы Эчком, а в другой раз с десятком. алеутов, вооруженных только промысловыми дротиками, напавшего на пиратское судно. Пираты прострелили тогда ему ногу. Зато крестник правителя восхищался и часто был изумлен замыслами Алексея, всегда точными, ясными и исполнимыми.
Алексей очень привязался к Резанову. И когда тот вернулся из Калифорнии, интересовался всем, обо всем расспрашивал и не знал лишь про обручение и будущую женитьбу Николая Петровича. Об этом Резанов запретил говорить своей команде и открыл секрет только правителю. Да эта сторона жизни и не интересовала Алексея. Он хотел одного самому побывать в новых местах, строить поселение. Баранов и Николай Петрович составляли уже подробный план.
Еще в разговорах с испанцами, особенно с падре Уриа и Кончей, Резанов понял, что можно и должно поставить заселение на ничейной земле, на границе с Калифорнией, вспахать пустующие прерии, развести скот, научить индейцев обрабатывать поля. Тогда не надо будет зависеть от торговли, которую все время старается запретить Испания. Однако плану предстояло пролежать шесть лет. Резанов уехал в Петербург, надеясь вернуться через год, как только кончится война в Европе, но не вернулся совсем. Заболев дорогой, он умер в Красноярске. До последней минуты он не думал о смерти...
Прибывший из Охотска шкипер рассказывал о последних днях Резанова. После отъезда из Ситхи он направил на Сахалин тендер «Авось» под командой Давыдова, а сам на «Юноне» прибыл в Охотск. Отсюда «Юнона» с Хвостовым пошла на Сахалин и Курилы в помощь Давыдову, а Николай Петрович спешно выехал верхом в Якутск, чтобы не терять ни одного лишнего часа и поскорее явиться в Петербург. Возможность войны, дела в колониях, думы об оставшейся Конче беспокоили и торопили. Однако тяжелый путь по горам и топям, переправа через бесчисленные речки, а затем простуда задержали его, и он прибыл в Якутск лишь в начале зимы.
