class="p">Побег Савва Севастополь. 1920 год. Октябрь
Бежать некуда. Балкон на четвертом этаже, не спрыгнешь. В голове туман. За окном туман, будто Лушкино молоко по всему городу разлили…
Некуда бежать…
На балкон выскочил, дверь захлопнул, но «Бульдогу» открыть ее труда не составит.
Это конец.
Но откуда-то совсем рядом звонкий Маруськин голос!
— Тикай!
Это всё ему кажется… Откуда Маруське здесь взяться… Да еще и на высоте четвертого этажа.
Туман… Но…
Маруськин крик всё громче.
— Тикай, дурень! Скорше тикай!
Маруська — живая, настоящая, — на балконе соседнего дома, тянет к нему руку. Расстояние между балконами приличное, сорваться с четвертого этажа проще, чем перепрыгнуть.
— Сигай! Сюды сигай! — кричит Маруська.
— Не «сюды», а «сюда», не «скорше», а «скорее», — машинально поправляет ошибки ее речи Савва, пытаясь забраться на высокие перила.
— Токи заумства твого теперяче не хватало! — огрызается Маруська, и сама тут же исправляется: — Не «теперяче», а «теперь», усекла!
«Бульдог» со сварой такой же бульдожьего вида вояк врываются на балкон, силясь ухватить Савву за полу куртки. Маруська тянет руку с другого балкона.
— Сигай!!!
И он, забравшись на перила балкона, покачнувшись, еще чуть — и упадет вниз, с силой — откуда только взялась — отбивает руку одного из «бульдогов», пытавшегося схватить его за рукав, покачивается, чтобы удержать равновесие, набрав воздуха и закрыв глаза, прыгает вперед…
…и повисает на перилах балкона соседнего дома. Маруська тянет его вверх. «Бульдоги» с другого балкона тянут руки к нему, стараясь ухватить за куртку.
— Стреляйте! По ногам, по рукам стреляйте! — кричит старший «Бульдог».
Савва висит «на одном честном слове», слабые руки заумного мальчика, не знавшего ни физического труда, ни спортивных занятий, вот-вот разожмутся и он рухнет вниз.
Маруська тянет его вверх.
— Тянися давай! Сам тянися! Сам тянись!
Для чего-то же вторая жизнь ему была дана и снова поставлена на край пропасти.
Значит ли это, что в новой, отпущенной ему жизни, он так и не понял чего-то главного? Поэтому он теперь второй раз на волоске от смерти. Или уже в третий раз. Если не поймет — умрет.
— Тянись, бугай толстый! — ревет Маруська.
Никакой он не бугай, осунулся и похудел, ничего от пухлого подростка, два с половиной года назад приехавшего в Крым, не осталось.
— Сам тянись!
Выстрелы. «Бульдоги» стреляют в Маруську. Девушка едва успевает пригнуться, но рук его не отпускает. Пуля попадает ей в кисть правой руки. Маруська кричит, но Саввину руку держит.
Злость в нем. Дикая злость!
На Константиниди. И на его «Бульдога», стреляющего в невиновную Маруську. Тогда Савва Анну и девочек подставил, теперь Маруську до тюрьмы доведет. Если его сейчас заметут, то и Маруське не выбраться. За помощь ему, сподвижнику красных и фальшивомонетчику, и ее точно расстреляют.
Откуда только силы берутся! Савва резко подтягивается, перекидывает одну ногу через перила, переваливается, спешит убрать вторую ногу, пуля успевает задеть ее по касательной — он ранен! Но он успел! Он на балконе другого дома. Вместе с Маруськой.
— Откуда ты здесь?
— Тебя, идиёта, спасать приперлась! Увидала, как Зинка тебя на экипаже увозит. Она на экипажах и по отелям только тех водит-возит, кого властям сдает! И тебя, дурака, повезла. А я энтот дом знаю, работала тута. И черный ход знаю, и балкон с обчего коридора, вот и прибегла.
Оба живы. Оба ранены. Нужно как-то с этого балкона исчезнуть. «Бульдоги» уже бегут вниз по лестнице гостиницы и будут ждать их внизу у подъезда соседнего дома.
— Бежим в разные стороны, так нас сложнее ловить!
Откуда в нем эта точность реакций просыпается? Сам удивлен.
— Ты в полуподвал, только не напрямую. Путай следы. Пусть Дора Абрамовна вытащит пулю и даст тебе лекарств и бинтов с собой.
Маруська смотрит изумленно, никогда таким решительным Савву не видела. Он и сам себя таким никогда не видел. Подсыпанное снотворное, или что ему там Изабелла-Зинка подсыпала, производит обратный эффект и, напротив, вызывает концентрацию всех умственных и физических возможностей? Зря тогда он первый бокал в горшок с фикусом выплюнул.
— Всё, что мы наменяли, в мешок! Какие деньги остались — туда же. Пустые бланки документов, ручку с пером и чернила в склянку с пробкой налей, чтоб писать было чем.
— А швейная машинка? — У Маруськи неожиданно жалобно дрожат губы.
— Новую тебе куплю! Не реви! Встречаемся возле порта. Только оденься поспокойнее. В смысле, без воланов и рюшечек.
— А сам куда?
Кровь с правой руки капает, подбородок все еще дрожит, теперь еще и рюшечками не к месту Маруську обидел. Савва достает из кармана платок, перетягивает рану, чтобы кровью дорогу не метила.
— К Сперанскому сам. Тот на корабль устроить обещал. Возле порта, как стемнеет!
Спускаются черным ходом, который Маруська знает, выходят на соседнюю улицу. «Бульдогов» вроде бы нет, те караулят их около главного входа.
Разбегаются в разные стороны.
До дома Сперанского недалеко. Адрес известен. Профессор искусствознания много раз настоятельно его в гости приглашал. Был бы он только дома!
Профессор дома. Открывает дверь. В халате. Вальяжен. Удивлен. Явно ждал кого-то другого. Савве рад.
Выслушивает внимательно. Савва рассказывает не всё. Про Константиниди умалчивает. В рассказе остается только «Бульдог», которого обманул Лёнька Серый, а Савва ни при чем, но попался, и живым из такой западни не вырваться. «Бульдог» облавы организует. Севастополь город не маленький, но всех армейских на ноги поставит, найдет. Художника, рисовавшего на набережной, каждый в лицо знает.
— Уезжать вам нужно, мальчик мой! Давно говорю вам — уезжать! В Париж! В Берлин! Учиться! Живописи и не только! В Сорбонну поступить! В Гейдельберг! С вашим умом и вашим талантом преступление в этом городе портреты на набережной малевать! Уладим! Всё уладим. Есть у меня связи в администрации порта.
Сперанский звонить выходит в коридор, снимает трубку телефона, просит барышню соединить с нужным номером.
Савва, взмокший от прыжков, стресса, быстрого бега и подсыпанного ему в вино вещества, наливает из графина стакан воды, залпом выпивает. Еще стакан. И еще.
— Отправить надобно… Сегодня же. — Из коридора слышно, как в телефонную трубку говорит Сперанский. — С запиской от меня. Не по телефону — всюду уши, всюду! Крайне признателен! Крайне. За мной, сами знаете… В любое время… С превеликим удовольствием! Сами знаете!
Возвращается в комнату, садится к столу, пишет записку.
— Без имен. Всё без имен! Должны понимать — если что, я вас не знаю, а мою записку вы, юноша, у кого-то украли. В порту Капитонова найдете, он на корабль устроит.
Савва кивает, как китайский
