Глава двадцатая
1
Студёным осенним утром — с неба сыпалась крупка — Байгильде в поисках лошади спустился к речке и примерно в версте от аула возле уремы увидел лежащего на земле ничком человека. «Бэй-бэй! — удивился он. — Кто это спит тут в такую погоду?»
— Эй, вставай! Чего это ты тут валяешься? — подал голос Байгильде. Но лежащий на земле не ответил и не шевельнулся. Байгильде подошёл к нему, тронул руку и обмер: рука была холодная, как лёд.
Тут уж стало не до лошади. То и дело оглядываясь, Байгильде побежал в аул; влетел, бледный от испуга, в дом старосты и, даже не поздоровавшись, выпалил:
— Гариф-агай, человека убили!
У старосты, пившего утренний чай, брови поползли вверх.
— Человека убили, говоришь? Кто убил?
— Там, внизу, возле уремы лежит… Кто убил — не ведаю.
Гариф, отставив недопитый чай, сполз с нар. Жена и сыновья старосты, сидевшие у самовара, будто окаменели с блюдцами в руках.
— Беда за бедой! — бормотал Гариф, одеваясь. — Прямо наказанье быть старостой в нынешние времена. Сохрани аллах, так и головы лишишься!
Он послал работника за десятскими, а Байгильде велел никуда не отлучаться:
— Отставь в сторону все свои дела. Придётся попеременно караулить труп. Пойдёт теперь разбирательство — конца-краю не будет. И с тебя, и с меня допрос снимут…
Байгильде повёл старосту, десятских и ещё несколько человек к месту, где лежал труп. Гонец, посланный вперёд, привёл туда же старика Адгама, который всё ещё сторожил у пруда заготовленное там мочало. Старик мог понадобиться потому, что убийство произошло неподалёку от его шалаша.
Убит, оказалось, Хусаин, служивший с прошлой осени в Уфе и отпущенный ненадолго домой на побывку. Кто-то нанёс ему два или три удара ножом.
Старик Адгам, увидев племянника мёртвым, затрясся в беззвучном плаче: он любил парня, после смерти Вагапа взял на себя отцовские заботы о Хусаине с Ахсаном.
Судя по тому, что тело уже остыло, убийство произошло вечером или минувшей ночью. Все согласились с этим мнением.
— Ты не видел тут кого-нибудь вчера вечером? — спросил староста у Адгама.
— Нет, не приметил. Только женщина какая-то прошла, вроде — с метёлкой. Должно быть, в уреме наломала. Я не пригляделся, не знаю, чья жена. Но со мной до вечера был Ахсан, помогал складывать мочало. Может, он скажет…
Гариф послал за Ахсаном. Паренёк, удивлённый вызовом в столь необычное место, — он ещё не знал, что убит его брат, — на вопрос старосты ответил:
— Так то ж была Фатима, дочь Ахмади-ловушки.
Вернувшись домой, староста обсудил с десятскими то, что удалось выяснить. Получалось: кроме Фатимы, подозревать в убийстве некого.
Старостиха понесла потрясающую новость на улицу.
И закрутилось вокруг Фатимы колесо молвы.
— Фатима убила, Фатима! — убеждённо говорила старостиха. — Никакая собака туда не заглядывала, только её видели. Ещё прошлой осенью люди заметили: между ней и Хусаином что-то неладно…
Женщины обсуждали новость, поворачивая её и так, и сяк.
— Может, он на неё накинулся?
— Правда что! Ни с того, ни с сего не пырнула бы человека ножом.
Иные жалели Хусаина:
— Бедняжка! Помаялись вдвоём без отца, без матери, только-только в силу входили — и вот…
— Ну, кто б мог подумать! Вчера ходил по аулу живой-здоровый!
— Беда на каждом шагу подстерегает, сохрани аллах!
И опять про Фатиму:
— Старик Адгам её видел — шла из уремы с метёлкой.
— Метёлка-то, должно быть, для отвода глаз.
— Не иначе, не иначе!
— Ведь надо же было, чтоб вечером в урему отправилась, а Хусаин, как козёл за козой, следом пошёл!
— Судьба… На судьбу управы нет.
— И отец его покойный принял смерть вот так же нежданно-негаданно.
— Коль аллах прогневается, так уж спасения не жди. За два-три года — три смерти в одном доме, а?
— Знать, срок у него вышел. А кому суждено жить долго, так тот и с войны, из огня возвращается…
Толкли женщины воду в ступе, толкли — и вдруг натолкли ещё одну новость. Кто-то каким-то образом узнал, что Вазифа незадолго до убийства отнесла Фатиме письмо от Хусаина.
— Хусаин-то, слышь-ка, написал, что хочет жениться на ней.
— Так и женился бы! Зачем же было кидаться на женщину по наущению шайтана? Ахмади, небось, не запросил бы за вдовую дочь кусок золота с лошадиную голову. Ведь получил уже за неё от катайца Нуха…
Дальше — больше, пошли разговоры, что Вазифа — чуть ли не главная виновница смерти Хусаина. Будто бы она шутки ради сказала Хусаину, что Фатима влюбилась в него. Дескать, коль ты имеешь желание жениться, не зевай, а то Ахмади собирается отдать дочь за гумеровца. Хусаин обеспамятел от радости, написал письмо. Фатима ответила, что не любит его, но Вазифа всё перевернула, передала Хусаину её слова так, будто бы Фатима велела сказать, что любит, — как увидит его, особенно в шинели, глаз не может оторвать. Хусаин, якобы, поверил Вазифе и надеялся…
В ауле вспомнили: сразу после приезда Хусаина на побывку прошёл слушок о его намерении жениться на Фатиме. Но тогда никто не обратил на это внимания. А теперь, когда подтвердилась поговорка о том, что неумная игра не доводит до добра, когда Ташбаткан из-за, как полагали люди, розыгрыша Вазифы оказался перед фактом убийства, каждый спешил выложить слышанное и замеченное раньше.
Кое-кто предупреждал:
— Придержите языки, не дай аллах — притянут к ответу всех, замучают допросами.
Но разве ж любителей поговорить остановишь! Высказывались предложения, заходили споры.
— То-то Вазифа сегодня помалкивает. Выходит, её вина…
— Вот заладили: Вазифа, Вазифа… Она ж не могла знать, что так получится. Ну, пошутила, дело молодое!
— А Фатима-то! Кто бы мог подумать, что она такая?
— И в Туйралах переполох устроила, думали — утопилась. Верь человеку после этого!
— Так не в себе ж она: мужа на войне убили…
Чрезвычайное происшествие горячо обсуждалось во всех домах Ташбаткана. Лишь в доме Ахмади царила тишина. Даже маленький Киньябай, до этого забавлявший старших беспечным лопотанием, почувствовал, что случилось что-то неладное, и испуганно примолк. За обедом никто не проронил ни слова. Ахмади сидел бледный, у него тряслись руки. Фатима, с утра привычно возившаяся с посудой, обедать не села.
Староста отправил в волость гонца с сообщением о случившемся в ауле. К середине следующего дня в Ташбаткан в пароконной бричке приехали трое: следователь, медицинский эксперт и жандарм. Они осмотрели место, где произошло убийство. Доктор обнаружил на груди убитого три ножевые раны. С его слов следователь подробно записал, как лежал труп, каков характер ран и всё прочее, что полагается записать в таких случаях. После этого доктор разрешил увезти тело Хусаина домой и похоронить.
Первым на допрос, который проходил в доме старосты, следователь вызвал Адгама. Старик рассказал: видел возвращавшуюся из уремы женщину, но кто она — не разглядел, только наутро от племянника Ахсана узнал, что это была Ахмадиева дочка Фатима. Вызванный затем Ахсан подтвердил: да, это была Фатима.
При допросе соседей убитого всплыла история с письмом Хусаина. Один из допрошенных даже высказал предположение:
— Должно быть, Вазифа взялась за это дело, чтобы насолить Ахмади-ловушке.
Пока сходили за Вазифой, следователь допросил Фатиму. Она не отпиралась, что была в тот вечер в уреме, нарезала веток для метёлки. И про письмо Хусаина сказала:
— Мне принесла его Вазифа, жена Байгильде. Я ответила, что не люблю Хусаина и замуж за него не выйду. А Вазифа передала мои слова шиворот-навыворот.
— Хусаин пытался снасильничать?
— Да, — еле слышно ответила Фатима.
— Где это случилось?
— Там, возле уремы.
— А у тебя был нож…
— Да.
— Выходит, ты убила его?
Фатима отрицательно качнула головой.
Толмачивший при допросе староста Гариф посоветовал:
— Ты, карындаш [107], лучше скажи правду. Вот и эти господа подтвердят: тебе ничего не будет. Тут ведь ты не виновата, а тот, кто набросился…
Следователь повторил свой вопрос. На этот раз Фатима кивнула утвердительно.
Тут привели Вазифу, и следователь сразу взял её в оборот:
— Ты почему морочила людям головы?
— Астаг, астаг! [108] — удивилась Вазифа. — Так я ж только пошутила.
— Из-за твоей шуточки убит человек, и ты — главная виновница этого, — сердито сказал следователь.
Староста перевёл:
— Вот ведь как считает этот господин: ты, аккурат, главная виновница убийства.
У Вазифы душа ушла в пятки. Не знала, что и сказать. Она даже откинула на спину шаль, которой перед этим прикрывала перед чужими мужчинами пол-лица.
— Ну да уж, главная! Я убила, что ли? Виноват тот, кто убил, — нашлась она, наконец.
