Рада Биби-Чамал исполнить все, что он ни прикажет: грязные сапоги снимет, ноги оботрет, постель приготовит. И самый большой праздник для нее, когда позволяет хозяин лечь в постель рядом с ним и одарит недолгой ночной любовью. А днем может пройти мимо и не заметить девушку…
Поначалу плакала Биби-Чамал, бегала к священной березе, что растет на иртышском берегу, привязывала к веткам тряпочки, оторванные от постели, на которой возлежали они с любимым, шептала молитвы, просила своих богов заступиться за нее, несчастную, взывала о помощи. По нескольку раз в день окуривала шатер дымом от можжевельника, изгоняющего злых духов, что мешают духам любви. Повесила у входа магическую траву шайтан тегэнэк, зовущуюся синеголовиком, или чертовой колючкой. Боятся его шипов злые духи и не войдут в жилище, где есть такая трава. Ночью, когда все спали, а в небе светила полная луна, вышла из шатра Биби-Чамал и острым ножичком провела три раза вокруг шатра круг, через который не смеют перешагнуть люди с нехорошими думами на сердце. И шептала она при этом такие слова: "Вышла луна на небо чистое, и все духи злые убоялись ее. Плывет по озеру белый лебедь с крутой шеей. Стоит на высокой горе дворец из меди чистой. А в том медном дворце сидит прикованный на цепи змей огненный, стоглавый. Поймаю я бела лебедя и повелю ему лететь в тот дворец. Позову я из темна леса мудрого ворона и пошлю вслед за белым лебедем. Вызову из леса лесного человека и отправлю за ними во след во дворец медный. Пусть одолеют они змея огненного, пусть заберут у него ключ тяжелый от дворца медного. Отворю я, девушка молодая, тот дворец и запру в нем всех людей злых, что моего милого могут в бою одолеть, на пиру отравить, во сне уморить, Нет им с того дворца ни выхода, ни пути-дороги. Пусть забудут они дорогу к моему любимому. Пусть змей огненный пожрет их. Быть тому во веки веков, и слово мое крепкое. Моему слову конец, всему делу венец!"
Три раза повторила Биби-Чамал свой заговор и протянула тонкие руки к полной луне, прося у той защиты. Но набежало легкое облачко на диск лунный и скрыло от глаз девичьих полуночное светило. Горько стало у той на душе. Выходит, что не одолеть ей злых сил, не стать женой молодого воина, пришедшего на ее землю из далеких стран. Не жить им вместе, не растить детей…
Вернулась девушка в шатер в слезах и тихонечко легла на свою лежанку, вслушиваясь, как ровно дышит во сне Сабанак, не подозревающий о скорой разлуке.
А утром раздался с башен городка громкий крик охранника: "Сибирцы! Сибирцы в лесу!" Повыскакивали воины из шатров, торопливо натягивая на себя доспехи, бросились на башни. Одним из первых прибежал Сабанак и спросил кричавшего охранника:
— Сколько их было? Не показалось случаем?
— Да как могло такое показаться?! Десятка два было. В шлемах и доспехах. Все на лыжах.
— Лыжи? Что это такое? — удивился Сабанак.
— Как что? — в свою очередь удивился охранник. Он был из числа сибирцев, перешедших на службу к Кучуму вместе с немногими беками и мурзами. — Лыжи — это такие доски, на которых удобно по снегу ходить. Без них в наших краях зимой и шага не сделаешь.
В новинку было это Сабанаку, встречающему первую сибирскую зиму.
— А что, лошади у них тоже на этих самых лыжах ходят?
— Нет, — засмеялся охранник, — лошадей никак не можем научить на лыжах стоять. Но надо попробовать, однако.
Тяжело отдуваясь, влез на башню Алтанай в теплой лисьей шапке и, сбив ее на затылок, спросил племянника:
— Видел их?
— Да нет, когда я прибежал, то и след простыл паршивых сибирцев. Они же не дураки, чтоб дожидаться, пока мы их схватим. Удрали…
— Далеко уйти они не могли, — почесал в раздумье бороду Алтанай, — но все одно не нравится мне это. Коль они здесь появились, значит, силу свою чуют. Надо бы догнать их да в плен взять одного, двух. Порасспросить, что они там затеяли…
— Дозволь мне? — заблестели глаза у Сабанака в предвкушении от предстоящей погони.
— Давай, — кивнул крупной головой башлык, — возьми с полсотни, и на конях попробуйте настигнуть лазутчиков. Только осторожнее будь, парень, — хлопнул племянника по плечу.
— А то как же, буду в оба глядеть, — радостно крикнул тот, уже скатываясь с башни.
— Знаю я твою осторожность, — проворчал Алтанай, спускаясь следом.
— Ой, башлык, — обратился к нему сверху охранник, — на лошадях им в лесу нечего делать. Снег шибко большой лежит, увязнут.
— Что мы снега не видели что ли, по-твоему, — отмахнулся, не обернувшись, тот, — сколько можно тут сидеть. Пусть разомнутся малость.
Кучум стоял возле своего шатра, терпеливо дожидаясь, когда ему доложат о причинах беспокойства. Рядом неотступной тенью переминался с ноги на ногу Карача-бек, заменивший ему былых единомышленников.
Тяжело переваливаясь, подошел Алтанай и, не поздоровавшись, обронил:
— Напрасный шум. Стражник сказал, что десятка два сибирцев в лесу показались, но, поняв, что их обнаружили, тут же и скрылись. Я отправил Сабанака с полусотней, может, нагонит их.
Карача, внимательно слушавший вместе с ханом сообщение башлыка, открыл было рот, собираясь что-то сказать, но, чуть помедлив, не проронил ни звука. Однако Кучум заметил это и махнул ему головой:
— Говори.
— Да я в военном деле мало понимаю, но боюсь, как бы молодой Сабанак в засаду не угодил. Больно горяч он…
— Можешь вместе с ним поехать, — неприязненно перебил визиря Алтанай, — ты у нас больно умный. Покажешь, как воевать надо.
— Хватит, — оборвал Кучум, — он правильно сказал. Но как ты решил, пусть так оно и будет. Видать, замышляют что-то сибирцы. Хорошо бы опередить их.
— Для того и Сабанака посылаю, чтоб языка схватил, — пробурчал башлык, недовольный тем, что его как бы заставляют оправдываться.
Сабанак заскочил в шатер, возбужденный и радостный, начал торопливо собираться, не обращая ни малейшего внимания на Биби-Чамал, жавшуюся возле своей лежанки и не смевшую слово произнести. Но когда он уже пошел из шатра, то девушка не выдержала и бросилась на шею к любимому.
— Милый, чует мое сердце, что не свидимся мы больше! — запричитала она. — Не уходи, прошу тебя!
— Да ты чего такое говоришь?! — Сабанак попытался освободиться от девичьих рук, но она так вцепилась в него, что не оторвать. — Чего раньше времени хоронишь меня?! — вспылил он. — Пошла вон, девка! — И, схватив за косы, отбросил девушку от себя, зло выругался и, не оглядываясь, вышел из шатра. Та упала на пол и, закрыв лицо тонкими ладошками, запричитала: "Свет мой ясный, радость моя… Да как же я одна останусь?!" Потом, спохватившись, что и впрямь хоронит любимого раньше времени, вскочила на ноги и выскочила следом, чтоб хоть бросить прощальный взгляд на Сабанака.
Полусотня с лихим гиканьем выскочила из ворот городка, провожаемая одобрительными криками товарищей:
— Догоните этих лис сибирских! Схватите за длинный хвост и тащите сюда. Мы им покажем, как от нас по лесам прятаться!
Нависшая опасность подхлестнула воинов и дала новые силы, на что уже никто и не надеялся. Сибирская зима не на шутку напугала степняков, и в сравнении с ней таящийся по урманам и урочищам враг казался не столь страшен. В зиме и снеге была какая-то неотвратимость. Она, как чума или черная оспа, не жалела никого и, что самое главное, — была невидима, а оттого страшна еще больше.
Часть сотен Кучум рассредоточил по улусам перешедших на его сторону мурз, так их было легче прокормить. Но, оставив меньше половины воинов в Кашлыке, он понимал, что тем самым играет с огнем. В случае нападения сибирцев он оказался бы в ловушке. С другой стороны, сотни, что разместились по ближайшим городкам, по первому сигналу придут на выручку. И это было ему на руку. Но более всего хан опасался недовольства и повторения осеннего бунта. Правда, после того, как Карача расправился с пятой сотней, открытых признаков недовольства никто не проявлял. Но сам-то хан понимал, что то временное спокойствие, и попади туда искра… вспыхнет бунт, и несдобровать ему. Потому он даже обрадовался, что сибирцы дали о себе знать и, возможно, наступят хоть какие-то военные действия и отвлекут воинов от вынужденного безделья.
Меж тем Сабанак с полусотней легко проскочил начало пути вдоль стен городка, но вынужден был перейти на шаг, едва въехал в лес. Снег доставал коням лишь до бабок, но недавняя оттепель сплавила его в твердую корку, сверху образовался наст, который больно ранил ноги степным скакунам. Пришлось вытянуться в длинную цепочку, тем более, что лесная тропинка, проходящая меж вечнозеленых елей, петляла и извивалась.
— Вот их следы, — закричал пробирающийся чуть впереди от Сабанака воин, — тоже цепочкой шли.
— Смотри внимательней, — отозвался тот, оглядываясь по сторонам.
Но хмурый утренний лес казался неживым, и даже не верилось, что кто-то может прятаться меж деревьев. Лишь хруст снега сопровождал продвижение отряда да изредка вскрикивала невидимая птица в глубине леса.
