Атласов замолчал, растаял в тумане. И чугунного господина Чепесюка нигде нет. Иван твердо верил, что находись господин Чепесюк в байдаре, давно ткнулись бы носом в какую землицу. Смутно дивился, не понимал, обдумывая последние слова таинственного человека господина Чепесюка. Вот молчал всю жизнь, а в последнюю минуту выговорился.
После… Пусть все отдаст…
Зачем так шептал?
Известно было, что строгий господин Чепесюк и раньше не просто так махал сабелькой, за что порубили ему лицо, а помогал государю чем-то важным, чем-то таким, о чем лично государь до сих пор помнит даже во сне. И если он, Иван, бедный секретный дьяк, выжил в трудной дороге, то опять только благодаря господину Чепесюку. «А скажет господин Чепесюк – убить кого?» – вспомнил Иван свое прощание с думным дьяком Матвеевым. «Сразу убей!» – «А скажет, построй корабль?» – «Сразу начинай строить!» – «Да не умею!» – «Начнешь строить, научишься. И господин Чепесюк подскажет». – «Он что ж, все умеет?» – «Господин Чепесюк умеет все!»
После…Пусть все отдаст…
Горел лес, горели балаганы. Шли дикующие, как медведи на задних лапах. Палил из пищали верный гренадер Потап Маслов. Видно, смешались в последний момент мысли господина Чепесюка. «Пусть все отдаст…»
Зачем так сказал?
Не мог понять Чепесюка.
Спрашивал маиора, неукротимый маиор задумывался.
Сильный человек, отвечал наконец. Сильный и простой. Совсем как тот ученик, в котором нет ни тени лукавства. Господь, говорят, таких видит под смоковницей. И вдруг сам спрашивал:
– Если дальше ничего нет, зачем летят туда птицы?…
– Какие птицы, маиор?
Имена мужския:
Кешкея – не умирай,
Камак – озерная букашка,
Лемшинга – земляной,
Шикуйка – паук,
Чакач – просто так,
Кана – враг,
Имаркин – трава, быстро сгорающая,
Быргач – скорбный,
Талач – кот морской,
Гайчале – просто так…
Туман…
Замерзая во влажной ночи, лист за листом сожгли умную дорожную книгу «Рассуждения о других вещах или Кратчайшее изъявление вещей, виденных и пережитых». И сразу за этим посыпал из тумана снег. Иван заплакал: «Все, маиор… Не могу больше…»
– Молчи, – шепотом приказал неукротимый маиор. – Похабин молчит, и ты молчи.
– Может, умер уже Похабин?
– Он жив… Я чувствую… Молчи, не то ударю тебя… Видишь, рассеивается туман, потому и похолодало…
Услышали шум.
Приподняв головы, жадно всматривались в плывущее молоко.
Правда, рассеивался туман… Поплыли смутные тени, проявились разрывы в тумане. Потом сразу вдруг, хоть закрывай глаза, высветило – берег высокий, каменный, в расщелинах снег, буруны с шумом разбиваются о прибрежные камни, а в разрывах тумана небо темное… Пена белым покрывала полоску берега под скалами, оглушенные морские бобры ныряли в морскую глубь – поскорей забиться в заросли длинной морской капусты, там уютно…
И гора вблизи.
Такая большая, такая в снегу, что страшно. Прямо как на апонских рисунках.
– Уж не Апония ли?
Неукротимый маиор слабо покачал головой. «Теперь все равно… – сказал. – Теперь разобьет в бурунах…» Но в последний раз пересилил себя и скомандовал: «Встать!» И заорал, пинками поднимая сомлевшего Похабина: «Всем встать!… Весла в руки!… Я тебя убью, Похабин, если не встанешь!… И тебя, Иван, убью!… Но пока жив, никому умереть не позволю!.».
Пахло морем и снегом.
Медленный снег кружился над неизвестным берегом.
Часть IV. Дресвяная река
Июль 1726 г.
Годы, люди и народы
убегают навсегда,
как текучая вода.
В гибком зеркале природы
звезды – невод, рыбы – мы,
боги – призраки у тьмы.
В. Хлебников
– Хамшарен!… Пагаяро!…
Похабин изумленно моргал и негромко ругался сразу на нескольких языках.
Крошечные оконца бани-полуземлянки, затянутые пленкой из сухих медвежьих кишок, слепо и мутно, будто бельмами, смотрели на курящуюся от тепла реку Уйулен. Горбатая крыша пленительно зеленела нежной травой, и тоже курилась. В воздухе далеко пахло древесным дымком. Дым был легче пера, а может, даже еще легче, но звери на другом берегу реки все равно останавливались. Забывая дело, по которому шли, они твердо ставили лапы в жирную влажную землю, поворачивали мохнатые головы в сторону бани-полуземлянки, укрывшейся на подошве чудовищной, белой от снега горы, и принюхивались с любопытством, с осторожностью. Хорошо знали, что нымыланская полуземлянка пахнет берлогой. А тут запах странен, настораживал.
– Нала-коша!… Илага-пылачиган!…
Похабин сидел на ровдуге, на потертой оленьей шкуре, брошенной прямо в траву. На нем был распахнутый медвежий кафтан, наброшенный на голое распаренное тело. Сидел Похабин по-нымылански, так, что ноги под ним переплелись. Он изумленно моргал, в голове все смешалось от жара. Известное дело: баня парит, баня правит, баня все поправит, но только глупым нымыланам приходит в голову водить дружбу через баню; очень истово, даже очень и очень истово топил баню неукротимый маиор Саплин. Шагни вовнутрь, спирает дыхание. Как при входе в ад.
– Хамшарен!…
Похабин сплюнул.
Подняв мокрую голову, с привычным изумлением, с привычной тоской уставился на ужасную по величине снежную гору.
Богатейшая страна Камчатка. И не только горами.
Летом на версту от берегов – вонь. Так много идет рыбы в реках, что лесной зверь брезгует ступать в воду, рыба сама выпирает себя из переполненного русла. А в море богатый зверь -сивуч… А на берегах – олешки… Нигде не жил так спокойно, так сытно Похабин, как на тихой камчатской реке Уйулен, под ужасной снежной горой, закрывшей собой полмира. А все одно – тоска.
Год прошел, как вышли к балаганам нымылана Айги неукротимый маиор Саплин, секретный дьяк Иван Крестинин и простой человек с пищалью в руках Федька Похабин, а трудно было привыкнуть, такой оказался край.
Айга, увидев Крестинина, изумленно вскинул над головой руки:
– Аймаклау!
Изумленно развел руками:
– Брыхтатын!
Такими словами хотел выказать свое большое удивление, даже немного страх. Вот, хотел выказать, пришел к балаганам из падающих снегов истинный брыхтатын – бородатый огненный человек, большой, жилистый, с огненным взором.
И даже не один.
Сразу три огненных человека.
Об огненных людях нымылане только слышали, это дальние нымылане изредка встречали их. Назывались огненные люди – русскими. Айга знал, что приходят они издалека. Наверное, дома у них все плохо, подумал Айга, увидев жилистого Крестинина и его спутников. Вот какой большой, вон какой сильный, вон какой бородатый брыхтатын, а видно, что у них там дома, где они живут, все плохо. Если бы хорошо жили, так далеко не ходили бы. Наверное, жирной оленины у них мало, подумал Айга, потому и идут к нам. И одновременно восхитился:
– Аймаклау!… Большой!…
Так и стали звать Ивана на тихой реке Уйулен, от дальних ее истоков до дальнего мыса Атвалык. Когда-то называли Пробиркой – за общую тихость и особенную бледность лица, которую пьющий человек может приобрести только в Санкт-Петербурхе, а теперь – Аймаклау!
К Айге с моря поднимались тяжело.
Питались мясом оленя, убившегося на их глазах, – сорвался с берегового обрыва. Дважды видели на берегах осенней реки камчадалов: один раз бабу в мужичьих штанах, в другой раз мужика в хоньбах – тоже как бы в штанах, но пришитых прямо к душегрейке. Бабу хотели схватить, но баба убежала. Хотели схватить мужика, чтобы показал дорогу к людям, и тоже не смогли. Мужик ловко прятался за деревьями, вскрикивал как леший, в руки не давался, и некоторое время даже следовал за их байдарой по берегу. Правда, леса по берегам оказались такими густыми, что мужик в хоньбах отстал.
Байдару сбивало течением, на фоне высоких белых облаков плыли тучи, черные, как вода в омуте. Похабин сказал печально: «Помрем… Зима скоро…» Даже неукротимый маиор поежился: «Зима – подкоп под фортецию чувств… Отеческой аттенцией государя… Надо зимовье ставить…»
– Балаганы, – подсказал Иван.
– Нет, не балаганы, – упрямо возразил маиор. – Зимовье.
Без особого выражения, не усмехнувшись, Иван повторил:
– Говорю, балаганы…
Обернувшись, поняли, о чем говорит Иван. Увидели на берегу широкую травяную поляну, открытую на реку, а на поляне полуземлянку и несколько балаганов. Там же, на берегу, под шестами для вяления больших рыб стояло несколько камчадалов, в основном бабы. Лица круглые, посредственной ширины, а брови густые и широкие. Только у одного камчадала угадывалась борода, совсем узкая, жидкая, в отличие от островных куши, а волос на всех был черный. При первом взгляде чувствовалось, что вообще человеческий волос в этих местах густ, как в лошадиных хвостах, но на головах баб заплетено много косичек. Глядя на огненных людей, возникших на реке, камчадалы испуганно жались в кучку, но за оружие не хватались – только перекрикивались друг с другом с нелепым протяжением в голосах и с разными удивительными телодвижениями.
