По мнению Евгения Петровича, украденные вещи так или иначе должны будут очутиться на толкучем рынке. По ним дворовые смогут обнаружить вора.
На Морской в доме дяди он застал только работавших там мастеровых да дворника.
Батурин, оказывается, эту ночь даже не ночевал дома. Впрочем, по словам дворника, он и вообще последнее время появлялся здесь редко.
Евгений Петрович, несколько раздосадованный этой неудачей, остался ждать посланных на рынок дворовых.
Мысли упорно отказывались принять своё обычное, всегда такое успокоительное и занимательное для Евгения Петровича течение, путались, перескакивали с одного предмета на другой. Было скучно, и занять себя было решительно нечем.
Через час примерно, без звонка, со своим ключом, по чёрному ходу вернулся Батурин. Он не предполагал застать здесь господ, потому что в столовую, где сидел Евгений Петрович, вошёл, не снимая цилиндра и легонько посвистывая.
Увидев молодого барина, он нисколько не смутился, с чувством никогда не покидавшего его достоинства снял шляпу и молча поклонился.
– Где ты пропадаешь, Батурин? – поднимая на него глаза, спросил Самсонов.
– А вот-с, изволите ли видеть, – не спеша, всё с тем же несмущающимся видом отвечал тот, – знакомого одного в отъезд провожал, так что у него и переночевал. А что, Николай Александрович сегодня сюда не собирались? – спросил он через минуту, переходя к окну и пробуя только сегодня, очевидно, повешенные занавеси.
– Не знаю, – рассеянно отмахнулся Самсонов, – Что у нас на даче произошло, ты разве не слыхал?
– А что-с?
Самсонов вкратце рассказал о покраже и посмотрел на дворецкого.
Не сразу, всё с тем же невозмутимым видом, очевидно только хорошо взвесив и расценив всё сказанное, Батурин проговорил:
– Сейчас, конечно, сказать ничего невозможно. Однако, как и вы, я полагаю, Евгений Петрович, что не иначе как кто-нибудь из своих.
С этими словами он вышел.
Посланные на базар вернулись не скоро. Владимир, запыхавшийся, с взволнованным видом приблизился к барину.
– Ну что, Владимир, ничего не нашли?
– Ничего-с, но имеем сильное подозрение.
– На кого?
– На Михаила Ивановича.
– Никак вы с ума сошли! Из ненависти к Батурину вы готовы Бог знает что на него придумать. С чего ж вы его подозревать вздумали?
– Вот, извольте видеть, нам дворник сказал: здесь он почти не ночует. – Владимир говорил полушёпотом, словно боялся, что его могут подслушать. – Значит, как вы нам приказали, мы живым манером и отправились на толчок. Только туда приходим, как вдруг Михаил Иванович сам своей персоной к нам и идёт навстречу. Вы, говорит, что тут делаете. А мы отвечаем, что так, мол, прогуливаемся да кстати пришли посмотреть, не попадутся ли посходнее манишки, вот Алексею нужны. А он нам и говорит: врёте вы всё, не манишки вы пришли сюда искать, а у вас покража была. Вы думаете, не знаю? Сколько раз вам, дуракам, говорил. Были б поосторожнее, и воровства бы не случилось.
– Когда это было? – удивлённо перебил Самсонов.
– Да час назад, пожалуй, не меньше. Мы потом ещё по толкучке прохаживались, как вы приказали, только ничего не обнаружили…
– Странно, странно, – задумчиво и вполголоса произнёс Евгений Петрович. – Зачем же ему понадобилось делать передо мною вид, что ему ничего не известно?
– И то странно, Евгений Петрович, – живо подхватил Владимир, – ему-то откуда вызналось, что у нас покража? Мы ведь никому не сказывали. Да и откуда такая великая милость: «Чай пить ко мне, – говорит, – приходите». Никогда допрежь этого не бывало.
– Ну, что ж теперь-то думаете делать? – нетерпеливо спросил Самсонов.
– А вот вы уж нам дозвольте. Он у любовницы своей эти ночи ночевал. Нам это от дворника известно. Мы её адрес знаем. Дозвольте у ней обыск сделать.
Минуту он колебался. Безупречная репутация Батурина исключала возможность какого бы то ни было подозрения, однако то, что рассказывали дворовые, если и не было прямой против него уликой, то, во всяком случае, оставить его свободным от подозрений уже не могло.
– Ну хорошо, – сказал после краткого раздумья Самсонов. – Я вам не только позволю обыскать квартиру его любовницы, но дам вам в помощь полицейского, которого сейчас вытребую.
«Как сильно в подлых людях чувство мести», – устало подумал Самсонов после их ухода.
На этот раз Владимир появился уже без всякой осторожности.
– Нашли, нашли! – задыхаясь, кричал он ещё на пороге.
– Где нашли? Что?
– Всё, Евгений Петрович, всё, как есть всё. У его любовницы было спрятано на чердаке да на печке. Она было нас и впускать не хотела, да квартальный приказал, отворила. Ну уж и кричала, и срамила нас, и Михаилом Ивановичем стращала! Но мы всё же во всех уголках перешарили, – нет ничего. Ну, думаем, плохо наше дело…
– Да постой, расскажи толком. Как же это так? Неужели Батурин? – всё ещё не веря этой новости, перебил его Самсонов.
– Вор, он самый и есть, грабитель, Евгений Петрович. Дрянь, думаем, дело совсем выходит, а делать нечего, уходить нужно, да спасибо Алексею. «Дай, – говорит, – последним делом на печке покопаюсь». А печка-то всего на четверть от потолка. Влез он на стул да руку туда запустил, однако рукой до конца не достаёт. «Дай, – говорит, – какую ни на есть палочку». Стал он палочкой-то ковырять, что-то и отозвалось. Он пуще, да и вытащил копилку, что в кабинете на столе стояла, только разломанная она, да и без денег. Ну уж я более ничего и дожидаться не стал. Оставил их там с квартальным, а сам скорее к вашей милости.
– Не может быть! – воскликнул поражённый Самсонов.
– Вот вам крест, Евгений Петрович!
И Владимир, выпучив на угол глаза, стал быстро креститься.
– Да постой ты, – раздражённо отмахнулся от него Евгений Петрович. – Как же это? Не может быть… Батурин, фаворит дяди, всем обеспеченный и облагодетельствованный… Батурин, двадцать пять лет беспорочно прослуживший в полку…
В маленькой проходной буфетной, соединявшей столовую с залом, раздались неторопливые и спокойные шаги.
Евгений Петрович кинулся к двери.
Батурин, невозмутимый, как всегда, и серьёзный, вошёл в столовую.
– А вчера ты где ночевал? – чувствуя, что бешенство душит его, закричал Самсонов.
Лёгкая усмешка пробежала по лицу Батурина. И эта-то усмешка вместе с презрительным спокойствием больше всего бесила Евгения Петровича.
– Я ужо вам докладывал, – спокойно проговорил Батурин. – Знакомого провожал. И ту, то есть позапрошлую, ночь ночевал там же.
– Лжёшь. В ту ночь ты был и воровал у нас на даче.
– Это неправда-с, – невозмутимо и не отводя взгляда, сказал Батурин. – Кто это вам сказал?
– А вот…
У Евгения Петровича не хватало слов. Спокойствие Батурина доводило его бешенство до последних пределов.
– Запираться нечего. Все украденные вещи найдены у твоей любовницы.
У Батурина только усмешка ещё шире раздвинула губы.
– Покажите мне их, коли найдены, где же они?
В этот самый момент под окном затарахтели извозчичьи дрожки. Владимир рванулся к окну.
– Приехали, Евгений Петрович, квартальный с людьми нашими. И всё покраденное при них.
Батурин даже не пошевельнулся.
– Ну что, и теперь запираться будешь? – грозно обратился к нему Евгений Петрович.
– Нет, – отвечал тот, не отводя своего насмешливого и пристального взгляда. – Теперь уж запираться нечего. Украл так украл
– Да что ты каменный, что ли? – бросился к нему Самсонов – Совесть, совесть куда ты дел, мерзавец? Своего же благодетеля обокрасть решился? Командира, с которым служил? Да знаешь ли ты, что теперь пойдёшь на каторгу? И службу и крест, и доброе имя не пожалел?!
– Что тут долго разговаривать, – усмехнулся развязно Батурин. – Коли попался, так уж, значит, так тому и быть. Отправляйте куда следует.
Тут и Евгений Петрович не мог уже больше сдержать себя.
– Долой с него всё господское платье! – затопал он ногами, и шпоры, как бубенчики, залились несмолкающим весёлым звоном. – Надеть на него какой-нибудь армяк да отвести в часть. Слышите?
Дворовые, до сих пор стоявшие молча, как будто только того и ждали.
– Вот, Михаил Иванович, каких камердинеров себе заслужили, – издевались они, срывая с него сюртук и жилет.
Батурин с презрительной и недоброй усмешкой оглянулся кругом, пошевелил губами, как будто собирался что-то сказать, но так ничего и не сказал. Покорно позволил снять с себя платье, покорно дал связать руки и так же, как и всегда, только, может, высокомернее и презрительнее, поклонившись, со связанными руками, на верёвочке, позволил увести себя из комнаты.
Вся эта история расстроила и утомила Евгения Петровича.
