Ознакомительная версия.
Степан убежал. Василий глянул ему вслед и снова приник к прицелу пулемета, ощупывая рысьим взглядом поляну перед лагерем и ближний ельник. Тревожила его сейчас только одна мысль: как далеко успели уйти Иннокентий с Тоней? Уйти они должны были вверх по протоке до старых кривых ветел, от которых начинался пологий увал, а дальше, за увалом, в корневищах поваленного кедра, невидный со всех сторон, заваленный снегом, был ход в небольшую земляную яму. Если в ней укрыться — с собаками никто не найдет. Только бы добраться успели, да успел бы Иннокентий хорошенько замаскировать следы. В том, что Иннокентий не собьется и выйдет к яме, Василий не сомневался: на всем пути он собственноручно поставил в свое время специальные вешки — высокие кривые стволы высохших осин без веток. Для чужого глаза они ничем не выделялись — сухостой и сухостой, а тот, кто знал, шел по ним, как по прямой дороге.
«Чего же они медлят? Боятся? Не знают, сколько нас?» — Василий не отрывал взгляда от поляны и верхушек ельника, радуясь каждой минуте, которая отодвигала бой, потому что с каждой минутой Иннокентий и Тоня уходили все дальше от лагеря и от той неминуемой развязки, которая должна была здесь свершиться.
А в ельнике между тем, по-пластунски подобравшись к самому его краю и ничем не обозначив себя, офицеры лежали редкой цепью, всматривались в диковинный частокол, который одним махом, без лестницы и веревок, никак нельзя было преодолеть.
— Ворота надо взрывать, — торопил Гусельников, — если долго ковыряться будем, чекисты подоспеют.
Каретников и сам понимал, что время уходит и растягивать на целый день осаду — самое последнее дело. Не поворачивая головы, коротко приказал:
— У кого есть гранаты, отдайте Гусельникову и Никонову. С Богом, ребята. Огонь по моей команде. Цель — пулемет.
Гусельников с Никоновым закинули винтовки за спины, в руки взяли гранаты, подползли к самому краю ельника. Замерли на несколько мгновений, собираясь с силами, и выметнулись из снега, словно вынырнув из воды, бросились, пригибаясь, к воротам.
— Огонь! — скомандовал Каретников.
Пачкой лопнул дружный залп. Дальше выстрелы застучали вразнобой, но почти без перерыва. В ответ — молчание, словно за деревянным частоколом не было ни единого человека. Гусельников с Никоновым одолели поляну и на ходу, даже не падая, чтобы уберечься от осколков, метнули свои гранаты — удачно, под самый низ. Ворота подпрыгивали после каждого взрыва, принимая на себя град осколков, но дюжили, оставаясь на месте; вдруг протяжно заскрипели, и две пластины, отвалившись, плавно упали на землю, открыв светлый зияющий проем. Гусельников с Никоновым, выдернув из-за спин винтовки, ринулись к проему.
— Вперед! — рявкнул Каретников и мгновенно вскочил, словно его подбросила невидимая пружина. Следом за командиром выметнулись из ельника все остальные. Летели на одном дыхании. А навстречу им — молчание. Никто не стрелял. Гусельников с Никоновым уже лезли через проем.
— Одиннадцать, двенадцать… — глаза Василия вспыхнули зеленым блеском, и длинная прицельная очередь умелого пулеметчика ударила по бегущим почти в упор, опрокидывая их и отбрасывая. Кто-то, наткнувшись на безжалостную очередь, пытался зарыться в снег, отползти, кто-то рвался, хрипя из последних сил, к проему, но все было напрасно — свинцовая чечетка, не прерываясь, вбивала, вколачивала их в рыхлый, зернистый снег, густо окрашивая его теплой и яркой кровью.
Гусельников и Никонов, одолев проем, дальше продвинуться не смогли: Ипполит двумя точными выстрелами прервал их бег и теперь бил, тщательно прицеливаясь, по тем, кто еще шевелился на поляне.
Пулемет смолк, когда кончилась лента.
Василий с трудом разжал до судороги сведенные пальцы, продолжая цепким взглядом наблюдать за поляной, ожидая новых выстрелов или атаки. Но с поляны доносился только слабый одинокий стон. Это подавал голос Балабанов, раненный в пах и в плечо. Бросив винтовку, скинув ремень с подсумком, он пытался ползти, упираясь одной рукой, но только елозил, сгребая снег, и оставался на месте.
— Ипполит, там один шевелится, потолковать бы с ним, — Василий вытащил из кобуры наган, взвел курок и осторожно направился к проему, предупредив: — Ты поглядывай, винтовку наготове держи.
Но осторожность была напрасной. Маленький отряд штабс-капитана Каретникова, за исключением Балабанова, полностью полег под частоколом. Да и Балабанову, похоже, недолго оставалось смотреть на белый свет печальными глазами. Кровь из него хлестала ручьем, хлюпала, напитав брюки, тонкими струйками скатывалась по голенищам валенок, растапливая налипший снег и оставляя после себя извилистые полосы. Он быстро бледнел, и бледность эта проступала даже через курчавую бороду.
— Кто вы такие? Зачем здесь? — спросил, наклонившись над ним, Василий. — Кто вас сюда привел?
Балабанов повернулся набок, выплюнул изо рта тягучий кровавый сгусток. Долго смотрел, и вдруг его губы, морщившиеся от боли, расслабились в странном подобии улыбки:
— Надо же… Вася-Конь… И Антонина Сергеевна здесь… Здесь она?.. Здесь… Вот это — правильно… А все остальное — неправильно… Уходите скорее… Сейчас тут чекисты будут… Им Антонина Сергеевна нужна… И нам нужна… была… Тайник… Скажите ей, тайник ищут…
Он снова вытолкнул изо рта тягучий сгусток, захрипел, дернулся, откидываясь на спину, и успокоенно вытянулся, крестом разбросив на снегу прямые руки.
13Остаток ночи после расстрела чукеевского семейства на тюремном дворе Клин почти не спал — только он закрывал глаза, только начинал задремывать, как возникали перед ним, четко и зримо, летящие на ветру русые кудри, неподвижная девичья фигура, прижавшаяся к кирпичной стене, и непроницаемо черный кружок винтовочного ствола, который уставлен был на него — прямо в лоб. Клин вздрагивал, возвращаясь в явь, смотрел широко раскрытыми глазами в темный потолок и, полежав так, помучившись, снова пытался заснуть; задремывал, и снова возникала перед ним прежняя картина: русые кудри, белое, светящееся на грязном фоне стены нежное тело и черный кружок. Он взбрыкивал, вскидывая ноги, вскакивал с дивана, на котором спал, и незряче смотрел в узкое высокое окно, за которым стояла во весь рост темная, без единого просвета, мартовская ночь.
— Ты чего, командир? — зашептал Астафуров. — Чего сидишь, как лунатик?
— Спи, — недовольно отозвался Клин, продолжая неподвижно сидеть на диване, — а то на пост отправлю.
— Уже сплю, — Астафуров послушно перевернулся на бок и скоро действительно засопел, время от времени тихонько посвистывая.
Клин, стараясь не шуметь, оделся, прихватил сапоги с портянками и вышел, неслышно ступая босыми ногами, из комнаты, где на полу вповалку спали разведчики. В прихожей он обулся, прихватил чей-то полушубок и, запахнувшись в него, выбрался на улицу. Часовой на крыльце подремывал, опираясь на винтовку, но, услышав шаги по лестнице, встряхнулся и выпрямил штык.
— Не могу уснуть, — пожаловался ему Клин, — посижу с тобой, может, задремлю.
— Там у ребят заначка осталась, — услужливо предложил часовой, — если есть надобность — сей момент доставлю.
— Не надо, — остановил его Клин, — у меня с вашей сивухи голова потом раскалывается.
— Там не сивуха, там спирту раздобыли, — доверительно сообщил часовой.
— Вот босота пузатая, когда им загорится — из-под земли выроют.
— Так может, принести?
— Сказал же, не надо, — Клин еще плотнее запахнулся в полушубок, привалился спиной к стене, вытянув на скамейке ноги, и уснул. На этот раз крепко, без всяких видений. Но под утро к нему снова явилась Наденька, приникла всем своим обнаженным трепещущим телом, и он рванулся навстречу ей, вздрагивая от тяжелого плотского желания. Стискивал ее, прижимал к себе, и она словно входила в него, закрывая лицо летящими кудрями, словно поднимала его и отрывала от земли, не размыкая кольцо тонких рук. Клин тянулся в сладкой истоме, таял от неведомой ему раньше нежности и в самый сладкий момент — пробудился.
Светало. Часовой, опираясь на винтовку, подремывал, и голова у него свешивалась все ниже, ниже. Клин, пораженный кратким предутренним сном, даже не окликнул часового, даже не пошевелился, он будто замер, пытаясь понять — что же сейчас ему привиделось? Какой в этом видении знак? Тихонько опустил ноги со скамейки, передернул плечами от утреннего морозца и вдруг понял, уверился и испугался, как не пугался уже давно: она еще явится к нему во сне, она будет приходить еще долго, и он увидит не только светящееся тело, но и черный кружок винтовочного ствола.
Клин еще раз передернул плечами, словно пытался стряхнуть с себя наваждение. Часовой, очнувшись, вскинул голову и пристукнул прикладом, будто доложил: я здесь, службу несу исправно.
Ознакомительная версия.
