Ознакомительная версия.
«Акция здоровья» Амона Гета была куда опаснее, чем опасность встречи с тифозной блохой.
Часть детей, которые попали в число двухсот шестидесяти восьми, тоже встретили начало второй акции в укрытиях. Все дети в Плачуве давно обрели недетскую проницательность, и у каждого было свое излюбленное убежище. Кто-то предпочитал залезать под полы бараков, другие прятались в прачечной или в гараже. Многие из убежищ были обнаружены в первое воскресенье или в последующее и не могли больше скрывать беглецов.
Один тринадцатилетний мальчишка-сирота решил, что он спасся, потому что во время первой переклички сошел за взрослого, затерявшись в их рядах. Но когда его обнаружили в укрытии, он уже не смог скрыть своего детского телосложения. Ему было приказано одеться и занять место среди детей.
Однако когда родители с другого конца аппельплаца что-то кричали своим детям, окруженным охраной, а громкоговорители надрывались в сентиментальных песенках, вроде «Mammi, kaufmiz ein Pferdhen» («Мамочка, купи мне лошадку»), мальчишка просто перешел из одной группы в другую, движимый тем безошибочным инстинктом, который в свое время вел девочку в красной шапочке на плацу Згоды. И так же, как и на Красную Шапочку, никто не обратил на него внимания. Под звуки ненавистной музыки, чувствуя, как сердце у него колотится о ребра, мальчик влился в толпу взрослых и растворился в ней. А затем, изобразив приступ поноса, что в лагере никому не было в диковинку, попросил стражника отпустить его в уборную.
Это длинное низкое строение располагалось за мужскими бараками. Мальчик перелез через планку, на которую надо было садиться, испражняясь. Опираясь раскинутыми руками в обе стенки ямы, он стал опускаться вниз, стараясь кончиками ног коснуться ее дна. Зловоние заставило его зажмуриться, и тучи мух залепили рот, уши и ноздри. Погрузившись почти по горло и почувствовав, наконец, дно ямы, сквозь гул бесчисленного скопища мух, он услышал голоса, которые показались ему бредом, игрой воображения. «Куда ты лезешь?» – произнес один голос. А другой добавил: «Черт возьми, это наше место!»
В яме вместе с ним оказалось еще десять детей.
В отчете коменданта лагеря Амона Гета использовался термин Sonderbehandlung – специальное обращение. Термин этот стал широко известен в последующие годы, но Пемпер столкнулся с ним впервые. Он звучал как нечто успокаивающее, что-то из области медицины, но Метек знал, что медициной тут и не пахло.
Телеграмма, которую Гет продиктовал этим утром для отправки в Аушвиц, убедительно свидетельствовала об этом: с целью избежать дополнительных осложнений он настаивал, чтобы группа заключенных, отобранная для «специального обращения», в ходе погрузки оставалась в своей привычной одежде, которая у них имелась. А в полосатую форму их следует переодеть по окончании погрузки. Поскольку в Плачуве наблюдается нехватка этой формы, полосатые одеяния, в которых прибудут из Плачува кандидаты на «специальное обращение», должны быть возвращены из Аушвица «для повторного использования».
Большая часть детей, прятавшихся в зловонной жиже уборных, в тифозных бараках, в подполе и других местах, была обнаружена в ходе последующих обысков и проверок, после чего их ждали томительные 60 километров до Аушвица…
В это жаркое лето теплушки сновали туда-сюда беспрерывно, перебрасывая войска и вооружения к линии фронта, проходившей под Львовом, а на обратном пути им приходилось терять время на боковых путях, пока эсэсовские врачи рассматривали тянущиеся перед ними вереницы отчаявшихся обнаженных людей.
Сидя у открытого окна в кабинете Амона, сквозь которое проникал душный летний воздух, Оскар Шиндлер никак не мог отделаться от впечатления, что их сегодняшняя встреча с самого начала носила какой-то двусмысленный характер. Кажется, Мадритч и Бош чувствовали то же самое: они избегали встречаться взглядами с Амоном Гетом, упорно разглядывая за окном ползущие по узкоколейке вагонетки с камнем. Лишь унтерштурмфюрер Лео Йон, который вел запись встречи, недвижимо сидел за столом, застегнутый на все пуговицы.
Амон сообщил, что их встреча носит характер совещания по вопросам безопасности. Хотя фронт в настоящее время стабилизировался, появление русских отрядов в предместьях Варшавы заставило партизан усилить свою активность во всем генерал-губернаторстве. Евреи, до которых дошли эти слухи, все чаще осмеливаются на попытки бегства. Они, конечно, не подозревают, ухмыльнулся Амон, что им куда безопаснее находиться за колючей проволокой, чем сталкиваться с ненавистниками евреев, которых полно среди польских партизан. А мы, в свою очередь, должны опасаться возможности атаки партизан извне, а также непредвиденных контактов между партизанами и заключенными.
Оскар попытался представить картину нападения партизан на Плачув, в результате которого смешавшаяся толпа евреев и поляков сразу же станет армией.
Но это была только мечта наяву, кто мог поверить в нее?!
И все же: перед ними стоял комендант лагеря, грозный Амон Гет, который старался убедить их всех, что он-то в это верит. Он преследовал какую-то цель – Оскар в этом не сомневался.
Бош пошутил:
– Если партизаны явятся к тебе, Амон, я надеюсь, это произойдет не в тот вечер, когда я буду у тебя в гостях.
– Аминь, аминь, – пробормотал Шиндлер. – Да будет так.
После встречи Оскар пригласил Амона в свою машину, стоящую у административного корпуса. Он открыл багажник – там лежало седло, богато украшенное узорами, характерными для Закопане, горного района к югу от Кракова. Это был «прощальный подарок», ибо теперь оплата за рабочую силу для ДЭФ больше не шла через гауптштурмфюрера Гета, а направлялась прямо в Краков, представителю ораниенбургской штаб-квартиры генерала Пола.
Оскар предложил подвезти и Амона, и его седло до виллы коменданта.
В этот душный жаркий день вагонетки ползли по колее несколько медленнее, чем предписывалось. Но шикарное седло смягчило сердце Амона, да и не мог он больше позволить себе выскочить из машины и тут же, на месте, застрелить нерадивых работников.
Машина миновала казармы гарнизона и двинулась вдоль боковых путей, на которых стоял ряд теплушек. По дрожащим струйкам раскаленного воздуха, которые, колыхаясь, поднимались от их крыш, Шиндлер предположил, что они были набиты до отказа. Даже шум двигателя не мог заглушить доносящиеся из них стоны и мольбы о воде…
Остановив машину, Оскар прислушался.
В багажнике лежало великолепное дорогое седло, и Амон Гет не стал возражать, только снисходительно улыбнулся чрезмерной чувствительности своего приятеля.
– Часть пассажиров, – пояснил он, – люди из Плачува, а часть – из трудового лагеря в Щебне. И еще – поляки и евреи из Монтелюпич. Держат курс на Маутхаузен, – с ухмылкой добавил Амон. – Они жалуются. Ну, так они еще не знают, что их ждет впереди…
Крыши теплушек от жары отливали бронзой.
– У тебя не будет возражений, – спросил Оскар, – если я вызову пожарную бригаду?
Амон хмыкнул с выражением «что-тебе-еще-придет-в-голову?».
Выражением лица он дал понять, что никому бы не позволил вызывать пожарников – разве что Оскару, потому что Оскар такой уж парень, да и вообще вся эта история станет поводом для хорошего послеобеденного анекдота…
Но когда Оскар в самом деле послал украинского охранника ударить в колокол, созывающий еврейскую пожарную команду, Амон несколько смутился. Он не сомневался – Шиндлер знает, что такое Маутхаузен. Если людям в теплушках подадут воду из шлангов, у них появятся иллюзии насчет будущего. И не худшая ли это жестокость – таким образом дать им надежду?..
Пока комендант мялся, прикидывая, не перевести ли все происходящее в веселую шутку, пожарные успели подключить и развернуть шланги, из которых на раскаленные крыши теплушек хлынули потоки воды.
Нейшел, выйдя из конторы, только качал головой и улыбался, слушая, как люди в вагонах стонали и кричали от удовольствия. Грюн, телохранитель Амона, болтал с унтерштурмфюрером Йоном, отряхивая мундир от случайных капель.
Но шланги, даже вытянутые во всю длину, доставали едва до середины состава. Шиндлер попросил Амона Гета еще об одном одолжении: пусть несколько украинцев подъедут в Заблоче и привезут дополнительные шланги. Они длиной в двести метров, сказал Оскар. Амон почему-то счел это донельзя уморительным:
– Конечно, разрешаю, пусть тащат, – покатываясь от хохота, сказал он. Ему казалось, что перед ним разворачивается комедийный спектакль.
Оскар дал украинцам записку к Байкеру и Гарде. Когда они уехали, Амон настолько преисполнился духом разыгрываемого представления, что разрешил раздвинуть двери теплушек и передать в них ведра с водой, а также вынести трупы с багровыми распухшими лицами. На железнодорожных путях стояли удивленные эсэсовцы, офицеры и рядовые.
Ознакомительная версия.
