— Хатра на нашей стороне?
— Она на своей стороне. Но мы можем сделать так, чтобы Хатра стала союзником.
— Разве ты уже этого не сделал, трибун? — засмеялся император.
Хатра — не союзник и вряд им станет в ближайшее время, мог бы добавить Приск. И любая дорога на левом берегу Евфрата и далее на восток — это дорога, на которой тебе в любое мгновение могут всадить отравленный кинжал в спину. Но он не сказал этого императору… Может быть, потому, что Траян вряд ли его услышал бы.
Зато в тот же день перед построенными на плацу солдатами Траян вновь вручил военному трибуну серебряные наградные браслеты взамен утраченных. Солдаты приветствовали это награждение одобрительными криками и грохотом щитов[93].
* * *
А вечером была иная встреча. Центурион Марк Афраний Декстр пригласил трибуна Гая Остория Приска к себе в палатку.
Когда Приск вошел, полог задернули, и у входа встали два человека охраны. Декстр молча указал на складной стул. Приск сел. Перед ним на столике стоял кувшин вина, два бокала и рядом — стопка восковых табличек. Все послания были вскрыты. Приск насчитал восемь писем на табличках и рядом — еще пергаменты. Он сразу понял, что это письма от Кориоллы.
— Я должен тебе рассказать о событиях позапрошлой осени и зимы… — начал Афраний.
Приск сидел неподвижно, уперев руки в колени. Чувство было такое, что он слишком сильно отвел руку со щитом в сторону, и вражеский клинок безнаказанно нацелился жалом в открытую для удара грудь.
Приск слушал, как Афраний рассказывает о похищении его семьи, о смерти бедняги Прима, потом как Мевия, Молчун, а с ним люди Афрания освободили семью трибуна. Слушал и понимал, что удар уже не отбить…
Когда Афраний сообщил про исчезновение Гая, про то, как Молчун кинулся в погоню, Приск почти наяву ощутил, как скребануло лезвие клинка по бронзовой щитовой окантовке, острие беспрепятственно обошло защиту и вонзилось в грудь, пробив сердце. Боль — и следом пустота. Такая, будто внутри за ребрами ничего не осталось, вообще ничего. Приск не двигался, ничего не говорил, лишь стискивал изуродованные пальцы на коленях да все сильнее сжимал зубы. Несколько мгновений ему казалось, что он сейчас упадет. Но он выдержал…
— Молчун настиг Амаста в Афинах… — Эти слова Афрания долетали откуда-то издалека, как будто Приск стоял на одном краю ойкумены, а фрументарий — на другом и выкрикивал свои слова, как приговор, а трибун слышал в каждом слове «смерть, смерть, смерть». Слышал, но не понимал, кому надлежит умереть.
— Догнал, но схватить не сумел, — продолжал Афраний. — Убил двоих людей Амаста, но потерял моих вольноотпущенников и сам был ранен. Амаст бежал. Вскоре Молчуну удалось узнать, что в Афины Амаст прибыл с больным ребенком, и мальчик умер. Полагаю, маленький Гай заболел в пути, а похититель не стал останавливаться и продолжил свой путь в Сирию…
Афраний замолчал.
— По твоим словам выходит, это случилось, когда я еще был в Антиохии.
— Да, так… Амаст прибыл в Сирию вслед за тобой. Это он схватил тебя и пытал.
— Тогда почему ты ничего не сказал мне, когда… — Приск замолчал.
Он вспомнил, как лежал раненый, как Афраний клялся ему, что семья трибуна в безопасности. Вспомнил письмо, где рядом с именем Гая было размазано какое-то слово.
— Донесение от Молчуна пришло уже после твоего отъезда из Антиохии в Хатру. До того времени я надеялся, что мальчика удастся спасти.
— Ты — мерзавец, Афраний. Я бы хотел проклясть тебя… Но не могу — из-за твоего сына. Из-за…
Приск не договорил — стиснул зубы и умолк.
— Это письма Кориоллы? — спросил после долгой паузы.
— Да.
— Ты читал их?
— Конечно.
— Она знает?
— Да.
— Давно? — Афраний кивнул. — Дай мешок.
Приск схватил протянутый фрументарием полотняный мешок, сгреб в него таблички и пергаменты. Затем ухватил со столика кувшин и вышел из палатки Декстра. У палатки трибуна ожидал Тиресий.
— Сожги. — Приск протянул мешок предсказателю.
— Что там?
— Мой сын…
Потом Приск стоял у костра и смотрел, как дым окутывает брошенный в пламя мешок, как вспыхивает хищно огонь, как выгорает полотно, как пляшут оранжевые языки на деревянных телах табличек, как стекают восковые капли меж деревяшек в огонь.
Приск сделал большой глоток из кувшина и отдал его Тиресию. Тот передал дальше — рядом уже стояли Малыш, Кука и Фламма, потом подошел юный Марк. Кувшин по кругу обошел костер и вернулся к Приску.
Глава IV
ЭДЕССА, СТОЛИЦА ОСРОЕНЫ, БАТНЫ И НИСИБИС
Лето 868 года от основания Рима
Месопотамия
После захвата Аденисты армия Траяна двинулась в западном направлении на Осроену, к Эдессе. Крепость Эдессы на вершине скалы казалась неприступной. Но правитель Эдессы Абгар даже не думал защищаться. Едва армия Траяна появилась вдали, как царь тут же отправил своего сына Арбанта навстречу императору. Разряженный в сверкающие на солнце шелка и в не менее ярко сверкающем парадном панцире, розовощекий красавчик с едва пробивавшейся курчавой бородкой ехал впереди посольства на великолепном сером жеребце. Приблизившись, юноша соскочил на землю. Два мальчика удерживали его гарцующего скакуна под уздцы.
Арбант поклонился низко, но не без изящества.
— Поздновато прибыл, — заметил Траян юноше, однако не грозно, а с улыбкой.
— О, как я жаждал разделить с римлянами все тяготы военной кампании! — воскликнул царевич с жаром. — И с радостью явился бы раньше, но мой отец опасался парфян.
Это была неприкрытая и жалкая ложь. Но произносили ее губы столь алые и свежие, что Траян, вместо того чтобы нахмуриться, вновь улыбнулся.
— Не иначе император вечером позовет этого красавчика к себе в палатку… — шепнул сам себе под нос Кука.
Из всех преторианцев Кука чаще других находился в охране императора. И уже ловил на себе недобрые взгляды любимчиков Траяна. Однако делал вид, что взглядов этих не замечает. В окружении императора говорили много чего интересного. А интереснее всего то, что в свите наилучшего принцепса говорили об Адриане. Кука всегда был охоч до разного сорта сплетен, а сейчас охотился за ними вдвойне. Так что ему не составило труда узнать вскоре, что особу Адриана вспоминают нечасто и говорят презрительно и зло. Отстраненный от участия в военной кампании, наместник Сирии выполнял роль ответственную, но неблагодарную: снабжение армии, которая передвигалась по просторам между Евфратом и Тигром, было задачей более чем сложной, не сулившей ни награды, ни славы… Но пропади в дороге обозы или опоздай они в назначенный императором пункт — и огромная армия останется без хлеба, оружия, новых машин и пополнений. Здесь требовались огромные организаторские способности, которыми наместник Сирии, несомненно, обладал, но которые никто не оценил по достоинству. Решение не брать Адриана в поход само по себе было открытой декларацией об опале.
Тем временем ворота Эдессы вновь отворились, и навстречу императору вышел уже сам царь Эдессы Абгар. Он шагал пешком по мощенной каменными плитами дороге, выражая всем своим видом покорность. Вслед за ним выехали двести пятьдесят закованных в доспехи всадников, а слуги вынесли шестьдесят тысяч стрел в изукрашенных серебром горитах.
Перед слугами с дарами шли музыканты, отбивая такт в барабаны, увешанные медными погремками. Эти инструменты издавали низкий рыкающий звук, как бы смешанный с раскатами грома, вызывая неприятное скребущее чувство и приводя в замешательство. Шаркая мягкими туфлями, слуги несли гориты на вытянутых руках, как драгоценные вазы.
— М-да, — сказал сам себе Кука, — эти стрелы могли бы оказаться у нас в животе. Куда приятнее видеть их в руках безоружных слуг.
Подойдя к трибуналу императора, Абгар распростерся ниц перед правителем Рима и заявил, что он готов отказаться от своей страны, хотя прежде за огромные деньги купил это царство у Пакора.
— А я дарю его тебе просто так… — рассмеялся император.
Траян из всех даров взял только три роскошных панциря и велел вернуть Абгару все остальное. Приск, с некоторых пор обласканный славой и в этот день находившийся в свите императора, подумал, что зря император не принял гориты, — возвращать стрелы правителю страны, которая все время своего существования зависела от милости парфян, — по меньшей мере глупо. Великодушие свое можно проявить иначе. Но с Траяном давно уже никто не спорил. Что бы ни задумал император — все кидались выполнять пожелания наилучшего принцепса.
Абгар был тут же утвержден в своей должности филарха[94].
Потом, много дней спустя, когда Приск узнает, что оказался прав в своих подозрениях, его это нисколько не обрадует.
