– Джихангир! Ты приказал показывать тебе смелых вражеских багатуров! – сказал подошедший сотник Арапша. – Этот старик оставался последним в доме урусутского бога. Он бился один против всех… Ни дым, ни огонь, ни три стрелы в боку не свалили его…
– Берикелля! – сказал Бату-хан. – Коназ Галиб, расспроси старика!
Князь Глеб спросил пленного, как его зовут, давно ли он служит в войске.
– Меня зовут Шибалка. Я тридцать лет простоял дозорным на городской стене у Золотых ворот.
– Я прощаю твою вину! – сказал величественно Бату-хан. – Я беру тебя к себе нукером.
– Шибалка! – перевел князь Глеб. – Великий царь татарский оказывает тебе большую милость. Он прощает тебе, что ты по неразумению своему осмелился биться против его царского величия. Он берет тебя к себе на службу. Стань на колени и земно благодари!
Шибалка свирепо поводил налитыми кровью глазами, широко раскрывал рот, задыхался, – три стрелы торчали в его боку.
– Ладно, послужу я ему верой и правдой! Дайте мне мою рогатину, я воткну ее в толстый живот великого царя татарского! И тебя, отступника, зарублю! – И, собрав последние силы, старик плюнул кровавой пеной князю Глебу в глаза…
– Желтоухая собака! – завизжал Бату-хан, стегнув плетью по лицу Шибалки. Тот, не дрогнув, продолжал стоять. Четыре монгола крепко повисли на его руках.
– Эй, нукер! – прохрипел Субудай-багатур.
Ближайший нукер соскочил с коня, вытащил из ножен кривую саблю и наискось вонзил ее по рукоять в живот Шибалки.
Кровь показалась на губах старика и ручейком потекла по седой бороде.
– Придет день! Будет свободной наша земля! – крикнул Шибалка, медленно осел и упал лицом в снег…
Так погиб славный город Владимир – краса северо-восточной Руси, быстро поднявшийся среди остальных городов русской земли, как бы на смену великому Киеву.
Замечательные белокаменные храмы украшали его. Далеко славился его великолепный княжеский дворец, вызывавший восхищение всех иностранцев. Его Золотые ворота – соединение триумфальной арки с крепостным сооружением – говорили о мощи города как военной твердыни. Подобно тому как в Киеве, на его торговой площади, шумели купцы, прибывшие с востока, юга и запада. В его ремесленных кварталах шла постоянная работа. Высоко ценились повсюду искусные изделия владимирских мастеров, еще шире разносилась слава владимирских каменных дел мастеров, создавших в городах Суздальщины прекрасные храмы, украшенные снаружи художественной скульптурой.
Богат и славен был Владимир не только своим изобильным благосостоянием, не только богатством своих бояр и купцов, но и своим просвещением, своей библиотекой, чудесной стенописью своих храмов, собранием художественных произведений великокняжеской казны.
И вот теперь, растоптанное дикими монгольскими ордами, все это лежало в прахе и пепле.
Часть седьмая
Евпатий Неистовый
Какая тишина повсюду гробовая!
Какая пустота унылая кругом!
Все те, что жили здесь, судьбу благословляя,
Лежали на камнях и спали мертвым сном.
В. Гюго. «Восточные песни»
Глава первая
Корень Рязанский
Отряд всадников – все в железных кольчугах, кованых шлемах, стальных наколенниках – ехал Диким полем по дороге из Чернигова на Рязань. Отряд растянулся длинной молчаливой вереницей, сверкающей на солнце. Не слышно обычных шуток, веселых возгласов и споров. Чем ближе к Рязани, тем чаще попадались разоренные погосты, опустошенные гуменники без единого снопа… Видно, здесь успела похозяйничать татарская орда!
Впереди отряда, на беспокойном половецком коне, ехал молодой витязь. Он часто подымался на стременах, пытливо всматривался в туманную даль. Росла тревога: что ждет его там, в родной Рязани? Ужель отряд опоздает, ужели помощь больше не нужна?..
И он вспоминал недавние дни.
Неласково встретил князь Михаил Черниговский Евпатия Коловрата,[188] прибывшего послом из Рязани. Смирив гордыню, Евпатий воздал князю великий почет – поклонился земно:
– Челом бью тебе, княже, помоги! Великий князь и государь Юрий Ингваревич Рязанский прислал молить тебя – не оставь нас без помощи в злой беде!..
И Евпатий рассказал князю и боярам черниговским о грозных полчищах мунгальских, которые, как тучи саранчи, надвигаются через Дикое поле на северную Русь. Все рязанцы, и стар и млад, встали на защиту родной земли. Но одних рязанцев мало, не справиться им с бесчисленными татарами!..
– Красно говоришь ты, Евпатий! – ответил Михаил Черниговский. – Да над просьбой твоей поразмыслить надо… Не можем мы отдать своих ратников!
Бояре зашумели:
– Нельзя вести на мунгалов наш большой полк!
– С чем тогда останется Чернигов?
– Кто его оберегать будет?
Долго спорили бояре. Долго убеждал и упрашивал их Евпатий. Порешили наконец созвать охочих людей.
Бирючи[189] кликнули клич, собрали народ черниговский. Вышел на вечевой помост Евпатий, рассказал про угрозу Рязани и всей земле русской, поговорил с народом так, как привык говорить в родном городе на шумном рязанском вече.
Дружно откликнулись черниговцы. Много набралось охотников, да что толку от такого войска – без оружия, пешие, без теплой одежды…
Нахмурился Евпатий: в Рязани ждут не дождутся помощи, а тут…
– Слушай, Евпатий! Я так решил, – сказал князь Михаил Черниговский. – Выбери триста удальцов. Я им выдам отборных коней, воинские доспехи и запас на дорогу. А больше – не взыщи – помочь не могу!
Поблагодарил Евпатий народ черниговский, отобрал триста лихих молодцов. Снарядил их князь Михаил, и отряд поспешил в далекую, изнемогающую от врага Рязань.
После трудного пути по степным малоезжим дорогам отряд приблизился к Рязани. Всадники ускорили бег коней. На высоком берегу Оки, где недавно красовался нарядный город, они увидели пустынные, засыпанные снегом развалины.
Всадники провели коней по льду через реку. В полыньях и промоинах виднелись оледенелые тела. Всюду, на отвесных откосах берега, на городских валах и на дороге, лежали в беспорядке скованные морозом трупы.
Крепкие деревянные стены вокруг города были разрушены. Из широкого пролома на месте главных ворот выскочили одичалые, взъерошенные собаки. Они бросились врассыпную и скрылись.
Всадники осторожно пробирались через рухнувшие балки и груды кирпичей и мусора. Они въехали на главную площадь. С трудом узнавал Евпатий места, где еще недавно шумело народное вече, где пестрели разноцветные купола соборной церкви, где стояли великокняжеские хоромы с нарядными теремами и высоким резным крыльцом, откуда, бывало, князь говорил с народом. Все выжег, все сровнял бушевавший здесь огонь татарского разгрома!
Среди площади виднелись следы огромного костра. Валялись обгорелые людские кости, черепа, закоптелые татарские шлемы и щиты.
– Немало и татар здесь, видно, полегло! – говорили ратники.
Они сошли с усталых коней. Мрачно смотрели на опустошенный город, безмолвный и печальный, как заброшенное кладбище. С высоты вечевой площади вся разгромленная, сожженная Рязань была как на ладони. Куда ни взглянешь – везде смерть, все разрушено…
Около сохранившегося каменного вечевого помоста лежал на боку закоптелый медный колокол, чей могучий голос сзывал, бывало, рязанцев на многолюдные, шумные сходы.
Евпатий медленно пошел в сторону. Ратники расступились, давая ему дорогу.
Он с трудом разыскал родные места. Вот каменные ступени церкви на углу улицы, а вон там, на пригорке, стояла его старая просторная изба. Среди рухнувших обгорелых бревен одиноко высилась теперь лишь закоптелая большая глиняная печь.
Евпатий пробирался с трудом через валявшиеся бревна, камни, железные прутья. На обломках, опустив голову на руки, неподвижно сидел человек. Что-то знакомое показалось в его могучих плечах, в длинных седых кудрях…
Камень покатился под ногами Евпатия. Сидящий обернулся:
– Евпатий!..
– Ратибор!..
– Я ждал тебя, друже, – говорил Ратибор, обнимая молодого воина. – Я знал, что ты придешь. Твое слово крепко…
– Приехал, но поздно! – И Евпатий показал на обугленные развалины. – Где мои? Не знаешь?
– На все воля Божья! Мужайся, Евпатий!.. Старуха, мать твоя, еще дышала, когда я сюда добрался. Жену твою татары хотели в плен утащить. Она топором отбивалась. Тогда всех зарубили.
– А дети?
– Их в плен увели… вместе с другими…
Евпатий молчал.
– Евпатий! – продолжал Ратибор. – Догоним ворогов! Посчитаемся с ними!.. Привел ли ты черниговцев?
– Привел, да мало: триста человек. Но все удальцы: каждый десяти стоит.
