Он наклонился за топором, но внезапно замер в оцепенении. Долой смертную казнь! Как подобает мужчине, он подойдет к императору и потребует суда, а не помилования, только суда. Пусть суд решит, виноват ли он, нельзя допустить, чтобы вот так, без суда, он был казнен, он, принц с законными правами на хорватский престол! С царственно поднятой головой покидает он двор. Разумеется, он идет к начальнику тюрьмы.
Он не пробыл там и пяти минут, как послышались крики начальника о помощи. Еще минута, и Петкович выскочил во двор, бледный, взъерошенный, разъяренный, каким никогда его не видели. Он закричал:
— Долой смертную казнь! Долой императора! Вешайте меня теперь! Ха-ха-ха, всю Хорватию не перевешаете!
Охранники сгрудились в дверях, двое из них направились к Петковичу, но остановились от него на почтительном расстоянии и наблюдают. Из проходной слышатся жалобные стоны начальника тюрьмы.
— Что случилось? — первым поинтересовался Рашула, а сам с притворным недовольством отбросил ногой топор подальше от дров на видное место и не удержался от усмешки.
Охранник чешет затылок, сыплет проклятьями. Всему есть предел! Снова начальник звонил доктору Колару в больницу, а тот ему ответил, что занят на операции. Скоро, говорит, придет, пусть только начальник закажет санитарную карету! И начальник снова ее заказал, но ни кареты, ни доктора пока еще нет. Как будто они, охранники, поставлены здесь для усмирения сумасшедших! Как в сумасшедшем доме!
— Но что же произошло?
Об этом лучше охранника знает канцелярский писарь, который с улыбкой появился во дворе, вышел прогуляться.
— А то, что старик наш перепугался! — шепотом принялся он рассказывать. Охранники тоже заинтересовались. Дело в том, что Петкович пришел узнать, не поступил ли ответ из императорской канцелярии. На беду он заметил на столе свое прошение, еще не отправленное. Возмутился, стал требовать суда, но суда, в состав которого должны войти все европейские самодержцы. Только этот не смеет быть среди них, безумец указал на портрет Франца Иосифа. Этого кровавого отчима, говорит, надо самого посадить на скамью подсудимых. И вот, схватив со стола линейку, он набросился на портрет и располосовал его в клочья. Начальник тюрьмы ничего не мог поделать. Сам оказался в опасности. Петкович наступал на него, называя императором и доверенным лицом короля, ха-ха-ха, доверенным лицом! Но тут прибежали охранники, и Петкович признался, что он террорист. Заправский террорист — императора на бумаге убил, лояльный анархист!
Как будто услышав это замечание, что, впрочем, было исключено, Петкович, до этой минуты что-то бормотавший, вдруг заорал:
— Нет больше императора! Его убил лояльный анархист, ха-ха-ха! А из-за кого Елачич сошел с ума? Из-за кого Кватерник погиб? Тьфу!{25}
Лицо его превратилось в маску. Бледное, заострившееся. Он громко оправдывается, жестикулирует руками, а перед ним никого нет. Он в одиночестве мечется по двору, все остальные сидят или спокойно стоят. Кажется, весь двор принадлежит ему, а сам он здесь государь. Вот теперь вешайте его! Но хорватский народ не допустит, чтобы его короля повесили; нет короля, который не мог бы быть лучше, но всего лучше, если вообще нет никакого короля! Да здравствует анархия!
— Сейчас, по крайней мере, меня никто не может упрекнуть, — сквозь зубы говорит Рашула, взглянув на Юришича, — что это я подбил его провозгласить себя королем, хи-хи-хи!
Известие, что Петкович напал на портрет императора — а может быть, не на портрет, а на воображаемого живого государя? — заставило Юришича внутренне содрогнуться; слишком поздно этот рыцарь любви и всепрощения начал ненавидеть, слишком поздно!
На Рашулу он даже не взглянул. Но зачем Рашула подвинул топор, на который Петкович засмотрелся перед тем, как отправиться к начальнику тюрьмы? Специально, чтобы возбудить Петковича? Но кажется, Петкович равнодушен к топору. Однако Юришич прячет его, а сам, вопросительно смотрит на Рашулу. Тому ничего не оставалось, как отойти в сторону и сесть на крылечко кухни. Здесь, вдали от всех, он ждет Бурмута. Однако сейчас его охватило беспокойство: а что, если Мутавац все-таки повесился? Дроб уже давно наверху, а все еще ничего не заметил! Может, оно и к лучшему? Несколько минут назад, когда Петкович был у начальника тюрьмы, он упрекнул Мачека в том, что тот рассказал Розенкранцу о подслушанном у дверей Бурмута разговоре. «Вы плохо слышали, и, кажется, вам еще не совсем ясно, что я бы мог о вас поведать куда больше!» Мачек дерзко ответил ему, что в таком случае выдаст его с головой. Но как? Очень просто, Юришич может сообщить суду, что Рашула с помощью Наполеона и Петковича хотел убить Мутавца. Рашула знает, что подлинными доказательствами против него никто здесь по существу не располагает. Но если после всего случившегося Мутавац все-таки повесится, не повредит ли это Рашуле, особенно если принять во внимание все обвинения Юришича?
По лицу Рашулы пробежала издевательская усмешка, стоит ли сейчас жалеть? Он не привык каяться и упрекать себя. Себе он все прощает, но с той особенностью, что к другим потом относится еще более сурово. Вот и теперь он чувствует глубокое, почти сладострастное желание увидеть перед собой Мутавца мертвым. Пожалуй, пора заглянуть в здание тюрьмы и покончить с этой неизвестностью.
К счастью, на глаза ему попался Наполеон, а с ним и Фонарщик. Рашула поманил их к себе, не заботясь в тот миг ни о ком, кроме самого себя, испытывая желание немного развлечься. Не хотят ли они снова повторить свою шутовскую выходку, которой отличились на прошлой неделе? Наполеон сразу смекнул, что Рашула имеет в виду, но он стал недоверчивым после того, как получил от него оплеуху. Да и охранники бродят по двору. Но если получим на лапу сексер? Пока Наполеон и Фонарщик не очень уверенно договаривались между собой, мимо Рашулы проковылял Бурмут. Ушел он покачиваясь, а сейчас вообще еле держится на ногах.
— Папашка, папашка! — вскочил за ним Рашула, ему кажется, что Бурмут, хотя ноги его странным образом расползаются в стороны, как будто он идет по льду, пронесется мимо тихо, как ветер.
— Ruhe![97] — Бурмут приставил палец к губам. Еще у ворот он узнал у охранников, что начальник ворчит по поводу его долгого отсутствия, поэтому сейчас его главная задача пристроить бутылку с вином, которую он прятал под полой.
— Ну как? Вы нашли ее? — торопливо зашептал Рашула.
— Ну и дела, стоит папашке отлучиться на часок, как этот бездельник шум поднимает!
— Вы ее нашли? Вы были там?
— Кого? Ах, твою жердь! Да, был! — он зарычал и хотел было уже войти в дверь тюрьмы, но повернулся в сторону Рашулы и рявкнул: — Это значит, не был. У папашки были дела поважнее.
Лицо его раскраснелось, язык заплетается, колени подгибаются, по всему видно — пьянехонек.
— Какие такие дела? — горячится Рашула и замечает под полой у Бурмута бутылку. — Ведь мы как договаривались: ничего вечером не будет, все останется вам, если…
— Что если? — Бурмут повысил голос. — Полюбуйтесь-ка на него! Все и так останется мне, хочешь ли ты этого или нет. А то, то… — он опять заговорил тише, — твоей просьбой займусь после. Нельзя надолго уходить со службы. — Он заливается блаженным пьяным смехом, совсем забыв про начальника тюрьмы. Что, неужели папашка не смеет выпить немножко в честь своего шестидесятилетия, тем более задаром! Он, конечно, хотел разыскать жену Рашулы, но на первом же углу он встретил сына, полицейского чиновника, который со своими товарищами возвращался со службы. Узнав, что у него сегодня день рождения, они пригласили его на стаканчик вина. А стаканчик превратился в несколько бутылок, пили быстро, одну дали ему на дорогу. Ну мошенники эти полицейские чиновники, умеют разживаться деньгами! Пусть Рашула болтает что хочет! Будто папашке чужая баба важнее, чем возможность немножко подкрепиться!
— Напились, на это у вас нашлось время! — разозленный Рашула готов был его оттолкнуть от себя.
— Кто напился? Завидуешь! Кто-то другой был у нее, вроде полиция — так, кажется, они мне говорили.
— Полиция? Обыск? — встрепенулся Рашула, но вынужден был улыбнуться. Что у него могут найти? — Что еще рассказывает ваш сын?
— Сын? К черту такого сына, которого только на улице и сыщешь, чтобы объявить ему, что у тебя день рождения. Ну что тебе от меня надо? Разве он должен все знать? Сам-то он у нее не был, слышал, что туда только что ушли, пока еще не вернулись. А может, вернулись. Ничего он не знает, только предполагает. — Мимо проходит Петкович, выкрикивает лозунги против смертной казни; это тот, из-за которого его разыскивает начальник. — Черт бы тебя побрал с твоей смертной казнью! Всех вас надо повесить, подонки! — Он увернулся от Рашулы, подбиравшегося к его бутылке, зарычал на него и стал подниматься по ступенькам.
