— Прекратите! — заорал Рафаэль.
Родригес приподнял его за пуловер и встряхнул. Голова Рафаэля, мотнувшись, снова ударилась о перегоиодку.
— Почему?.. Почему ты так поступил?
— Как вы узнали? — промямлил Маль.
— Надо тебе сказать, что таких сволочей, как ты, хватает. Один из твоих приятелей… Этот молодчик, когда нас переводили сюда, сказал нам, что ты — стукач, что это ты выдал Лоика и других ребят и что здесь ты продолжаешь свое гнусное занятие — стучишь.
— Но почему он про меня рассказал?
— Он считает, что ты им больше ни к чему… Всех, кого мог, ты уже заложил.
Маль вдруг почувствовал страшную усталость. В нем все сильнее росло желание побыстрее покончить со всем этим. Балбес… как он позволил себя так одурачить?.. Быть марионеткой в руках мерзавца Фьо!.. Рафаэль не сомневался, что идея отдать его на растерзание заключенным принадлежала этому гаду. Проклятый Морис! Он был по-своему умен. Но ведь и он, Рафаэль, не сплоховал: ему удалось убедить их, что никого из лидеров Сопротивления в лагере нет. Что ж, и он славно одурачил Мориса. Эта мысль вызвала улыбку на окровавленных губах.
— Ты смотри, он еще ржет над нами!
— Дерьмо!
— Скотина!
Со всех сторон посыпались удары…
Вскоре лицо Маля превратилось в кровавое месиво. Адриан Дельмас несколько раз пытался остановить побоище, но озверевшая толпа была глуха к его призывам. Кто-то ударил по голове и доминиканца…
Когда Дельмас пришел в сознание, в бараке стоял запах жареного мяса. Заглушая громкий смех и крики, раздавались дикие вопли и стоны… Адриан поднялся… Усаженного на печь, удерживаемого десятком рук, Рафаэля Маля поджаривали… Некоторые заключенные комментировали его страдания, отпуская непристойные шутки.
— Смотри, смотри, как он вертит задницей… Ему это нравится!
— Он наслаждается, сука… Послушайте-ка, как стонет!
— Да ему было бы приятней, если б ему в жопу засунули раскаленный лом.
— Представляешь, как бы тетенька кончила!.. Мечта!
— Да… Однако ж и вонючее мясо у этого педика!
— Это не мясом воняет… Это говном, он все обосрал.
— Будь спокоен… Теперь он ни сам срать не будет, ни другим не насрет.
Отвращение и ужас удвоили силы святого отца Дельмаса. Растолкав мучителей, он оторвал Маля от печи. Прилипший кусок мяса остался на раскаленной печи. Заступник и жертва упали у ног отступившей на шаг толпы. На несколько секунд воцарилась тишина. В объятиях Адриана Рафаэль приоткрыл один глаз, а на месте рта появилось что-то вроде улыбки, более походившей на гримасу. Она была ужасна в этом кровавом месиве, которое являло теперь его лицо. Он попытался заговорить. Сгусток крови скользнул на подбородок.
— Молчите.
— Глупо… У меня была такая хорошая задумка… Для романа… — удалось все-таки произнести Малю.
Оцепенев, с удивлением и даже некоторой долей восхищения смотрел Адриан Дельмас на человека, мечтавшего стать великим писателем, человека, который на пороге жуткой смерти находил силы шутить.
— Передайте… Леа… что я… очень ее любил…
— Я передам.
— А ну-ка, прочь! Дайте нам покончить с этой падалью.
— Умоляю вас! Оставьте его! Разве вы уже недостаточно отомстили?
— Нет, — сказал Фернандо Родригес, отстраняя руки Дельмаса, пытавшегося защитить несчастного. — Нет, — повторил Фернандо. — Надо, чтобы это послужило уроком для всех доносчиков, всех немецких прихлебал, которые есть в лагере и вне его. Давайте, ребята… покончим с ним…
Все эти люди, набросившиеся на него… Это мельканье рук, избивающих его тело… Эти теснившие друг друга лица напротив его лица… Все это он видел сквозь брызги крови… Все происходило в каком-то тумане… Туман, пар… Ему вспомнились турецкие бани Амель, которые были негласным местом свиданий «голубых». Там находили друг друга, прикасались, обнимались… Здесь же… Ужасное место, где ладони и пальцы были липкими, как щупальца осьминога… Спуск в ад в группе мужчин, сотрясаемых единой судорогой, единым глубоким вздохом, который, казалось, наполнил их сжатые и трепещущие груди эфиром, поднимавшимся из самых недр земли. Вот… чьи-то руки, теребящие, мерзкие, стремятся причинить ему новые страдания… убить его… Вскоре видения пропали… Остались лишь цветные вспышки, как электрические разряды… ярко-зеленая… ослепительно-белая… красная… черная… Серебряные звезды мерцают на черном… черном… черном…
В глубине барака рука священника начертала в воздухе крест.
Вскоре заключенные прекратили пинать бесформенную липко-мокрую массу, из которой все еще брызгала кровь.
— Может, выбросить остатки этой свиньи на помойку?
— Неплохая мысль.
Ночью труп Рафаэля Маля бросили в мусорную кучу, прикрыв сверху всяким хламом. Рано утром заключенные, убиравшие мусор, подобрали труп и положили в грубо сколоченный гроб.
Ни охрана, ни жандармы не проявили к этому случаю никакого интереса.
Через два дня после смерти Рафаэля Маля Адриану Дельмасу, который хорошо знал местность и досконально изучил привычки охранников, удалось бежать.
Он незаметно скользнул под брезент грузовика, который привозил в лагерь хлеб на неделю: шоферу было хорошо заплачено, чтобы автомобиль остановился и «сломался» именно в том месте, где было укрытие Дельмаса. Оказавшись за воротами лагеря, машина направилась в Бегль, пригород Бордо, где Адриана уже ожидали Альбер Робер и Леа вместе с тремя молодыми партизанами, вооруженными автоматами. Там все набились в маленький грузовичок мясника.
— Святой отец, сегодня вечером за вами должен прилететь самолет, — сказал Альбер.
— Я не хочу отсюда уезжать. Я должен остаться. Здесь я принесу больше пользы.
— В Лондоне придерживаются на этот счет иного мнения. На вашем месте я бы улетел. В данный момент ваше присутствие здесь чрезвычайно опасно не только для вас, но и для всех. Святой отец, нужно подчиниться.
Адриан молчал, закрыв глаза. Его никто не стал тревожить: у доминиканца был очень усталый вид, Леа, сидящая рядом с ним в кабине грузовика, положила голову на его плечо и вскоре заснула.
Она очнулась от дремоты, когда они уже пересекали площадь на склоне База. Затем грузовик поехал вдоль собора Сен-Жан и спустился вниз, до старой прачечной, затем некоторое время они двигались в направлении Кастельжаллу, наконец, повернули направо, на небольшую тихую улочку, и остановились у ворот усадьбы Совиак. Из низкого домика, перед которым рылись в земле куры, вышли пожилые мужчина и женщина. Альбер перебросился с ними парой фраз, те согласно кивнули и, сделав знак следовать за ними, вошли обратно в дом.
— У Лафоргов, святой отец, вы будете в безопасности. Самолет за вами прибудет в восемь часов вечера. Хозяин вас отведет к посадочной площадке, она около Бев, — пояснил Альбер.
— Я знаю.
— А пока одохните. Я зайду к Леа в конце дня.
— Спасибо за все, Альбер. Как дела у Мирей?
— Хорошо, святой отец, вы же знаете, она у меня молодчина.
— Знаю… Есть новости от вашего сына?
— Он в Кантале, в партизанском отряде «Реванш», где-то около Шод-Эгю. Партизаны там повсюду вдоль Трюйера. Это — хороший уголок, почти неприступный для врага, вряд ли боши рискнут туда соваться… Ну ладно, мне пора. Не беспокойтесь, святой отец, максимум через два месяца вы вернетесь сюда. Прощайте…
— Прощайте, Альбер! Позаботьтесь о Леа!
— Об этом даже не стоило и говорить. Дочь мадам Изабеллы для меня — святое.
Весь день дядя и племянница провели в разговорах, уютно устроившись у огня. Они разделили с четой Лафоргов скромный обед. Хозяева усадьбы были чрезвычайно молчаливы.
Адриан рассказал Леа об ужасной смерти Рафаэля Маля, стараясь по возможности смягчить краски. Когда он сообщил, что в последние минуты жизни несчастный думал о ней, Леа разразилась громкими рыданиями.
— Я тоже очень любила его, — вымолвила она.
Доминиканец молчал из уважения к ее горю. Немного успокоившись, она спросила:
— Но почему он не донес на тебя?
— Не знаю. После той жуткой ночи я и сам все время задаю себе этот вопрос. Может быть, ты знаешь причину? Или у тебя есть какие-то предположения?
— Нет… А впрочем, что тут такого особенного? Это вполне в его характере… Он знал, что тебя ищут, возможно, его даже просили опознать тебя среди заключенных, но из духа противоречия он отказался это сделать.
— Но не мог же он принести себя в жертву из духа противоречия!
— Рафаэль?.. Мог.
— Ну, тогда… Может быть, после всего этого… Мысль принять смерть иногда бывает столь странной. Но видела бы ты его взгляд, когда его избивали!.. Когда его глаза встретились с моими, они как бы говорили: «Вы ведь не ожидали от меня этого, а? Чихал я на всех вас».
