Иларий стоял перед старым полководцем и говорил, говорил долго, и каждое сказанное им слово было на вес золота.
– Они хитры и коварны в бою, умеют биться пешими и конными, знают толк и в морских сражениях, хотя только дружина князя имеет приличные доспехи и оружие, – каждое слово, произнесённое Иларием, Фока старался запомнить. – В бою они могут использовать отравленные стрелы, которые, попадая в тело, обрекают жертву на смерть в течение нескольких дней. Но если они заключают с тобой договор, то всегда держат свое слово, их хитрость в бою равна их честности в мире. Лучше быть их другом, чем врагом.
«Похоже, этот воин, побывавший в сотнях боев, воевавший в лучшей армии мира, умный и смышлёный, восхищается этими русами и их князем», – думал Фока.
Накануне ночью ужасные боли снова вернулись и с двойной силой терзали его плоть всю ночь. Утро принесло лишь некоторое облегчение, но даже сейчас стратиг не мог сдерживать гримасы боли.
– Князь их, Олег, – прирожденный воин и вождь. Он бил хазар, а те умеют сражаться, и их тяжелая конница – тарханы – не уступят в мощи нашим катафрактариям 63.
– Я слышал от Анисима, что тебе удавалось бить этих русов, ты сам руководил войском и одерживал победы.
– Мне говорили, где и когда пройдет их обоз с малой охраной. Я устраивал засаду и брал этот обоз. Но как-то раз я сам угодил в засаду и потерял всех своих воинов. Русы слабы в штурме укреплений, они не имеют мощных осадных орудий, по крайней мере, не имели тогда, когда я воевал с ними. Они сильны в открытом бою. Их пехота способна сдержать атаку тяжёлой конницы, а конница быстра и умеет мощно атаковать пехоту. Я не стану давать тебе советов, но я бы не стал сражаться с ними на открытом поле, не имея как минимум полуторного превосходства в воинах.
Отпустив Илария, Фока долго размышлял. По приказу Императора он должен завтра отправиться с тремя турмами к Константинополю и присоединиться к общему византийскому войску. Но ночь снова сразила Фоку, и поутру он даже не смог встать с постели. Три турмы вышли в поход под предводительством Тимона Калиссы.
Огромный полосатый парус, наполняемый потоками ветра, издавал громкие хлопки, гнул толстую мачту, которая скрипела и трещала от напряжения. Корабль мчался,
рассекая мощным килем набегавшие волны, разбивавшиеся о корпус большого деревянного судна. Ветер гнал огромную ладью сам, не требуя помощи гребцов. Воины, сидящие на веслах, отдыхали, переговаривались друг с другом, и время от времени какой-нибудь сладкоголосый искусник, вдохнув широкой грудью побольше воздуха, громким раскатистым басом затягивал песню.
Покидая родимую сторонушку,
Оставляя жену да малых детушек,
Уплывал по морю в путь далек купец,
Да в сторонку все чужую да неблизкую.
Целовал он жену в губы алые,
Обнимал он её да наказывал:
«Ты не плачь, не печалься моя ладушка,
Береги ты себя да сына с доченькой.
Раздобуду я гостинцы заморские,
Привезу жемчуга да злато-серебро,
Наряжу тебя в платье парчовое,
Чтоб гулять тебе в нем, ходить павою.
А ребяткам-то нашим – сыну с доченькой,
Привезу я пряники печатные,
Подарю я им забавы потешные,
Чтоб росли они, горюшка не ведали».
Отвечала да купцу его милая,
Провожая в дорогу далекую:
«Не хочу я того злата-серебра,
Не нужны нам те платья да пряники.
Возвращайся ты к нам, цел-целехонек,
Приезжай поскорее в родимый дом,
Чтобы жили мы все долго, счастливо,
То и будет нам лучшим подарочком».
Заслушавшись, Радмир на несколько мгновений закрыл глаза. Он вспомнил тех, кого оставил там далеко-далеко, в стольном Киеве, который отныне стал для него домом. Несколько лет прошло с тех пор, как войско Великого князя вернулось из славянского похода, много воды утекло с тех пор. Теперь Княжьей Русью не только дружину Олегову называть стали. Теперь Русь – это все народы, что клятву на верность принесли, как самому князю, так и государству его, землям, в которых народы те проживают.
Хорошо на душе, легко и весело. Да вот только есть опаска малая, боязно как-то, неспокойно, аж мурашки по спине. Отрекся когда-то Радмир от любви да жалости, наверное, в тот самый день отрекся, когда хазары Дубровное пожгли, родных и близких Радмировых убили. Все эти годы, пока учился искусству ратному, пока сам в княжьих гриднях воевал, а потом уж и сам водил за собой воинов в походы да сечу лютую, не было в нем ни страха, ни жалости к окружающим и к себе самому. Потому-то, видимо, любовь у него по первой и не заладилась: ни с Зоряной – красавицей пореченской, ни с Асгерд – сестрой боярина Свенельда. Холод был в сердце у воина, холод и пустота. Но ведь не зря говорят, что время раны заживляет. Течет оно, словно сок берёзовый по стволу израненному, течёт да рану затягивает, и вновь оживёт то дерево, набухнут на нем почки, да листья зазеленеют. Понял тогда Радмир, что душа его истинная просто часа своего ждала, а может, и не часа, а просто душу близкую. Душу, что не предаст, не променяет ни на что, душу, что так же как и он сам, боль долгое время терпела и так же ждала то ли часа назначенного, то ли человека, богами посланного. Уходя в поход, прощался Радмир с Милославой уже не просто как с пленницей, взятой в военном походе. Прощался он с же-
ной любимой и тем живым существом, которое в скором будущем должно было на свет появиться. Вот по ком сердце его в ту минуту болело да сжималось.
Сегодня Радмир сидел на скамье огромной ладьи, срубленной и оснащенной лучшими киевскими умельцами. А за той ладьей, след в след, увлекаемые попутным ветром, плыли по морю сотни других кораблей. Корабли разные, большие и малые, а на тех кораблях войско русское. Много, много воинов. Разные народы собрались в великий поход под знаменами киевского князя. Тут и варяги балтийские в шлемах и стальных рубахах, нурманы да свеи на своих грозных кораблях-дракарах, славяне из кривичей да вятичей, древлян и полян, чудь, мурома да меря, да еще множество народов разных, которые ныне Русью зваться стали. Среди земляков Радмира – радимичей – паренёк светловолосый сидит с только-только пробивающимися над губой усами. В юноше том признал Радмир сына зазнобы своей давешней, Зоряны, и оставшегося когда-то давным-давно в Поречном красавца-витязя Чеслава. Пришел юноша с воями-радимичами в Киев по призыву князя, чтобы себя в настоящем деле испробовать. Шутка ли, парня бою отец его обучил, рус Чеслав – бывший гридень княжий. Мятежники недавние, с кем не раз мечи скрещивали, тоже здесь. Воинство, тиверское братья родные, Кареслав да Раду, в этот поход ведут, не враги они теперь – союзники.
Но не вся рать по морю идет. Вдоль берега, верхами, дружина варяжская движется под командованием боярина Вельмуда – сотни всадников на горячих конях. За дружиной малой старшая следует – мужи княжьи, каждый со своим собственным войском. Тут и Стемид, и Труар, и с десяток других приближенных к Олегу воевод, все проверены временем в лихих схватках да нелегких кровавых битвах. Берегись, враг, не будет тебе пощады, коль не преклонишь колен пред ратью земли русской. Бурлит море, дрожит земля, идет Русь великая в большой поход на город далекий – Царьград.
– Высматривает что-то, видать, неспроста, – вполголоса промолвил сидящий на отполированной корабельной скамье курносый рябой полянин с густой бородищей, не переставая энергично работать тяжёлым веслом. – С самого утра так стоит, не уходит.
– Князь ничего просто так не делает. Раз высматривает, стало быть, надобно так, – пробурчал в ответ его сосед – худощавый дружинник с длинными рыжими усами и бритой головой. – Хотя, конечно, дюже интересно, что же наш князюшка задумал.
