Как-то в субботу мы всей семьей отправились в магазин А. Т. Стюарта, чтобы приобрести давнюю нашу мечту. В отделе света Аннабелль была очарована сиянием ламп из цветных кристаллов. А мы с Чарли заказали самую большую люстру, какая только когда-либо была в городе Нью-Йорке, истинную Королеву Люстр знаменитой компании «Сваровски», прибывшую прямиком из Австрии, – невероятное сооружение из сотен хрустальных висюлек, сплетавшихся в затейливые гирлянды. Я с трудом сдержалась, чтобы не погладить эту сверкающую тысячью бликов роскошь. Моя собственная хрустальная люстра.
– Жалко, что ее нельзя съесть, – сказала Белль. – Я бы съела!
Вместе с Белль мы покупали ткани для нарядов: индийский муслин, швейцарский муслин, кембрик и батист, пике и ирландский поплин, а также разнообразные кружева – из золотых нитей и из серебряных, шелковые ленты, бахрому, шнуры и кисти. Мы заказывали причудливые гребни и тончайшие чулки, купили горностаевую муфту для Аннабелль и боа из перьев марабу для меня.
– О, мама! – взмолилась Аннабелль. – Я бы так хотела пойти в школу в этих перышках.
– Интересно, что скажет на это директор миссис Лайл?
– Пусть говорит что хочет. Девочки умрут от зависти!
– Тогда я разрешаю.
Я знала, что мы, Джонсы, лучше многих из представителей высшего общества. И демонстрировала это своими нарядами. Добрая половина учениц школы для юных леди миссис Лайл завидовала моей девочке – дочери сироты. Миссис Лайл после моего возвращения отвела меня в сторонку и прошептала: – Вы должны знать, что наши сердца были вместе с вами на протяжении всех этих тяжких дней.
И все же некоторые особы из школы, разумеется в шелках и бархате, не снисходили до разговора со мной. Так, миссис Паркхерст, словно забыв о своем кровавом приключении в моей клинике, держалась чрезвычайно холодно. А миссис Кэролайн Ван Сэндт и миссис Элеанор Гибсон, с которыми я сталкивалась у школьных дверей каждое утро, в ответ на мое любезное приветствие лишь кривили губы. Старые дуры. Кого они хотят обмануть, прикрывая черной краской свои седины.
Но с другими дамами из высшего света я сошлась довольно близко. Миссис Серена Викенден и миссис Доротея Беккер обеспечивали мне приглашения на самые роскошные балы в городе, наша троица любила дружеские прогулки по фешенебельным авеню, обожала ходить на званые обеды (с мужем под боком, разумеется). Мистеру Беккеру не было равных в висте, а мистер Викенден, которого Чарли считал занудой, обладал обширными познаниями в садоводстве: его отец некогда служил садовником у Вандербильтов. Это Мэттью Викенден посоветовал мне, какие растения лучше посадить в саду нашего нового дома, а его жена Серена восхищала меня, потому что курила сигары наравне с мужчинами. Она обучила меня, как втягивать дым только в рот и не пускать его дальше, и я обожала это – нет, не вкус табака или его едкий дым, но потрясенное выражение, возникавшее на лицах мужчин, заставших меня с папироской. В нашей гостиной бывали самые занятные обитатели Нью-Йорка: теософы, либералы, френологи, парапсихологи и медиумы. И конечно, наши старые друзья – Оуэнсы и остальные философы из гостиной на Либерти-стрит.
В апреле 1878 года настал день переезда. Мы ехали по Пятой авеню в нашем новеньком ландо, крыша была откинута назад, чтобы все видели, как мы сворачиваем с Пятьдесят второй улицы на Пятую авеню, куда был обращен парадный подъезд нашего особняка. Вот он, дворец Джонсов. Широкая лестница ведет к двойной двери, арки и своды как у ворот какого-нибудь королевства. Выходя из экипажа с помощью Девлина, нашего нового лакея в ливрее, который подал мне руку в перчатке, я приподняла юбку, показывая восьмилетней Аннабелль, как следует поступать леди. Аннабелль воспользовалась моим примером, ее отец выбрался последним и взял нас за руки.
– Королева Энн, ваше величество, – проговорил он чопорно. – Принцесса Аннабелль.
И повел нас вверх по парадной лестнице. Прохожие за оградой пялились на нас, раскрыв рты. В доме я и сама раскрыла рот. Мы и вправду живем во дворце! И кого волнует, что «Таймс» обозвала наш новый дом пристанищем безграмотной нечестивицы? Кого волнует, что мой стиль именуют кошмарным, экстравагантно богатым и вульгарным? И что мне за дело до того, что они в ужасе от моих занавесей, на которых расцветают чудовищно безвкусные цветы? Прочитав это, Чарли сказал:
– Их пером водила зависть.
Это истинная правда. Но больше всего им не нравился мой кабинет с отдельным входом и скромной табличкой «Женский Доктор».
На верхней площадке парадной лестницы пол был из мраморной мозаики. Ту т лестница изгибалась, словно выставляя напоказ роскошные перила из эбенового дерева, мерцающие в сумраке, точно шоколад. Чарли остановился, расправил плечи. Аннабелль захлопала и закружилась, так что ее юбки взмыли колоколом.
– Мне нравится этот дом! – объявило наше дитя, скинуло туфли и прямо в шелковых чулках заскользило по полированному мрамору.
Дом. Настоящий, не придуманный. Вот мое отражение в зеркале в золоченой раме. Миссис Чарлз Джонс, женщина тридцати одного года, не красавица, но с хорошей фигурой, в платье, где чередуются синие кобальтовые и васильковые полоски. «Дамская книга» назвала такое сочетание цветов самым модным в этом сезоне. И вот я в этом платье – истинная леди, чтоб вам всем сдохнуть.
Я прищурилась, и мое отражение начало двоиться, троиться, распадаться, и вот я уже снова в прошлом…
Отогнав наваждение, я поднялась по лестнице на площадку, куда выходили двери не только наших комнат, но и двух отдельных апартаментов, предназначенных для отдыха богатых дам, остановившихся у нас, чтобы поправить здоровье. Но, замышляя их, я думала про брата и сестру. Если когда-нибудь мы встретимся, если они окажутся в Нью-Йорке, им будет где остановиться. Может, полицейский детектив или ясновидящий все-таки отыщет Джо. Или Датчи снова мне напишет. На почте я дала четкие указания: всю корреспонденцию перенаправлять на наш новый адрес. Схожий наказ получило и Общество помощи детям: если в их распоряжении вдруг окажется документ за подписью Лиллиан Эмброз Ван Дер Вейл или Джозефа Малдуна Троу, немедленно отослать к нам на Пятую авеню.
Джо, возможно, тебе придутся по душе гонки на экипажах в Центральном парке? Наверняка придутся.
Датч, мы всегда будем рады видеть вас с Элиотом у нас на Пятой авеню, здесь вас ждут ваши собственные апартаменты.
Теперь каждый уик-энд семейство Джонс выезжало в открытом экипаже (ландо или коляска с откидным верхом) на прогулку. Всего лошадей в нашей конюшне было четыре: две гнедые, серая и буланая, упряжь из немецкого серебра. Весь свет выезжал тогда в конных экипажах на бульвары, дамы в плащах для прогулок – пурпурных, золотых, нежно-зеленых. Мы катили по залитым солнцем аллеям Центрального парка и важно кивали прилично одетым господам в заполнявшей бульвары толпе. Ни Чарли, ни Аннабелль не готовились к этим выходам в свет так тщательно, как я. При каждом удобном случае я выходила из коляски с непокрытой головой – дабы все полюбовались солнечными искрами в моих бриллиантовых серьгах. Дамы ели меня глазами, умирая от зависти, а джентльмены приподнимали шляпы.
Но кое-кто презрительно отворачивался. Некоторые женщины, завидев меня, опускали вуаль, будто я гадкий червяк. В тот год газеты все-таки вспомнили про меня. Сделал это «Трибун».
Потрясение от того, что такая опасная личность, как Мадам Х (ее имени произнести не смею), опять разгуливает на свободе, среди нас, победительницей, в шикарных туалетах и умопомрачительных шляпках, велико. Но явно недостаточно для преследования ее по закону. Она имеет наглость напоказ раскатывать в своем блистательном экипаже по бульварам, а мы тем временем не можем отделаться от мысли, что общество наше сделало грандиозный шаг назад во всем, что касается морали.
Статья появилась в газете мистера Грили в августе 1878-го. Испугалась ли я? Ничуть. Чего мне пугаться? И в чем моя вина? В том, что катаюсь на глазах у публики? Да пошла она, эта публика! И я поступила опрометчиво, с ходу сочинив ответ:
Непостижимо, как столь глупой писанине находится место в вашей газете. Мы что, не можем прокатиться на двух (а хоть бы и на четырех) лошадях перед публикой? Оставляю этот вопрос беспристрастному, свободному, умному человеку, пусть решит, чего заслужили своими нападками безымянные авторы заметки. Полноценного расследования или чего-то более серьезного?
Ваша, etc.
Мадам Де Босак
Какие у них были мотивы? Жадность и зависть. Доктор Ганнинг и его друзья от медицины завидовали деньгам, что зарабатывали акушерки вроде меня.
