Все это случится не сразу, не за день. Но как только враг отрежет город от реки, все новгородцы станут мертвецами. Они будут вставать поутру, готовить еду, колоть дрова, любить своих жен по ночам — но смерть уже положит им на лоб свою холодную ладонь.
Почему-то Волх был уверен, что он всех переживет. Сначала он не услышит биения сердца у бесчувственного Клянчи. Потом Бельд вытянется и застынет навсегда. Потом Сайми… Какое счастье, что смерти Бояна он не увидит.
А когда жизнь все-таки вытечет из него по капле, он останется гнить в опустевшем городе, и вороны выклюют ему глаза.
И смерть-тление пугала его больше, чем смерть-небытие.
Итак, неожиданный ледостав стал для Новгорода крепостью. Увы — никто не знал, сколько простоит эта крепость. Знать это могли только боги, и потому вечером весь город повалил на Перынь. К небу огненными ёлками взметнулись костры.
Однако треба получилась жалкой. Горожане пожадничали отдавать кур и петухов в преддверии голода. Жертвенные камни подставляли голодные пасти под скудные струйки крови, а на лицах деревянных истуканов явно читалось разочарование.
Идол Велеса — деревянный столб высотой в сажень. Волх безнадежно рассматривал его стершееся от времени лицо и скрещенные потрескавшиеся руки. Просто столб. Он никогда не заговорит — как этот Новгород не уйдет под воду, увлекая за собой захватчиков.
Рядом высился рогатый кумир Мокоши. А за ним — три женские фигуры. Сложив руки на передниках, Шелонь и ее помощницы молча наблюдали за требой. Волх поморщился, но избежать разговора с матерью было нельзя.
Когда он подошел, девушки так же молча опустили головы и отступили на несколько шагов.
— Я все знаю, — просто сказала Шелонь. — Сайми рассказала.
— Видишь, ты оказалась права насчет той дряни, — нехотя признал Волх. — Она хотела расквитаться со мной, а погубила весь город. И Бояна. Если бы ты знала, кому… Кому она нас отдала!
Волх спрятал лицо в ладонях. Ему было до смерти стыдно своих нелепых подозрений, но от них в ужасе стыла кровь. Он невольно покосился на деревянного Перуна. Русский бог сегодня стоял заброшенный, его костры не горели, его лицо мрачно ухмылялось под бычьими рогами.
Морщась от омерзения, Волх рассказал матери о клочке бычьей шкуры.
Шелонь вздохнула. Покачала головой, погладила сына по плечу.
— Насчет Бояна не тревожься. Твоим врагам живой он полезнее, чем мертвый. Клочок бычьей шкуры — это только клочок бычьей шкуры. Но что касается Хавра, я всегда знала, что он вернется.
— Знала?! — Волх схватил мать за тонкие запястья. — А что ты вообще о нем знаешь? Как странно, что я только сейчас додумался тебя спросить. Он ненавидел тебя — так же, как меня. Кто он вообще, мама, ты знаешь? Чего от него можно ожидать?
Шелонь нахмурилась.
— Не знаю. Только догадываюсь. Он пришел в Словенск во главе русского отряда, как простой наемник. С ним пришли Безымянные. Не думаю, что они были живыми людьми.
Волх вздрогнул, вспомнив черных быков, топтавших улицы первого Новгорода.
— Хавр возжелал наш город, как другие желают чужую жену. Он хотел получить его тело и душу, и в этом рассчитывал на помощь Перуна. Но нас хранили наши боги. Хавр ненавидел меня за то, что я говорю с Мокошью и за то, что я стою между ним и Словеном. А потом, сильнее всего, — за то, что я твоя мать. Ты, а не Словен, оказался его главным противником.
— Потому что я сын Велеса?
— Потому что тебе город отдался не только телом, но и душой.
— Мама, это все какой-то бред, — Волх раздраженно мотнул головой. — Я хочу знать, что нам угрожает сейчас. Он мог вернуться?!
Шелонь поджала губы.
— Я ничего не знаю о том, откуда Хавр и Безымянные черпали свою силу.
— Известно откуда — от Перуна.
— Да причем здесь Перун! — досадливо отмахнулась Шелонь.
— Как это… — опешил Волх. — Перун нам враг, а Велес друг, и между собой они враги, вот и…
Шелонь с тихим вздохом внимательно посмотрела на сына. Она словно оценивала, стоит ли ему говорить, поймет ли… Потом все-таки начала — без особой надежды на успех.
— Понимаешь, людям не стоит лезть в распри богов. Кто с кем, по-твоему, враждует, Волх? Перун и Велес? Бог кровожадный против доброго бога? Или чистое небо против сырой земли?
— Знаешь, мама, ты меня не путай, — разозлился Волх. — Ты вечно выдумываешь сложности там, где и так все ясно.
— Вот и хорошо, что тебе все ясно, — улыбнулась Шелонь. — Не будем больше об этом. Сынок, знаешь… Сайми звала меня в город, я обещала подумать. С девочками посоветоваться. И мы решили, что никуда мы не пойдем. Будь что будет, мы остаемся на Перыни.
Волху снова стало стыдно. Он-то забыл позвать мать в город! Поэтому сейчас он с особым жаром стал ее переубеждать.
— Даже не думай! Эти разбойничьи рыла перережут вас как курей, как только высадятся на берег.
— Ну и пусть, — с каким-то девичьим легкомыслием сказала Шелонь. — Зато быстро. А от жажды умирать — такая мука… — она поёжилась. — Не хочу.
Волх не нашелся, что возразить.
— Ступай, ступай, — оттолкнула его Шелонь. — Видишь — люди на тебя смотрят. Они правды ждут. Поговори с ними. Иди, иди.
У Волха сдавило грудь. Он понимал, что мать прощается с ним навсегда. Что она и с жизнью уже простилась, иначе откуда эта бестревожная отрешенность. Худенькая, как девочка, Шелонь словно истончилась от времени, и теперь жизнь и смерть одинаково сквозили через нее, как солнечные лучи сквозь слюдяное окошко.
Она вдруг прищурилась, как будто и вправду светило солнце.
— Знаешь, Волх, ты так похож на отца!
— На которого? — брякнул Волх.
Шелонь неожиданно кокетливо хихикнула, повернулась и пошла вслед за своими помощницами к избе-землянке. Из трубы как ни в чем не бывало поднимался дым. Он шел высоко, к ясной погоде — значит, пока постоят морозы.
— Мама, вернись! — во всю глотку заорал Волх. — Не дури! Я все равно тебя не пущу!
Он осекся, потому что вспомнил — такой уж сегодня был день… Он вспомнил, как умолял мать не уходить вслед за Словеном, как кричал на нее, а она лишь вздохнула: «Ну как ты можешь меня не пустить?» Он вспомнил, что было потом.
— Кхм… — Клянча подкрался большим деликатным медведем. — Волх Словенич, там это… Народ тебя требует.
— Правды хочет? — зловеще усмехнулся Волх.
— Ну да…
— Будет им правда.
Волх решительно направился туда, где в кольце из сосен колыхалась встревоженная толпа. Русы, чудь и словене стояли вперемешку. На лица молодых воев из ополчения обстоятельства уже наложили одинаковую печать. Сегодня они смотрели на князя серьезно и торжественно, хотя еще неделю назад многие из них сплавляли игрушечные ладьи на ожившей реке.
Поодаль чинно выстроились гости. Река обездвижила их корабли, они застряли в городе и теперь живо интересовались всем, что скажет новгородский князь.
Волх подумал: цари древности в такой момент наверняка выходили к народу в белом. Была у него в сундуке подходящая рубаха — индийский шелк, по вороту золотая нить. Но только настрой был не для белых одежд, и руки сами выбрали простую темно-синюю рубашку.
Увидев князя, народ затих. У многих на лицах нарисовалась детская надежда.
— Нашли спасителя, дураки, — сквозь зубы процедил Волх. Его вдруг обуяла злость. Стоят тут, бездельники, с вытянувшимися рожами. А у него — сын в заложниках. Мать упрямо хочет остаться на заклание врагам. Жену лучший друг увезет подальше отсюда — и пусть только попробует не увезти! И город — его город! — обречен. Почему он должен один страдать и страшиться? Нате! Получайте свою правду!
— В пятидесяти верстах отсюда застряли во льду корабли речных разбойников, — сообщил он без обиняков. — Когда растает лед, не пройдет и суток, как они будут под Новгородом. Запасы пищи в городе скудные, ну а про воду вы сами знаете. Так что долгой осады нам не выдержать. Конечно, мы не станем ждать, пока нас уморят. Едва тронется лед, моя дружина и дружина руса Мара возглавят ополчение. Мы сделаем все, чтобы не дать врагу замкнуть город в кольцо. Но если это случится…
Волх замолчал. Никто не посмел перебить это молчание.
— Если это случится, то все вы умрете от голода или от жажды. Потому что город разбойникам я не сдам.
— Что же нам делать? — всхлипнул женский голос. Волх пожал плечами.
— Сами решайте. Собирайте пожитки, забирайте детей — и бегите прочь. Лес большой, а на Новгороде свет клином не сошелся. Это все. Всё! — проорал Волх. Затем резко повернулся и пошел к городу.
Все вокруг выглядело странным и нереальным — потому что вечер был по-весеннему светлым, а мороз — по-зимнему лютым. Крупитчатый иней покрыл землю, дома и деревья, и в наступающих сумерках город плыл, сотканный из сновидений, — как будто ворота Вырея уже распахнулись перед ним.
