– Но идя указанным мною путём, можно разгадать эту тайну!
– Так вот ты и разгадай её. Разузнай, куда ведёт подземный ход, в какое обличье наряжается этот Шмидт Кстати, я десять червонцев не пожалел бы, если бы ты мог узнать, кто такой этот Шмидт, потому что мне кажется, что он только выдаёт себя за Шмидта.
– Это мне тоже казалось, только Шмидт – самый заправский франкфуртец Шмидт. Я уже давно навёл справки: ведь у меня везде имеются друзья. Отец Шмидта – доктор, был когда-то при дворе Петра Первого, но бежал, так как похитил у Меншикова его крепостную девку, в которую влюбился. За границей они обвенчались, и от матери-то Шмидт и научился русскому языку.
Поговорили ещё о том о сём, наконец Ванька простился с Жаном и, ещё раз поручив ему во что бы то ни стало досконально разведать представившуюся тайну, отправился к Кривому, чтобы доложить ему о результатах этого дня. Ванька шёл гоголем, теперь он был уверен, что Кривой откажется от обычного иронично-снисходительного отношения к его докладам.
Действительно, рассказ о том, как монах, по показаниям Алёны, оказался Столбиным, произвёл большое впечатление на Семёна. Итак, теперь уже можно было считать совершенно бесспорным, что Столбин здесь и интригует в пользу царевны! Одна эта уверенность представляла собою нечто положительное!
Кривой вполне одобрил расправу Ваньки с женой – по его мнению, было бы небезопасно терпеть подле себя женщину, которая способна таить самую подлую измену. Конечно, всякую другую можно было бы заставить заманить Столбина в западню, но Алёна представляла собой сущую змею, которая тридцать раз перекинется из стороны в сторону. Ну и отлично – «баба с возу, кобыле легче»!
Немалое впечатление произвела на Семёна передача рассказа Жана. Он тоже заподозрил в Шмидте Столбина, но наведённая Брульяром справка уничтожила это подозрение.
– Конечно, очень возможно, что твой малый ошибается, – сказал он. – Там, в посольстве-то, тоже не дураки сидят, и если они дали Столбину ложное имя, то не выдумали его, а взяли заимообразно. Я постараюсь сам повидать Шмидта и тогда распознаю, не Столбин ли он. Но сейчас это нам совершенно неважно. Столбин для нас тьфу. Самое важное – держать в своих руках нити заговора, который сплетётся вокруг Брауншвейгского дома. Наше дело очень трудное: принц Антон, которому постоянно пишут из-за границы, чтобы он опасался цесаревны, лишён всякой власти, а правительница только отмахивается – она верить не хочет, чтобы что-нибудь затевалось…
– Да может, и правда, что у них одни глупости идут?
– Нет, брат, эти глупости нам же с тобой могут дорого стоить! Если мы недосмотрим, так мы же в первую голову пострадаем. Правда, говорят, на миру и смерть красна, а компания у нас будет большущая. Да только нам с тобой, чай, до других особливо дела нет – свои бы головы сносить, и то ладно!
– Это уж как есть! – согласился Ванька.
– Вот видишь! А потому мы должны зорко смотреть. Я тебе повторяю: денег ещё мало у царевны, а как только получит она деньги, так её дело совсем на другую ногу станет.
– Да не свалятся же на неё деньги с неба!
– Эх, Ванька, Ванька! Хорошо ты мелких жуликов ловишь, а как дойдёт дело до чего повыше, так ни синь-пороха ты не понимаешь! Что же, ты думаешь, Шмидт этот самый куда из шведского посольства через потайной ход французского ходит? К царевне, простофиля, только к ней! А зачем? Да затем, что торгуются они, а как сторгуются, так и крышка! Вот за чем нам следить надо.
«Так-с, выходит, что, служа правительнице, я своей головой гораздо более рискую, чем заговорщики?» – подумал Ванька, а затем сказал вслух.
– Вот какое дело ещё. Я дал лакею за рассказ задаток… пять червонцев…
– Это хорошо, – одобрительно кивнул головой Кривой. – За всякую малость платить надо, иначе ничего доносить не будут!
– Да обещал ещё потом пятнадцать червонцев…
– Дорогонько. Очень дорогонько!
– Так вот заплатить бы надо…
– А как же не заплатить? Раз обещал, платить надо!
– Так вот деньжонок мне пожалуйте…
– Каких деньжонок?
– Тех самых, что, по-вашему, платить надо.
– Чудак! Да разве мне надо платить? Кто обещал, тот пусть и платит!
– Да не из своих же я на государские дела тратиться буду! – с отчаянием воскликнул Ванька.
– И не траться: зачем свои тратить? Вот поживился за счёт Алёны, так и удели малую толику…
– Ну уж нет! – крикнул озлобленный Каин. – Этак у нас, Семён Никанорович, дела не пойдут, этак я служить не буду! Кому охота даром служить, да ещё свои кровные деньги тратить?..
– Да, брат, – выразительно сказал Кривой, – с «кровными» деньгами вообще шутки плохи, а у тебя деньги уж очень кровные… Ежели тебя сейчас на дыбу вздёрнуть да плетями пощекотать, много чего ты расскажешь: о купце Тюфяеве, которого ты убил и ограбил, об отставном полковнике Черкасове, об Алёне, которую убил да сжёг…
Ванька мрачно исподлобья посмотрел на Кривого и с угрозой в голосе ответил:
– Ты меня этим лучше не пугай, Семён!.. Ведь на дыбе-то я много чего другого сказать могу, от чего, пожалуй, кое-кому другому не поздоровится!
– Дурашка! – ласково ответил Семён. – Да ежели тебя пытать я буду, так уж не мне ли ты на меня жаловаться будешь? Нет, брат, ты со мной не фордыбачься! Зла я тебе не желаю, без нужды под плети подводить не буду, и ты пойми, что у меня не монетный двор. Ты у меня много денег перебрал, а толку не было. Устроишь настоящее дело, я тебя прямо к принцу сведу, тогда сразу за всё с лихвой получишь, а теперь пока делись!
Ванька, у которого внутри всё кипело и бушевало, постарался сверхчеловеческим усилием совладать с собой и наружно повеселеть.
– Да ты бы так и сказал сразу, Семён Никанорович! – совсем весёлым голосом ответил он. – А то ты страсть какие заковырки загибаешь! Конечно, ежели потом мне все мои расходы вернут, так отчего бы мне сейчас и своих не выложить?
– Как только Столбина изловишь, так двести червонцев в руки не в счёт!
– Ну так чего же лучше? А пока, Семён Никанорович, попрошу я тебя мне одно дельце устроить. Осталось после Алёны заёмное письмо – она, вишь, еврею Липману свои деньги на проценты положила; так в этом заёмном письме всё на её имя писано. Сделай милость, похлопочи, чтобы Липман мне без задержки деньги выдал!
– Ладно, это можно. Приходи завтра часам к двенадцати туда!
Ванька, рассыпаясь в благодарностях, ушёл, но, выйдя в прихожую, погрозил кулаком в сторону двери.
– Ладно же! – шептали его губы. – Ты вот что задумал? Ну погоди!
Новый атташе французского посольства маркиз де Суврэ приехал со своим секретарём, очень недурным по внешности, но, к сожалению, горбатым молодым человеком, только в середине мая.
– Добро пожаловать, дорогие друзья! – весело приветствовал их маркиз де ла Шетарди, когда, переодевшись и умывшись с дороги, новоприбывшие явились в столовую, где их ждал изящно накрытый завтрак. – Очень рад видеть вас. Пожалуйста, не стесняйтесь на чужбине и чувствуйте себя у меня, как на родине. Впрочем, что касается вас, сударыня, – обратился он к секретарю, – то вы-то на родине!
Секретарь вздрогнул и опасливо кинул взгляд на дверь, услыхав не соответствующее его внешнему виду обращение.
– Не бойтесь! – успокоил его улыбавшийся посол. – У меня несколько таких комнат, в которых можно совершенно изолироваться. Мы в полной безопасности: ни одного слова подслушать нельзя. Кушайте, господа, вы, наверное, проголодались! Но почему вы так запоздали? Ведь я ждал вашего приезда ещё два месяца тому назад?
– Да тут случилось одно маленькое обстоятельство… – потупясь, ответил секретарь.
– Очень маленькое, – подхватил Суврэ, – очень красивое, сморщенное и пискливое, и зовут это «обстоятельство» Жаном де Суврэ! Недаром говорят, что и маленькие обстоятельства зачастую ведут к большим последствиям: по крайней мере, наше чуть не стоило жизни моему милому секретарю. Жанна была очень больна, и это-то и задержало нас.
– Но, надеюсь, теперь вы совсем оправились? – любезно осведомился Шетарди.
– Нет, – ответил за Анну Николаевну Суврэ, – она не успела и выздороветь-то толком, как сейчас же заторопила «ехать да ехать». Хорошо ещё, что было на кого оставить маленького Жана: дедушка в нём души не чает и будет следить лучше любой няньки. Но я серьёзно боялся, как бы в дороге с Жанной чего не случилось!
– Я вижу, вы, сударыня, – совсем герой, – произнёс посол – Насколько я могу судить по причёске, вы обрезали себе волосы, чтобы не возбудить подозрений случайно развернувшейся косой!
– Это было сделано по необходимости, – ответила Жанна, – у меня была горячка, так что доктора приказали сбрить мне волосы.
– Зато другое обстоятельство не объясняется так же естественно, – продолжал неутомимый в комплиментах Шетарди. – Я не раз слышал, что вы, сударыня, обладаете одной из изящнейших фигур, но ныне ради политики вы закрыли её отвратительным горбом, а это – такая жертва, на которую пойдёт редкая женщина…
