Аббат в первый раз был в доме Родзевич, хотя встречался с ними в обществе и был знаком давно.
Ирена Станиславовна приняла его в той же гостиной.
— Вам передал, конечно, патер Билли суть дела, по которому я вас побеспокоила посетить меня.
— Передал, — односложно отвечал аббат.
— Ваше согласие приехать ко мне доказывает, конечно, что вы желаете, чтобы я исполнила то, что обещала патеру.
— Я бы желал только знать, каким образом вы это можете сделать.
— В этом случае вам придется остаться при желании.
— Почему же?
— Потому, что вам нет до этого никакого дела… Я разрушу самую мысль о сватовстве Оленина с Похвисневой, но как — это только мое дело…
— Откровенно должен сказать вам, что вы этим окажите большую услугу не только лицам, но и делу, вы окажете, дочь моя, услугу той религии, которую вы исповедываете. Обращение схизматической России в католичество — вот цель, которую преследуем мы, и перед которой не остановимся ни перед каками жертвами.
Аббат Грубер сказал это торжественным тоном.
Ирена Станиславовна, впрочем, видимо не была особенно тронута.
На ее губах даже на мгновение во время речи аббата мелькнула улыбка.
— Пусть так, — отвечала она, — тем лучше, значит я гарантирована, что и условия, которые я предложу за исполнение дела, будут приняты…
— Какие же это условия?
— Свадьба Оленина расстроится, но и свадьба Похвисневой с Свенторжецким не должна состояться…
— Почему? — мог только спросить удивленно аббат.
— Потому что я этого не хочу…
Аббат Грубер глядел на нее с недоумением и молчал.
— Потому что я этого не хочу… — повторила Ирена Станиславовна.
— Но, дочь моя, — начал аббат, — если вы посвящены, или проникли сами в суть дела, которое требует этот брак, так вы понимаете…
Ирена перебила его.
— Я знаю, что графа Казимира хотят женить на Похвисневой, с тем, чтобы он предоставил свою супругу в распоряжение графа Кутайсова…
Аббат закусил губу, не ожидая от девушки, каковою он считал Родзевич, такого грубого и резкого определения цели брака графа Свенторжецкого.
— Это, дочь моя, только одна сторона вопроса, другая заключается в том, чтобы граф повлиял на свою будущую жену в смысле торжества католической религии и чтобы от сближения с ней графа Кутайсова не пострадали наши интересы и высокие цели приведения России на истинный путь единой римско-католической религии…
— А разве Генриетта действует не в вашу пользу?
— Кто говорит это?.. Генриетта Шевалье достойная дочь католической церкви…
— К чему же вам эта… Похвиснева…
Ирена чуть было не назвала ее обычным бранным эпитетом, но во время сдержалась.
— Иван Павлович… — начал было Грубер.
— Иван Павлович, — перебила его снова Ирена Станиславовна, — забудет ее, как ребенок нравящуюся ему игрушку, когда эту последнюю отнимут у него и спрячут… С глаз долой из сердца вон…
— Но как же спрятать живого человека?
— Она может умереть… — мрачно сказала Ирена.
Аббат испуганно вскинул на нее глаза.
Он не ожидал этого.
— Но она цветет молодостью и красотою…
— Что же из этого? Разве не умирают молодые и… красивые… — сказала загадочным тоном Ирена.
— Конечно, бывает, есть ли на это воля Божья… — заметил аббат.
— Вам патер Билли сообщил только суть разговора его со мной, или же он передал его дословно? — вдруг спросила его Ирена Станиславовна.
— Почему вы это меня спрашиваете?
— А потому, что он также, как и вы, вдался было в религиозные рассуждения, которые, по моему мнению, совершенно не идут к делу и только мешают людям договориться о земном…
— Когда же я вдавался в подобные рассуждения?
— А вот хотя бы этим напоминанием о воле Божьей… К чему это… Расстроить брак Оленина с Похвисневой, к чему вы стремитесь — в моей воле, принять мои условия — в вашей воле, при чем тут Бог и зачем всуе призывать Его, — отвечу уж и я вам заповедью.
— Жизнь Похвисневой… в моей воле… — с расстановкой спросил аббат. — Я вас не понимаю, или лучше сказать, я вас боюсь понимать…
— Нечего тут не понимать и нечего бояться… Сами вы сейчас мне сказали, что высокая цель, которую вы преследуете, не остановит вас ни перед какими жертвами… Сказали?
Ирена остановилась.
— Да.
— Так почему же Зинаида Похвиснева не может быть этой жертвой?
— Но зачем же?
— Зачем!.. — почти вскрикнула Ирена Станиславовна. — А затем, что я так хочу…
Аббат пожал плечами.
— Слышите, я так хочу… — повторила молодая женщина.
— Но ведь этого мало… — после некоторого раздумья заметил аббат Грубер. — Для того, чтобы прибегать к таким крайним мерам, мало каприза хорошенькой женщины.
Он даже снисходительно улыбнулся. Ирена Станиславовна вспыхнула.
— Каприз капризу рознь, господин аббат, — задыхаясь от внутреннего волнения, сказала она. — Женщина женщине также, да я с вами и не говорю, как женщина, а как человек, который предлагает вам сделать дело, которое не могли сделать вы, и сделать в несколько дней, но за это ставит свои непременные условия, которые не могут считаться капризом… Если вам не угодно принять мои услуги, то я не навязываюсь… Пусть Оленин женится на Похвисневой…
Ирена встала.
— Нет, нет, этого не должно быть…
— Воспрепятствуете…
— Мы употребили все меры, но наши надежды на искусство графа Казимира в покорении женских сердец, увы, не оправдываются…
— И никогда не оправдаются… Хотите знать почему?
— Почему?
— Потому, что граф Казимир безумно влюблен в меня…
— В вас?
— Да, в меня… Это вас удивляет? Разве в меня нельзя влюбиться?..
— Не знаю… — потупил глаза аббат. — Вот причина! — прошептал он.
— Полноте… Очень хорошо знаете… Знаете, что красота не только заставляет мысль воспарять, как говорит патер Билли, но что она сила страшная в руках умной женщины… Не так ли?
— Это совершенно справедливо… — заметил Грубер.
— Впрочем, вам не нужна эта сила… Вы сильны и без нее… Действуйте одни…
Она сделала аббату реверанс и хотела выйти из комнаты.
— Послушайте, останьтесь, дочь моя… Поговорим…
— О чем, — села снова в кресло Ирена, — когда вы мои условия называете женскими капризами.
— Я пошутил, дочь моя, я пошутил… Вы, значит, ручаетесь, что вы расстроите свадьбу Оленина с Похвисневой…
— Повторяю: через два дня о ней не будет и речи…
— А затем?
— Затем наступит ваш черед выполнить мои условия.
— И эти условия?
— Смерть Зинаиды Похвисневой.
Аббат вздрогнул и снова испуганным взглядом окинул сидевшую перед ним девушку — этот «воплощенный демон», как он мысленно назвал ее.
— Но кто же решится на это преступление?
— Граф Казимир…
— Граф Казимир… — повторил аббат и задумался.
— Положим… он у нас в руках… Но все же, решится ли он… — сказал он, как бы про себя, после некоторого раздумья.
— Это уже не ваша забота… Если он в руках у вас, то еще более в руках у меня… Если вам не удастся заставить его, то сообщите мне, но только в самом крайнем случае, я поверьте, сумею.
Аббат Грубер со страхом снова взглянул на Ирену. Его поражало ее хладнокровие.
— Это ваше последнее условие?
— И непременное…
— Пусть будет так, и да простит мне Бог этот грех, да искуплю я его обращением миллионов схизматиков в истинную апостольскую римско-католическую религию! Да падет кровь этой невинной девушки на тех, кто упорствует в лжеучении схизмы… — торжественно произнес аббат, возведя очи к небу, и даже приподняв обе руки.
— Значит, согласны? — почти радостно воскликнула Ирена. — Но помните, что у меня найдутся средства заставить вас исполнить мои условия, после того когда я сделаю то, что обещала, — угрюмо добавила она.
— Члены общества Иисуса всегда исполняют свои обязательства! — снова торжественно произнес аббат Грубер.
— То-то, а то я всегда найду возможность устроить этот брак… Оленин безумно влюблен в нее…
— Поверьте, что вам не придется прибегать к этому, — невозмутимо отвечал аббат.
— В таком случае, через несколько дней вы убедитесь, что Оленин, как жених, устранится от Зинаиды Похвисневой навсегда.
— Мы можем подождать, как уже много ждали, — заметил аббат Грубер и встал с кресла.
— Уведомлять меня вам не придется, вы узнаете все сами, — сказала Ирена Станиславовна, тоже вставая с кресла.
В ее голосе звучало такое непоколебимое убеждение, что аббат невольно вскинул на нее глаза, чтобы убедиться по ее лицу, что она не шутит.
Лицо ее было серьезно.
Он низко поклонился и вышел.
