Айга сильно удивится, узнав, чего от него хотят. Всего-то увести к родимцам Кенилля? Всего-то шишигу, нинвит, ведьму, дочку глазастую, черную, с белой прядкой на голове, черной как сажа, увести к родимцам? Не отдать навсегда, или там на год или на два в переменные жены, а всего лишь увести к родимцам на берег моря? А на берегу посмотреть на человека, которого выметнуло волной на берег? Всего-то?
Айга удивится.
Глупые русские! Всего-то шишигу Кенилля увести к родимцам! Поднимет в изумлении брови, как бы не понимая:
– Ну?
Тогда Похабин повторит, не смущаясь. Дескать, ты, Айга, сам говорил: есть нос у моря под прозванием Атвалык, а на том носу живет твоя другая переменная жена. И еще ты говорил, Айга, на тот нос якобы выкинуло волной какого-то человека. Вот и пойди к своим родимцам с шишигами, проведи зиму у моря. Мы так желаем, Айга. Это твой нам подарок.
Сперва Айга из уважения как бы не поймет. Будет куражиться, будет нелепо чихать, щурясь на Солнце. Всем голосом, с клекотом, как известная водяная птица гусь, будет спрашивать – зачем идти так далеко? Я лучший другой подарок дам. Я вам жирного олешка дам. Я трех лисиц дам. Буду помогать на охоте. Балаган поставлю новый. А на нос Атвалык пошлем какую другую шишигу.
Тогда скажет неукротимый маиор:
– Молчи, Айга! Мы дружбу с тобой свели. Нарушать обычаи – зло. После шведа, может, главное. Веди белоголовку на нос Атвалык, пусть там кричит своим птичкиным голосом. Клянусь пушками, так будет лучше. Пусть поживет шишига среди родимцев. Принсипы, Айга, прежде всего! Никак нам нельзя, Айга, без принсипов!
Айга еще сильней удивится, но не станет переспрашивать, зачем надо идти на мыс Атвалык. Он даже не будет переспрашивать, зачем брать с собой Кенилля. Он только обрадуется – ну, совсем глупые русские! Могли жирных олешков взять, могли быстрых собачек взять, могли лисиц взять, а вместо этого говорят – иди к родимцам!
Считать такое подарком!
Конечно, имени Кенилля никто во все время переговоров вслух не произнесет. Речь у нымылан о бабах всегда сторонняя, всегда как бы стороной, не впрямую. Они вообще не будут называть никаких имен. Издалека только, стороной, всякими такими далекими намеками. А то, не дай Бог, подслушают злые духи. У нымыланов с этим строго.
Похабин вздрогнул.
Из пыхнувшей паром баньки, неукротимо охнув, вывалился, упал на вытертую ровдугу маиор. Мокрая борода неукротимого маиора сбилась на бок, мокрые волосы облепили лоб, глаза горели чернью и страстью.
– Угорел? – испугался Похабин.
– Айгу кормлю. Сильно ест Айга.
– А ты вина ему подливай! Вина давежного подливай!
– За вином и вышел, – жадно хватая губами воздух объяснил маиор. – Выпили все вино.
– Ты сам не пей, – напомнил Похабин, указывая на берестяную корчагу. -Здоровье разрушишь.
Не зря напоминал. Травное вино на Камчатке зовут давежным. Оно тяжкое, едкое, сердце нещадно давит. Кровь от него в жилах садится, чернеет, а все равно пьют травное вино, прислушаться чтоб к фантазиям. Напомнил:
– Ты Айге подливай чаще. Надо, чтобы Айга побольше пил. Жарко да пьяно, да жирной пищи по горло, тогда запросит Айга пощады.
Забрав корчагу, перекрестившись, распаренный маиор, как в жаркую печь, вновь нырнул под закрышку бани, стреляющую струйками пара. Но тут же выглянул:
– Похабин, Айга зовет!
– Свободы просит?
– Да нет, бодр дикующий. Тебя хочет видеть. Пускай, говорит, придет второй бородатый. Дружбу, говорит, желаю сразу свести с обоими.
– Зачем? Это нам отдарки удвоит.
– Молчи, Похабин! Иди, угоди дикующему.
Похабин с неохотой поднялся. Багровый, потный, нырнул под закрышку. Сразу полыхнуло в лицо огнем, обожгло влажным жаром. Еле выговорил – лицемерно, с укором:
– Не жарко в баньке у вас, маиор!… Гостя холодом мучаешь, совсем захолодил гостя… Потчуешь плохо. Жиру, вина мало даешь… – И попросил: – Поддай!…
Вода шумно взорвалась на раскаленных камнях. Айга, блаженно рыгнув, выкрикнул:
– Акхалалай!
Это он по-своему, по-нымылански выкрикнул: акхалалай – вот хорошо! По своему дал понять: вот его, Айгу, голого небогатого человека, от всей души принимают! Брыхтатын, настоящие огненные люди принимают! Даже потер в волнении порубленную, всю в шрамах переносицу. Сидел на полу криво, вывалив на колени плотный, в пепельных и в красных пятнах живот. Уже несколько раз высвобождал переполненный желудок, но неукротимый маиор вновь и вновь, задыхаясь, выставлял перед ним тазик отварной рыбы и юколы, корни сараны и специальную сладкую травку, пластал на ремни в берестяном тазу нерпичий и китовый жир, подталкивал корчагу с вином – на, Айга, ешь!… Тебе, Айга, ничего не жалко!… Желаем с тобой свести настоящую дружбу по нымыланским обычаям! Видишь, как горячо встречаем, от души кормим.
– Ешь!
Глаза Айги, черные, влажные, полные понимания, вдруг обессмысливались, разрисованное диковинными узорами, испорченное шрамами на переносице лицо темнело, толстые губы неуклюже отвисали, но Айга себя пересиливал, пощады не просил, ел, пил, хитро жмурился – вот как хорошо, вот как горячо его, Айгу, встречают!… Вот, взмахивал руками, как хорошо живем!… Вот какое у нас состояние человеческое хорошее!… Плевал в сторону полночи: там чюхчи, там враги. Сильно сердился: там чюхчи! Загорался, сердясь: чюхчи – обманные люди. Перед плаваньем в море ветер в узелках покупают у шаманов. Развяжешь такой узелок, выпустишь ветер – плывешь. А не хочешь плыть, не развязываешь… Плевался: чюхчи совсем обманные люди. И всегда полны жесточи. Нымылана поймают, намотают на руки сухую бересту и жгут. А если в гости придешь, может, и угостят чем, зато потом скажут: «Ну, хватит! Убьем тебя!» Плевал в сторону юга: там ительмены, лжецы. Воровски приходят на тихую реку Уйулен, на тихую дресвяную реку, воровски уводят чужих зверей. Приходят на олешках, на лодках-батах. Почему приходят? Да плохо живут. Совсем как русские. Жили бы хорошо, никуда не ходили. Вот нымылане на реке Уйулен хорошо живут, они никуда не ходят.
Сытно отрыгивая, Айга делал глоток травного вина, со вкусом жевал ремень китового жира. Маиор быстро, а Похабин не торопясь, в жгучей полутьме баньки пихали под руку Айге другие жирные куски. На, Айга!… Только для тебя!… Хотим только с тобой дружить… Ешь, пей, мы тебе еще дадим… Мы тебе китового жиру дадим, жирной оленятины, травного вина…
Айга ел.
Айгв пил.
Айга лукаво подмигивал неукротимому маиору и рыжему Похабину, объяснял на пальцах: вот всем известно, что любой якут за жирную кобылятину родную дочь отдаст, еще радоваться будет – всего-то там дочь отдал за жирную кобылятину!… Вот всем известно, что любой чюхча за жирную собачку собственную ярангу отдаст, собственную байдару отдаст, еще радоваться будет – всего-то ярангу, всего-то там байдару отдал за жирную собачку!… А нымылане, они другие. Они все готовы отдать, но только за дружбу!…
Маиор неукротимо кивал: это верно, без принсипов нельзя! И рыжий Похабин кивал: это верно! Острым ножом отхватывал у самых губ ремень китового жира, пихал Айге в рот – ешь!
Влажные глаза Айги обессмысливались.
Иногда терял на минуту соображение, припадал к горячему полу баньки, но спохватывался, выпрямлялся, для душевной опоры неистово ругал главных врагов – чюхоч. У них, у чюхоч, ругал – очень плохое человеческое состояние. Будь у них хорошее человеческое состояние, чюхочи не ходили бы войной на тихих нымыланов. Серел от жары, в волнении тер израненную переносицу – очень не любил чюхчей, даже в баньке боялся чюхчей. Ну, плохой народ! Всегда приходят с оружием, отбирают олешков, уводят дочерей. У него пять дочерей, пять простыг, всех могут увести. Жалко. Он лучше смело встанет перед чюхчами и будет драться… Кая вычиган!… Он не отдаст в полон Каналам, не отдаст в полон Кыгмач, не отдаст старшую Кайруч, не отдаст чюхчам черную Чекаву, не отдаст и младшую Кенилля – чистую, тоже черную, с белой прядкой в густых волосах.
Враговка твоя Каналам, беззлобно подумал Похабин, окуная горящее лицо в холодную воду, стоявшую в особом чане. Твою Каналам даже чюхчи боятся. Как и старшую. Не зря ее назвали Кайруч – колотье.
Ухмыльнулся, глядя на явственно сомлевающего Айгу.
Ты, ухмыльнулся, не чюхоч ругаешь, беззлобно подумал, ты нас ругаешь. Боишься, задружим с тобой сильно, возьмем все твое стадо, возьмем балаганы, возьмем собачек и дочерей. Это ты нас разжалобить хочешь, Айга, а мы к тебе просто с добром без всякой хитрости… Всего-то делов по горячей дружбе – взять ту меньшую шишигу, что по имени Кенилля, да и увести от греха по реке… И не куда-нибудь, а к родимцам…
А мы тоже уйдем.
Тихо и спокойно. В сторону русских.
Мы ведь тоже хотим к своим родимцам, Айга.
Моргнул изумленно, представив, как онемеет Айга, услышав, какой именно подарок потребуют от него. Небось подумает – совсем глупые! Айга, он ведь чего угодно ждет, только не такой просьбы. Будет радоваться, будет думать – вот свел дружбу с глупыми русскими, а они ничего не взяли, зато теперь он отдарок возьмет большой.
