Проехав немного по тракту, возок свернул на полевую дорогу, миновал покрытую льдом Вагу и двинулся по недавно вырубленной просеке.
Вовсю задувал ледяной, пронизывающий до костей ветер.
– Борей повернул рычаг, – оборачиваясь к саням, с усмешкой сказал верховой. Это был Саклин.
В сопровождении Саклина Фролов и Драницын объехали все батареи. Осмотрев хозяйство и поговорив с бойцами, они оставили санки в роще и вернулись на первую батарею. Откинув рогожу, закрывавшую вход, они вошли в просторный шалаш. Внутри ярко горел керосиновый фонарь. Тут же, на ящике, стоял телефонный аппарат, возле которого пристроились командир батареи и молоденький телефонист.
Мороз усиливался. Хотя в шалаше топилась железная печурка, Драницын сразу почувствовал, как стынут у него ноги в сапогах.
То и дело попискивал телефон. Батарейный командир принимал сообщения от наблюдателей. На позициях противника все было спокойно. То одна, то другая батарея вызывала Саклина. Все ждали приказа открыть огонь.
– Соедини меня со штабом! – приказал Фролов телефонисту.
– Готово, товарищ комиссар, – через минуту сказал телефонист, протягивая Фролову трубку.
– Бородин? Что там у тебя? – спросил Фролов.
Бородин ответил, что все роты уже находятся на своих исходных позициях перед Лукьяновской и Усть-Паденьгой.
– Из Вологды, – добавил Бородин, – сообщают, что восточная колонна встретила противника на полдороге между Кодемой и Шенкурском и уже ведет бой.
– Уже ведет бой? – взволнованно переспросил Фролов.
– Так точно. Инженерная рота пошла в обход, по лесным просекам. Очевидно, хотят зайти во фланг американцам.
– Там тоже американцы?
– Оказывается, тоже.
– А что западная колонна?
– Ничего особенного. Вошла в Тарнянскую волость.
Рассказав Драницыну о новостях, Фролов вместе с ним вышел из шалаша. Саклин по-прежнему сопровождал их.
– Да, мороз крутой, – сказал комиссар, похлопывая руками. – Даже в варежках пальцы мерзнут.
– Америка поди запряталась в шубы, – беспечно отозвался Саклин. – А мы тут и ахнем! Дадим жару!
Комиссар посмотрел на часы. Бой должен был начаться с минуты на минуту. Фролову казалось, что стрелки движутся с невероятной медленностью.
Шагах в десяти от командиров, возле небольшого костра, грелись артиллеристы. Фролов крикнул им:
– Желаю успеха, товарищи! Сегодня вы должны показать, что советская артиллерия – первая в мире!
– Есть, товарищ комиссар, – ответили бойцы. – Постараемся! Огоньку не пожалеем.
Слегка ссутулившись и нахлобучив на уши свою папаху, Фролов пошел по тропинке к саням.
Тройка снова выехала на тракт. Небо на востоке уже посерело, повсюду разливалась предутренняя мгла.
Сидя в возке рядом с комиссаром, Драницын молчал. Сосредоточенное, хмурое лицо Фролова не располагало к разговору. «Волнуется», – думал Драницын.
Фролов испытывал то чувство, которое было уже знакомо ему по первому бою под Ческой, когда он «полез» в тыл к американцам. Сейчас ему снова мучительно хотелось «полезть самому». Тогда сразу стало бы гораздо легче. Лежа в цепи стрелков, он думал бы только о том, чтобы добежать до вражеских окопов и забросать их гранатами. Но сегодня он не имел права зря рисковать собой. Ведь ему доверена судьба всей операции.
В эту минуту загрохотала артиллерия.
– Саклин начал, – сказал Драницын.
Комиссар выпрямился и опустил воротник тулупа, словно для того, чтобы лучше слышать артиллерийские залпы.
Канонада то усиливалась, то ослабевала.
Вдруг сидевший на облучке Соколов резко обернулся к Фролову:
– Зарево, Павел Игнатьевич! Видите?
– Вижу… Над Лукьяновкой! Давай скорее!
– Сейчас шрапнель разорвалась над лесом, – сказал Драницын. – Над саклинскими батареями. Это уже американцы стреляют.
Тройка въехала в молодой хвойный лесок. Теперь к орудийным выстрелам присоединились звуки винтовочной и пулеметной стрельбы. Фролов заметил нескольких бойцов, стоявших с винтовками около легковых санок, принадлежавших батальонному штабу. Тут же стоял и адъютант штаба с двумя телефонистами. По выражению их лиц комиссар почувствовал что-то неладное и приказал Соколову остановиться.
Подбежавший адъютант доложил, что бойцы стрелкового батальона залегли под огнем противника.
Фролов посмотрел на его дрожащие губы.
– Без паники, молодой человек, – спокойно сказал комиссар. – Проводи нас к опушке. Это близко?
– Рядом, – ответил адъютант.
– А где Сергунько?
– С бойцами. В поле. С первой ротой.
Они быстро выбрались из леса и пошли по снеговому окопу. Уже рассвело. В деревне Лукьяновской, будто факел, пылало какое-то строение, очевидно полный сена сарай. С окраины деревни ожесточенно стреляли вражеские пулеметы. Из Усть-Паденьги американцы и англичане также вели непрерывный огонь, винтовочный и пулеметный.
Плотность огня была такая, что бойцы, цепью рассыпавшиеся по полю, лежали не поднимая голов.
Фролов взглянул на Драницына.
– Случилось самое страшное… Замерзло оружие! – встревоженно сказал Драницын. – Люди зря гибнут. А те стреляют из теплых блокгаузов.
– Нельзя терять ни одной минуты. Надо сейчас же идти в штыковую атаку. Это единственно правильный выход. Я подыму людей.
– Павел Игнатьевич!
– Товарищ Драницын, примите командование.
Фролов сбросил с себя тулуп и надел ватник, который подал ему один из находившихся в окопе бойцов.
– Товарищ комиссар, возьмите сопровождающего, – предупредительно сказал адъютант.
Фролов махнул рукой. Но к нему уже шел боец.
За спущенными, со всех сторон закрывавшими голову краями папахи этого бойца Фролов разглядел побелевшее от мороза лицо Любы Нестеровой.
– Люба? – Фролов на мгновение задумался. – Не боишься?
– Я, Павел Игнатьевич, так буду драться, что чертям станет тошно! – с трудом шевеля потрескавшимися от морозного ветра губами, ответила Люба. – Андрею небось не легче приходится…
«Сергунько рассказал ей», – подумал Фролов.
– Ладно, – сказал он. – Давай.
Комиссар перемахнул за бруствер, Люба последовала за ним.
Припавший к брустверу Драницын видел, как две фигуры быстро поползли по снегу, приближаясь к бойцам, лежавшим под неприятельским огнем.
Фролов потерял одну из своих варежек, и обледеневший снег, будто наждаком, драл ему кожу. Люба ползла шагах в десяти за ним. Вражеский огонь то и дело прижимал их к земле. «Вперед, только вперед», – думал Фролов и полз дальше.
Бойцы лежали неподалеку от колючей проволоки, опоясавшей деревню. Когда комиссар добрался до них, они подняли головы.
– Комиссар здесь, – услышал он чей-то хриплый голос.
Живые лежали на снегу вперемежку с мертвыми. У тех и других были одинаково белые, безжизненные лица. Раненые и обмороженные стонали.
– Где батальонный?! – крикнул Фролов.
Через несколько минут к нему подполз Сергунько. Нос у него был совершенно белый, точно из воска. На щеках белели два больших круглых пятна.
– Пойдем в штыки, – сказал ему комиссар. – Как люди?
– Выполнят приказание, – ответил Валерий со спокойствием человека, который уже не придает никакого значения смерти.
– Готовь атаку…
Взводные и отделенные тотчас передали команду бойцам. Людям сообщили, что комиссар пойдет вместе с ними. Цепь сразу зашевелилась. Фролов подобрал лежавшую рядом с убитым бойцом винтовку и с нетерпением ждал сигнала. Ожидание было мучительным. Саклин стрелял мастерски. Снаряды рвались в самом центре Лукьяновской.
В шрапнельном дыму, похожем на куски ваты, вдруг сверкал желто-белый огонек, как у молнии, и раздавался треск, затем вата рассеивалась в мелкие клочья.
– Давай, Саклин, давай! – кричал Фролов, словно его крик мог долететь до артиллерийских позиций.
Когда над деревней перестали рваться снаряды и плавно пошла в небо зеленая ракета, обозначавшая начало атаки, Фролов вскочил во весь рост.
– За мной, товарищи! – крикнул он и побежал вперед, сжимая в руках винтовку. «Неужели не поднимутся?» – мелькнуло в голове у комиссара, но в это время за его спиной раздалось дружное громкое «ура», и он почувствовал, что стопудовая тяжесть свалилась у него с плеч. Некоторые бойцы уже опередили его, резали ножницами проволоку, бросали на нее шинели и ватники. Первые несколько человек ворвались в неприятельский окоп. Комиссар прыгнул вслед за ними, упал, тотчас поднялся и увидел бежавшую от него фигуру в желтой шубе.
Американские солдаты без оглядки удирали по боковому ходу сообщения. Он бросился за ними.
– Бей интервентов! – раздался где-то впереди яростный голос Валерия Сергунько.
Фролов стоял возле вражеского разбитого блокгауза, теперь представлявшего собой беспорядочное нагромождение обуглившихся и расколотых бревен.
«Неужели все?» – думал он, утирая рукавом ватника потное, горевшее, несмотря на мороз, лицо.
