– Не раздумали, правда ведь, подружка? – Болеся тихонько сжала руку Ладомилы, а в очах у неё опять вспыхнули искры нетерпеливого любопытства.
– Не раздумали, – чуть слышно проронила Ладомила.
– Тогда пошли! – весомо и как-то торжественно сказал мельник.
Они спустились к берегу. Старик начал прислушиваться к чему-то ему одному ведомому.
Мерно журчала, переливаясь через плотину, вода. Мельница сейчас не работала, только отдельные струйки, просачиваясь сквозь преграду, падали на колесо, и оно с лёгким скрипом проворачивалось свободно и неторопливо.
Макошь в половину своего лика восходила над лесом, отражаясь в зерцале озера.
Помолчав ещё какое-то время, будто собираясь с мыслями, старик окунул руки в воду и произнёс:
– К тебе, вода, текущая, как время, переливающееся из Яви в Навь; к тебе, источнику жизни вечной, обращаю молитву сию с просьбой: отрази в зерцале своём всегда меняющемся то, чего в Яви ещё не было, но непременно настанет. Ты обо всём ведаешь, вода живая, ты повсюду разлита – в воздухе дрожащем, в деревьях и всякой сущей твари, в земле и под землёй, пребываешь в тучах Перуновых и протекаешь Ра-рекой по небесному Ирию. К тебе, батюшка Водяной, что есть душа воды, и помощницам твоим Русалкам и Берегиням, память о прошлом хранящим и о грядущем ведающим, обращаюсь я, старый кудесник Водослав. Примите жертву скромную нашу и укажите юным жёнам Ладомиле и Болесе, что ждёт их, мужей их и чада их, которые есть сейчас или ещё пребывают в Нави…
С этими словами старик достал из-за пазухи маленький мешочек и что-то высыпал из него в воду.
– Давайте, что принесли! – не глядя на девиц, протянул он руку.
Болеся с Ладомилой растерянно переглянулись, – они совсем не подумали о дарах для жертвоприношения. Однако растерянность длилась лишь мгновения, – Болеся решительно сняла с шеи янтарное ожерелье и протянула жрецу. Последовав её примеру, Ладомила положила на протянутую ладонь кудесника одну из серебряных лунниц.
Старик бросил их в воду, продолжая читать молитву-обращение:
– К тебе, мать Макошь, в серебряной ладье плывущей по своду небесному, к тебе, покровительница жён, что плетёт из озёрной мглы, собранной Русалками, серебряные нити женских судеб, обращаюсь я, – пусть из воды струящейся и узорчатых нитей Макоши сплетётся-свяжется облик грядущего, а после уйдёт по течению, как убегает всяческая вода и само время…
Старик говорил и говорил, и речь его журчала, словно вода под мельничным колесом, мягко и неторопливо, будто обволакивала подруг незримой волшебной паутиной, сотканной Макошью из синих речных туманов.
Что-то дышало и шлёпало в тёмных водах озера, плескалось, ухало и попискивало разными звуками в камышах.
Девушки заворожёнными широко открытыми очами смотрели на текущую под колесо воду, отливающую лунным серебром.
– Глядите, хорошо глядите! – велел старик.
И скоро юным жёнам стало видеться, будто не лунный свет играет в струях, а блистают булатные клинки многих всадников, что сражаются в жаркой схватке, и от ударов мечей разлетаются в стороны искры, осыпаясь жёлтым дождём. Но вот уже не искры сверкают, а колосится на солнце золотое пшеничное поле, и текут по нему тени всадников, – чёрное по золотому, чёрное по золотому. Текут они грозно и неодолимо, страшно сверкают остро отточенные клинки, и от приближения той чёрной тьмы кровь холодеет в жилах. Но вовсе оборвалось сердце, когда увидела Ладомила русского витязя, залитого кровью, но не успела разглядеть, кто это. А уже другие витязи друг с другом сражаются, и оба они – русичи, только лиц не видать. Один вроде сродник близкий, а кто – неведомо, и другой вроде родной, только тёмный весь, будто из Нави. И оба они в крови, и течёт красное по серебряной кольчуге. И почуяла тут Ладомила, как забилось внутри дитя и стало так больно, словно это из её тела вытекала алая кровь. И от этой боли и страха разом охватила Ладомилу темнота и сомкнулась над головою.
Очнулась оттого, что прохладные струи текли на чело, то старый Водослав приводил её в чувство.
– Что, дитятко, страшно грядущее зреть? То-то… Ну ничего, ничего, – ласково журчал он, – вода живая вернёт то, что взяла, сейчас опять в силе будешь…
Стоявшая рядом Болеся тоже не сразу вышла из оцепенения.
Когда девицы окончательно пришли в себя, Водослав повёл их к груше, усадил поближе к огнищу, велел Мирославу налить им горячего травяного отвара.
– Отче Водослав, что это я видела, будто по золотому пшеничному полю вои чёрные скакали и сверкали булаты? – встревоженно спросила Болеся.
– И я то же видела! – удивлённо повернулась к подруге, а затем к мельнику Ладомила.
Старик помолчал, тяжко вздохнул.
– По всему, война будет, – обронил он, – и случится она ещё до того, как поля уберут…
Обе девушки, словно кто толкнул их, разом бросились к старику, схватили за руки.
– Когда война случится, каким летом? И что с нашими мужьями будет, уберегутся ли от лиха злосчастного?
Искорёженной дланью с обрубками пальцев Водослав успокаивающе погладил подруг по голове.
– Когда лихо случится, никто не ведает. Одно сказать могу, что ваши витязи целы и невредимы останутся, а ежели и получат раны, то пустяковые. И дети ваши здравы и счастливы будут. Дочь твоя, – повернулся он к Болесе, – за красного молодца замуж выйдет, внуков тебе подарит…
– Не за её ли Ярополка? – лукаво подмигнула Болеся в сторону подруги.
– Её сыну чужедальнюю невесту привезут, – отвечал Водослав, – раскрасавицу, какой свет не видывал! Так-то, голубки мои. Только себя берегите, по Прави живите, не злобствуйте, не завидуйте, и бог Ладо даст вам мир и любовь.
– Да мы уж постараемся, – воскликнула Болеся, – лишь бы Перун хранил моего Горицветушку, пуще жизни люблю его! – Она прижала руки к груди в порыве нахлынувших чувств. – Спасибо, отче!
– Дякуем от всего сердца! – Ладомила вслед за Болесей низко поклонилась старику.
– Ой, боги всесильные, нам ведь домой давно пора! – спохватилась Болеся. – Небось в тереме ищут не доищутся!
– Лёгкого пути вам, горлицы, да хранят вас Дивы лесные. Мирослав, – кликнул мельник, – проводи девиц через пущу…
Болеся с Ладомилой в сопровождении легконогого отрока скоро скрылись в ночной темени, и Водослав остался один.
Насколько верно растолковал он то, что увидел с молодицами во время чародейства? А ежели в самом деле большая беда грядёт для Руси? И витязи русские, убивающие друг дружку в видениях Ладомилы, – может, воистину её кровь, её сыновья? Тот, что сейчас растёт, и тот, что в Явь ещё не пришёл, а только зреет в утробе. И бездыханный витязь – кто он? Сын, а может, муж какой-то из девиц, что сгинет молодым в какой-то большой войне?
«Эх, тяжка ты, ноша кудесная, сколько горя человеческого видеть приходится. Простите, милые девицы, что не сказал вам всей правды. Человеку про то знать не положено, да и сам я в божьих знаках не всё уразумел. Даждьбог не позволяет зреть грядущее смертным, и в том великая премудрость его. Хвала вам, Отец Даждьбог и Матерь Слава, за то, что ведёте нас за руку по стезе Прави, а по иному пути мы идти не должны!
Хвала Велесу, научившему нас раять землю, сеять и жать злаки, свивать снопы на полях страдных, убирать их в закрома и есть хлеб свой!
Хвала Вергунцу-Перуну, проливающему на поля серебряные дожди и оплодотворяющему нивы!
Хвала всем богам, чьими заветами мы живём и не являемся ничьими нахлебниками, а только славянами, русами, которые произошли от Даждьбога и Матери Славы, родивших нас через небесную корову Земун. И мы поём своим великим богам-родичам славу, оттого и зовёмся славянами…»
Водослав ещё долго сидел под старой грушей и в этот вечер особенно усердно творил молитвы богам.
Ладомила с Болесей, выйдя на опушку, ещё издали услышали голоса и суету, а через несколько мгновений на тропинку с громким лаем выскочила большая лохматая собака, состоявшая при теремной охране. Однако Мирослав, шедший впереди, нисколько не испугался. Обратившись к псу, он сказал ему что-то ласковое, и зверь завилял хвостом.
– Ну, теперь вы уж сами доберётесь, – повернулся Мирослав к девицам, – а мне обратно пора.
– Дякуем, что проводил, – поблагодарили подруги, – а то сами заблудиться могли, да и боязно одним через лес идти ночью.
Отрок отступил назад и тут же растворился во тьме среди деревьев, словно его и не было. Даже пёс от удивления склонил набок свою лохматую голову.
Невдалеке в очередной раз послышались призывные крики.
– Здесь мы! – громко ответила Болеся.
На тропе послышались торопливые шаги, замелькали отблески света – это с факелами спешили охранники, дворовые и теремные люди.
– Да ничего не стряслось, – стала успокаивать их Болеся, – гуляли мы, да и заплутали малость, потом к озеру вышли, а оттуда уже дорога знакомая…
