У комитета комсомола меня встретила Гавхар:
— Что ж ты так долго собираешься! А я только что из Чалыша и жду тебя… Пошли скорее…
Я смотрел на нее и не мог глаз отвести — до того была она хороша! И светлое платьице, и белые туфельки, и тюбетейка с белыми цветами, и черная тугая коса на высокой груди, и шаловливые искорки в глазах… Я таял от восторга и глупо молчал, а Гавхар, кажется, рассердилась:
— Ну что, языка лишился, да?
— Ты… я… ты… так и поедешь, в этом платье? — наконец нашелся я.
— Тебе не нравится? Я — не нравлюсь? — Она покраснела от собственной смелости.
— Смотри, украдут тебя по дороге, до Москвы не доедешь!
— Да ведь ты меня будешь сторожить! Кто ж посмеет! — Она рассмеялась, схватила меня за руку: — Побежали, на собрание опаздываем.
В комитете комсомола собрались провожающие — отцы и матери, и друзья, и городские комсомольцы и партийцы.
В Москву отправлялось нас тринадцать человек — тут мы наконец собрались все вместе. Двое из нашей группы были туркмены, и еще была девушка-туркменка, один — каракалпак, остальные — узбеки.
Выступали провожающие, говорил секретарь комитета комсомола, говорила Гавхар, под конец выступил Лойко — ему хлопали больше всех, кто-то плакал, — но я не слышал ничего и глядел только на Гавхар, видел только ее, а все остальное было как бы в тумане, и звуки доносились как бы издали.
Когда собрание закончилось, я пошел проститься с Лойко. Мы обнялись, как отец с сыном.
— Вы — наши первенцы, — сказал он, — с вас — самый большой спрос. Не подкачай! И пиши — сам знаешь, я тебе теперь вместо отца!
Я прижался головой к его груди…
— Спасибо вам за все!
— Счастливого пути тебе, Бекджан!
Во дворе уже стояли арбы, разукрашенные кумачовыми полотнищами. Я увидел своего ночного знакомца, старика сторожа, он провожал высокого молодого парня, а тот поторапливал отъезжающих.
Меня окликнули — я обернулся и увидел тетушку Султанпашу, она стояла у ворот подле большого таза, накрытого материей. Я подошел к ней.
— Вот, возьми на дорогу, путь неблизкий. И там, на арбе, еще мешочек с боорсаками… — Она вытерла слезы. — Ты ведь как сын мне… Да будет гладкой твоя дорога! — Она опустила голову и тихонько стала молиться — просить у аллаха счастья для меня в далеких краях…
Наконец арбы тронулись, и вот уже Хива осталась позади, а путь мы держали к Чалышу, кишлаку моего детства, моей родине и родине Гавхар.
Добрались мы туда к вечеру. Я сразу узнал густые заросли джиды на берегу реки… И будто ничто не переменилось здесь за минувшие годы, все было привычным и родным, будто я только вчера бегал мальчишкой по этим пыльным улицам. Те же низенькие покосившиеся дувалы, те же домишки с плоскими крышами, те же клочки полей… Но над железной крышей дома в центре кишлака поднят был красный флаг. У этого дома мы и остановились.
Нас сразу окружила толпа, Гавхар разговаривала со своими друзьями, я же так и не слез с арбы — я лишь смутно припоминал некоторых стариков, большинство же людей были мне незнакомы, и я чувствовал себя чужим среди них. Меня тоже никто не помнил…
И странное это было ощущение: глинобитные домишки, пыльные улочки, старые могучие чинары, богатые сады за дувалами — все переносило меня в далекий мир детства: но вот люди — люди были другие: на лицах их я видел гордость, в поведении — независимость, в разговорах — смелость… Я хотел бы стать рядом с ними, говорить с ними, как с друзьями — так говорила с нашими сверстниками Гавхар, — но я не узнавал никого и меня не узнавали в родном моем кишлаке, и что-то удерживало меня, я не поднимался с арбы и не подходил к людям.
Тем временем долговязый Джуманазар, сын старика сторожа, развел у реки костер, и пора было готовить ужин.
— Бекджан, где твой таз? Иди сюда, помоги! — услышал я чистый голос Гавхар, и печали моей как не бывало. Я будто ждал ее зова, спрыгнул с арбы и бросился к костру. Все выкладывали свои припасы, кто-то притащил самовар, костер занялся на славу, в моем тазу решили сварить шурпу на всех, кругом звенел смех, слышались шутки, и я с радостью обнаружил вдруг, что тоже участвую в общей веселой болтовне, и кто-то смеется моим словам, а Гавхар смотрела на меня из-за костра, и на сердце у меня стало легко.
После ужина я подошел к Гавхар:
— Хочешь, навестим нашу джиду… помнишь?
В густых зарослях на берегу было темно и страшно. Гавхар взяла меня за руку.
— Не пойдем далеко, я боюсь, ладно?
Я только сжал ее горячую ладонь, и мы пошли дальше.
Тихо шумела река, от кишлака долетел с ветерком аромат садов, и я необычайно сильно почувствовал, что Гавхар здесь, рядом со мной, дышит неслышно-испуганно и думает о том же, что и я…
Я посмотрел на нее, разглядел горячий блеск ее глаз — и ничего не стал говорить, только гладил тихонько ее руку. Она замерла и словно боялась шелохнуться, потом, — будто в забытьи, не сводя с меня глаз, неслышно и легко шагнула назад.
— Вернемся…
— Гавхар!..
— Нет, вернемся… потом… — Она не договорила, побежала по тропинке к нашему видневшемуся вдалеке костру.
Я остался на месте, счастливый, окрыленный предчувствием радости… Это ощущение жило во мне и тогда, когда я сидел уже у нашего костра и слушал вполуха какие-то увлекательные рассказы долговязого Джуманазара. Все наши внимали ему, открыв рот. Только Гавхар задумчиво опустила голову… Я подсел к ней.
— Что ты?
— Отца и маму вспоминала… Пойдем завтра на кладбище, ладно? Я одна боюсь…
Мы просидели рядом до ночи, глядели на реку, слушали ее шум, наши лица озаряли всполохи огня, и будто какая-то стена отделяла нас от всех других людей…
Наутро мы с Гавхар пошли к могиле ее отца. Она была печальна и плакала, а я думал и о ее и о своих родителях и о том, как безжалостно отнеслась жизнь к нам с Гавхар. Как будто какая-то злая сила отняла наших близких! Хотя смерть ее отца и матери была, наверно, страшнее… Я вдруг вспомнил вчерашние слова Лойко: «В Чалыше — несколько похожих случаев… А теперь — в Ургенче…» Что он хотел этим сказать? И почему вдруг спросил о моем дяде?..
Гавхар поднялась от могилы, и мы пошли.
— Бекджан, а ты веришь в бога?
— В таких местах — да, — я кивнул в сторону кладбища.
— И я тоже… У могил я чувствую, что бог есть. Но только я все равно не верю в него. Разве бог допустил бы, чтоб умерли мои родители… Разве они были виноваты в чем-то?..
— От судьбы не уйдешь, — сказал я, желая успокоить ее, но она рассердилась:
— Нет никакой судьбы! И бога нет, и судьбы нет! Месть — вот что есть… Месть тех, у кого отняли землю и богатство!
— Не все, у кого отняли богатство, — звери!
Гавхар взяла меня за руку:
— Не сердись, Бекджан, я говорю не о вашей семье. Не сердись, ладно? Ты же знаешь, как я отношусь к тебе…
Я улыбнулся.
— А ты помнишь, — вдруг смущенно спросила Гавхар, — давно, когда ты уезжал из кишлака, а у меня болела нога, ты тогда подарил мне деревянный кинжальчик… засунул под подушку и оставил, помнишь?
Волна радости накрыла меня с головой…
— Да, — сказал я. — Ничего не забыл.
— Я сберегла его… и везу сейчас с собой…
— Я люблю тебя… Я очень люблю тебя…
— И я… я тоже, — шепнула Гавхар и вдруг убежала от меня.
Если существуют в этой жизни счастливые люди — я был среди них самым счастливым.
Гавхар — рядом со мной, и невозможно уже было представить мое будущее без нее и ее жизнь без меня. Подумать только! Всего несколько дней назад я не знал, встречу ли ту единственную девушку, что будет мне по сердцу, что разделит со мной все будущие дни, все радости и печали, какие пошлет судьба. А сегодня я ловил взгляд Гавхар и видел в нем ласковый свет. Чего еще требовать от жизни?
В радостном волнении я и не запомнил, как мы простились с провожающими, как уселись в лодки. Над головой моей захлопал парус, скрипнула мачта, свежий ветерок овеял мое разгоряченное лицо — мы отчалили.
Может быть, вам приходилось спускаться на лодке по Амударье? Тогда вы поймете меня. Можно ли забыть речную гладь под голубым ласковым небом и тысячи красок по плоским, а иногда всхолмленным берегам, вспыхнувшее солнце в окне домика под чинарами, зеленые площади бахчей с крупными желтыми дынями…
Лодочники, рыбаки из Ходжейли, особенно старший, Шамурад-ака, были людьми общительными, быстро перезнакомились со всеми, обо всем успели порасспросить и скоро уже шутили с нами, как со своими: «И чего ж вас, бедных, погнало на край света, за каким таким ученьем? Остались бы лучше с нами, мы бы девушек замуж повыдавали, джигитам невест нашли — и за свадьбу! Пир горой! А там и ребятишки пойдут — то-то весело! Сплошные праздники! Повернем назад, а?»
Мы смеялись, девушки краснели, Гавхар — я заметил — украдкой глянула на меня.
