— Уйди, Немир, — махнул радимич. — С меня теперь должок. — И полез на Аскольда. Чуть не сшиб с ног. — Слабоваты стали варги[45] на пиво… Да какой ты варяг, чудин есть чудин… — приговаривал, уворачиваясь. — Бьёшься как кобыла стреноженная…
И второй раз впечатался в стену.
— Да что это за!.. — Ростислав с досады бросил нож и погасил лучину.
Чадь засуетилась, отрядила Лисютку к Рогнеде, Рогнеда пихнула отца и сунула ему ушат.
— Вот так-то, — вздохнул он, глядя, как Аскольд и Драгомир отплёвывались. — Придумали — искры башкой высекать.
— Спасибо тебе, Ростецлейв, — конунг утёр лицо. — Сговорили невесту. Ты мне о нём ничего не сказал.
— И от меня спасибо, — кивнул Драгош.
— Я тебе не обещал Любомиры. Я обещал…
— Помню. На старшую рассчитывал. Ты мне только ответь: ты б сам её взял?
— Цыц! — князь вытащил нож из бревна. — На меня всё свалить хотите. Так вот моё слово: между названым братом и приёмным сыном выбирать не стану. Завтра поединок. До первой крови. Мне калеки в зятьях не нужны.
Любашка, затаив дыхание, слушала свою судьбу. Рогнеда созерцала пламя.
— До первой крови, — проворчал Немир. — Убить вообще без крови можно. Придушить — и всё.
Шагнула вперёд Хильдико:
— Когда поединок? Утром?
— Тебя кто пустит? — огрызнулся брат.
— Мне можно.
Ростислав покачал головой:
— Ты, девушка, всё о поединках да о битвах. Небось забыла, как иглу держать.
— Не забыла.
— Так помоги Рогнеде. Она целый день то за пяльцами, то за кроснами.[46] А ей бы полежать. У Любашки моей ветер в голове («Как у тебя», — подумали соперники), младшим всё некогда. Помоги уж.
Хильдико повернулась к брату:
— Смотри, лечить не буду.
— Не понадобится.
— Да уж прибью — не понадобится, — Драгомир похлопал его по плечу.
За окнами зашумело. Начался дождь.
VIII
Земля напилась быстро. Прохладней не стало, стало как в бане.
Хильдегарде уронила пяльца на колени.
— Уф, не могу больше…
За окошком заскулили. Девушка свесилась с подоконника и долго подцепляла котёнка.
— Устала?
— Тошно взаперти сидеть.
— Взаперти? Чуть-чуть в окно не вылезла. Разве тебя кто-то сторожит?
— Через крапиву?
Рогнеда рассмеялась:
— Подумаешь, крапива! Эх, рожу, из окна сигану — и гулять…
— А с детьми кто заниматься будет? — спрашивала Мила.
— Что с ними заниматься? Сыты, одеты, а поиграют — друг с другом.
Две девочки и мальчик сидели на полу, Добричка показывала им кукол и говорила на разные голоса. Любашка подползла на четвереньках, взяла у Хильдико котёнка:
— Котя-котенька-коток, полосатенький хвосток…
Пока малыши изучали неизвестного зверя, мать вспомнила, что надо бы оборвать крапиву и напрясть из неё ниток хоть на поясок, чтоб не пропадала.
— Вот сама и рви, — сказала Хильдико.
— И нарву. Хватит дуться. Красена с Горей мяты собрали с чабрецом. Давайте заварим, попьём? Ты пробовала?
— Пробовала. Мне ещё брат привозил от сарацин такую… кору, что ли? Трубочки такие, сладкие. Штук пять, дорогие очень.
— Видишь, как он тебя балует. И ожерелье красивое на тебе. А ты всё ругаться.
— Он первый начинает, — у Хильдико не было сестёр, и она не знала, как разговаривать с ними про ожерелья.
Девушки раздули огонь и возились с котлом. Свейка ёрзала на скамье:
— Как там они? Начали поединок? Помочь Аскольду, что ли?
Зачерпнула воды в горшок. Сбегала куда-то, притащила лук и стрелы.
— Ты что делать хочешь? — ахнула Людмила.
— Сквозь воду их увижу и в воду выстрелю. Чтоб Драгомира этого удар хватил. Побратимы от чудинов научились и меня научили…
Рогнеда поднялась и стала отнимать оружие:
— Да разберутся они сами. Дай ему самому за себя ответить, его и так опозорили.
— Тебя тоже опозорили.
— Да ладно, чем это? Что брать меня не хочет? Я б сама про него так спросила, даром не нужен. Ты скажи лучше, лук где взяла?
— У Святчи.
— Как это?
— У него тетива ослабла, я петлю подмотала.[47] Так он теперь натянуть не может. Стреляй теперь сама, говорит.
— Как это ты вообще его разговорила? — развеселилась Любашка.
— Они рассуждали, почему на мече узор мраморный. Я объяснила. Я-то видела, как кузнецы работают. Они не видели.
— Так вы поменялись?
— Что? Не-е, я свою Великаншу никому не дам.
Старшая закусила косу.
— Надо было тебе парнем родиться. Может, я бы за тебя пошла. Не заскучаешь с тобой… Стой, не стреляй! — Хильдико опять склонилась над посудой.
— Не буду, не буду. Давайте хоть посмотрим тогда.
На капище свился кольцом огромный змей — о ста головах, о ста голосах. И коростенцы тут были, и гости. В кольце — Драгомир и Аскольд при оружии. Плащи снимают.
Спокоен Аскольд. Меч, на котором руны Высокого, не подводит. Не подводил ни на Свияжском берегу,[48] ни на сумских озёрах,[49] ни на дреговичских болотах. И в чащах древлянских выручит.
Но вонзил Драгомир оружие в землю:
— Меч — хороший помощник. Но много ли ты сам стоишь? Давай-ка так.
— А давай, — решил Аскольд. Хоть доделает, что вчера не успел.
Снял Драгош ремень, стянул рубашку. На груди, под волосами, пятерни рубцов.
— Что смотришь? Где тот медведь? Вот он где! — тряхнул ремень. — Вот где! — ударил себя в грудь.
Взмыть бы ястребом да выклевать очи бесстыжие. Но куда ястребу против бера:[50] одной лапой прибьёт, не устанет. Эрик учил выбирать оружие по врагу.
Сошлись два медведя, бурый и серый. Обнялись до хруста. Рёбра как птичьи крылья складываются.
Бывает ярость такая, что взор застит. Бывает — как игла. Холодная и меткая. Двигаться легче, и видно яснее, даже воздух другой. Каждую мелочь ловишь, каждый лист на дереве, иголку в хвое, щепку под ногой, все голоса одновременно, все лица сразу. Лес — твой. И время — твоё. И ты — повсюду.
Не тратит Аскольд силы попусту, не изжигает, как соперник. Но здоров Драгомир, не сладить. Не ниже Аскольд и в плечах не уже, да раза в полтора легче. Приподнял его радимич, пятками землю не достать. Бьёт Аскольд по коленям. Сверху навалиться — не придавишь. А тот мог бы, но всё шутит.
Взвалил Драгош варяга на плечи, встряхнул — поудобней взяться, постоял, подумал, огляделся:
— Ну, я пошёл.
— Не по правилам! — кричат воины. — Надо оземь!
— И правда — перепутал. Ну не беда.
Почуял Аскольд: им сейчас замахнутся. Обернулся птицей, вырвался из рук радимича. Сшиб его Драгомир, когтями перья зацепил. Но не поранил. Упал на плечо, но удачно: не вывихнул, даже не ободрался.
Смотрит Ростислав, смотрят его сыновья. Оба друзья им. Кугукают присожцы, за Драгоша переживают. Бьют в щиты славяне и варяги, Эрик губами шевелит. Заклинает. Смотрит с елового столба Старик-Хозяин, в дерево одетый. К чужим защитникам не ревнует. Говорят, Велес и Один похожи как братья, только один в чертогах небесных, а другой — в Полесских дубравах и сосняках. Но охотники — оба, у обоих над зверем власть. Охотники — сами звери…
Чёрный рёв стоит на капище. Бер если выпрямится — выше дуба, мощнее скалы. Знает медведь одну хитрость: склонится покорно перед ловцом, лапы в мольбе сложит — и полоснёт по самому лицу. Купился и Драгомир. Как незадачливый чужак, не знающий, что в этих местах бурых не трогают.
Взвыл, ладони к лицу прижал. Вот тебе и на лоб метка. Хвастать так хвастать.
— Не горюй, Драгош, — сказал Ростислав. — Кровь твоя в жертву пошла.
Поклонились все Велесу, угощение подали, сами распили и домой собрались. И вдруг — совсем близко — завыли.
Подумали на волков, рядом их много мечется, Родитель всё-таки. Аскольд на всякий случай покосился в сторону радимичей. Их предводитель молча промакивал лоб рукавом.
Вой перешёл в громкий плач. Где-то совсем близко надрывалась девушка. Неужели сестра вызнала где капище? Со всеми прийти она не могла, он бы запомнил. Если позже — птиц бы потревожила. Хотя — она же им своя. Но зачем тогда плакать? Ведь он победил. Скогге, или, по-здешнему, навка?
— Владко, спросил бы?
— Спрашивал. Птицы не знают, не видели. Иначе б не молчали.
— Что за напасть, — поплевал через плечо Светан. — Может, Недоля чья-то. Я даже знаю чья.
Попросив у Деда защиты и доброй дороги, мужчины вернулись в усадьбу. Хильдико с разбегу прыгнула на брата.
— Я всё видела! Я знала, знала!
Аскольд отлепил её от себя и подошёл к Любомире, которая присела на крыльце, на перила.
— Всё, я тебя отстоял. Будешь моей теперь.
Блеснули глаза у княжны. Но не от радости. Только и слышно от него: «я», «моей»… Как-то там Драгомир Твердиславич, живой ли? Пойти посмотреть…
