Гонец подвел к задумавшемуся Арату его коня, заботливо помешенного хозяином катагониона в стойло.
— Царь ждет! — напомнил он.
Арат молча кивнул. Опершись на плечо воина, он взобрался на спину коня, устроившись на чепраке — вытертой шкуре пардуса. Если ноги его были уже не столь крепки, как прежде, то в седле Арат смотрелся молодцевато, почти браво. Нужно было только пошире расправить плечи и распрямить спину. Арат тронул узду, посылая жеребца по дороге. Гонец пристроился чуть позади.
Кони бежали ровной рысью по вьющейся меж холмов — убегающей вниз, а затем лениво ползущей вверх — дороге. Поначалу она была пустынна, потом стали встречаться воины. То были самые прыткие, первыми набившие мешки награбленным. На раскрасневшихся лицах их читались возбуждение и радость. У наемника немного радостей в жизни, часто недолгой — пожрать, выпить, да еще пограбить. Сегодня был удачный день, но он еще не был закончен, и воины спешили к маркитанткам, дабы прогулять толику добычи. Они узнавали Арата и приветствовали его криками. Стратег не отвечал, мрачнея все больше и больше.
По мере того как всадники приближались к городу, пожар разрастался. Пламя уже охватило кварталы и слилось в гигантские языки, норовящие слизнуть крепостную стену. Стали встречаться вереницы рабов, связанных попарно и нанизанных на длинную цепь, подобно рыбе, выставленной вялиться на солнце. Одежда на многих была обожжена, лица — закопчены, кое у кого виднелись багровые отметины ожогов. Многие пленники узнавали Арата и кидали на него взоры, полные ненависти. Арат отводил глаза. Он хотел покарать этих людей, но не предполагал, что кара будет такой жестокой. Боги — свидетели, он не хотел этого.
«Сами виноваты! — жесточа сердце, подумал старик. — Разве не они разожгли войну, пламя которой сейчас поглотило и их?! Они! Это они, этолийцы, год из года ходили на наши города, зазывая с собой еще иллирийцев и спартиатов! Они — злобное, неистощимое, ненасытное в распрях племя!»
Справа показался частокол военного лагеря. Из-за увенчанного заостренными кольями вала, виднелись макушки крайних палаток да яркий, расшитый золотом царский стяг. Здесь, у лагеря, воинов было еще больше. Одни выходили из ворот, другие, напротив, спешили, обремененные добычей, в лагерь. Провожатый Арата подстегнул коня, заставляя того прибавить ход. Ахеец последовал примеру. Они проскакали мимо отряда воинов из Мегалополя, многие из которых были известны Арату в лицо. Мегалопольцы встретили своего предводителя победными криками. На этот раз Арат соизволил ответить, подняв руку наружу открытой ладонью.
Вот и ворота, по сторонам которых валялись части пересеченной надвое собаки: слева — передняя с мучительно оскаленной пастью, справа — зад с извалявшимся, перепачканным в крови и грязи хвостом.[4] Часовые отдали честь, качнув копьями. Ровные ряды палаток образовывали улицу, выводящую к золотому шатру. Арат остановил коня, подбежавший слуга подхватил брошенную ему узду. Из шатра показался могучий муж — Деметрий из Фар. При виде Арата лицо его расплылось в ухмылке.
— Ахеец!.. Мы заждались тебя! Филипп не желает начинать без тебя пир! Он не дает вина, а в моей глотке сухо, словно в заднице у некормленого осла! — Деметрий расхохотался своей шутке, найдя ее удачной. — Выпить хочется — страсть! А друг Филипп он все твердит: дождемся Арата, хочу разделить чашу и радость победы с Аратом…
Арат оправил плащ, подтянул на бок сбившийся к животу меч.
— Меня она не радует! — бросил он.
— Почему? — удивился бывший пират.
— Зачем надо было жечь город?
— А что с ним прикажешь делать? Оставить разбойникам-этолянам?! Чтоб они снова взялись за оружие? Наши парни взяли, что смогли, а остальное сложили в кучи и запалили. Слегка перестарались. День-то сухой, вот пламя и перекинулось на дома. А разве не ты призывал расправиться с этолянами?!
— Я, — согласился Арат. — Но понести кару должны были лишь виноватые. Почему страдают безвинные люди?
Слова Арата неожиданно обозлили иллирийца.
— Какой праведник! Подумать только! А где ты был, когда твои наемники насиловали девок в Элиде или вырезали мантинейцев?! Ты поощрял их, призывая карать предателей. А теперь, видите ли, ему жалко! Не может слышать стоны матерей и видеть слезы их чад!
Арат кашлянул, раздумывая, что бы ответить, но в этот самый миг из шатра вышел Филипп, царь македонян. Его появление прервало готовившуюся вспыхнуть перепалку.
— А, Арат! — Юное лицо царя сияло. — Сегодня наш день! Большая победа!
Ахеец не мог серчать на царя, неизменно приветливого к нему. Растянув блеклые губы в гримасе, должной означать радость, Арат шагнул навстречу Филиппу.
— Да, и это твоя победа, царь! Только твоя! Ты вновь подтвердил, что достоин великой славы отца и отважного Досона!
Филиппу были приятны эти слова, но он великодушно решил разделить сладость победы.
— Всё это мои воины! Да и вы сделали немало! Я ж — меньше всех. Просто устроен мир так, что слава достается тем, кому отмеченным властью.
«Как и позор!» — подумал Арат, с прежней натянутостью улыбаясь.
— Но куда ты пропал?! — спохватился Филипп. — Мои слуги тебя обыскались! Я уже начал беспокоиться, не попал ли ты в лапы этолийских разбойников!
— Нет. Просто я не последовал за своими воинами, когда те ворвались в город. Стар я носиться, словно угорелый, по кривым улочкам. Еще шею свернешь! Когда стало ясно, что победа — за нами, я попросту свернул к ближайшему катагониону и начал праздновать эту победу.
— Ай да Арат! Старик, а проворнее нас, молодых, стоит только зайти речи о выпивке или о девках! — Филипп захохотал и посмотрел на Деметрия. Тот с готовностью поддержал царя, хотя по годам своим был ближе к Арату, нежели к юному македонянину. — Ну да ладно, пойдем! А не то мои ахиллесы уже истомились в ожидании килика несмешанного вина! Пойдем, Арат, отметим победу!
С этими словами Филипп ухватил ахейца под локоть и повлек его за собой.
Праздновать успех решили прямо за царским шатром — на свежем воздухе, благо ночь обещала быть теплой. Слуги положили на траву ковры, между ними — скатерти, заставив те драгоценной посудой. Виночерпий священнодействовал над огромным кратером, мешая вино в нем с ключевой водой, привезенной из лучшего в округе источника. Слуги зажигали и расставляли на медных треножниках трещащие факелы.
Расселись по пятеро на ковре. Филипп занял наибольший, тот, что был разложен подле шатра, усадив рядом с собою Арата, Деметрия, а также первейших министров — Апеллеса и Мегалея. Арат оказался между царем и Мегалеем, поприветствовавшим ахейца кривоватой гримасой. Не секрет — Мегалей терпеть не мог Арата. Как не мог терпеть предводителя ахеян и Апеллес. Даже Деметрий, несмотря него вздорный нрав, относился к старику куда дружелюбней.
Пир открыл сам царь. Дождавшись, когда слуги обнесут присутствующих кубками с вином, Филипп поднялся. Стоявший чуть позади великан-телохранитель поднял факел, заключив повелителя силуэтом в искрящийся нимб. Зыбкий свет ломал мельтешащими бликами безусое лицо Филиппа. Царская диадема в разверзнутом зыбким огнем полумраке походила на погребальную ленту, злобно комкавшую шевелюру повелителя македонян.
— Друзья мои! — голос царя был ломок, подобно теням, игравшим на его лице. — Мы отмечаем победу! Большую победу! Все мы, каждый… И мы, и каждый воин… — Филипп вновь сбился, но тут же нашел другие слова. — Каждый отдал все, что мог для этой победы. И наши стремления, собранные воедино, повергли врага, позволив нам насладиться плодами успеха. Тысячи рабов, груды золота и серебра — все это досталось нам в награду за доблесть. Враг трепещет при одном имени — македонянин! — тут Филипп вспомнил, что в его войске, помимо македонян, сражались еще и ахейцы, и иллирийцы, и наемники, собранные со всех Эллады. — И при имени ахеец! — прибавил он, возвышая голос. — И другие имена! Все они грозны ворам-этолянам. Так выпьем за то, чтобы мощь нашего оружия всегда была с нами и чтобы оружие не ржавело в ножнах и год из года плескалось в крови врагов!
— Да здравствует царь! — воскликнул Апеллес негромко, но так, чтобы расслышал Филипп и сидящие подле.
— Да здравствует! — подхватили все прочие.
Этики крики долетели до воинов, также праздновавших подле костров победу, и вернулись разноголосым эхом.
— Филипп!.. Царь!.. Македония!..
— Да здравствуем все мы! — великодушно не согласился царь. Филипп первым осушил кубок, побуждая прочих последовать его примеру. Жадные руки похватали с блюд куски пищи — простой и сытной — жареной оленины, баранины, говядины и зайчатины. Апеллес, натура сколь утонченная, столь и коварная, изящным жестом поднял с серебряного подноса небольшую, облитую винным соусом рыбку. Забегали слуги, вновь наполняя кубки.
